Барин-Шабарин
– Понтер, так она же заложена, как и все остальное. Нам же пристав документы показывал, – это третий бандит высказался.
– Заткнись! – прошипел лысый, как будто его подельник только что рассказал ужасную тайну.
Лучше бы третий молчал – для моих недругов, то есть, это было бы лучше. А для меня прозвучала новая информация. Оказывается, есть некий пристав, который выдал бандитам всю подноготную по мне. Коррупция, чтоб её, ни в каком веке неискоренима!
А ещё можно понять, что картина заинтересовала бандитов. И это хорошо. Психология подобных конфликтов, когда одна сторона, ранее бывшая агрессивной, вынуждена подчиняться другой, требует компромисса. Это так называемое «сохранение лица». Ну не может просто так свалить Понтер и трое его подельников. Это урон авторитету. Так что нужно дать им возможность уйти с неким хабаром, иначе эти переговоры не только затянутся, но могут стать уж вовсе непредсказуемыми.
– Да это же перо самого маэстро… Этого… – я вспоминал, кто из русских живописцев мог бы написать такое убожество.
Но никого из елизаветинского и екатерининского барокко не вспомнил. Да и картина не того времени. Из тех же художников, кого называл, показывая свою якобы ученость, Понтер, не было художников, что взялись бы за такую пошлость, поэтому…
– Маэстро Дональда Блокчейна! Сейчас на выставках такие полотнища стоят ого-го как много, – веселился я, при этом сохраняя серьезное выражение лица.
Мужики недоуменно посмотрели на Понтера. Видимо, вожак был у них еще и за искусствоведа.
– Ты хотел сказать, что это работа Кипренского? – подбоченившись, всматриваясь в композицию из голой бабы и ангелочка, сказал лысый.
Сейчас он выглядел, как человек, который смотрит на вывеску «туалет» и не может понять, это ультрасовременное искусство – или можно все же сходить по нужде. Правда при таких сомнениях главную роль играет желание. Если оно поистине велико, то уже не столь важно: экспонат это, или все же туалет.
– Он самый, это перо Кипренского. Я не могу спорить со знающим человеком, – сказал я, решив польстить Понтеру.
Если хвалёная психология не врет, а меня на обучении по программе «Время героев» убеждали, что это наука точная, то сейчас лысый может даже оказаться мне благодарным за лесть. Вместе с тем должна прозвучать и сумма за это весьма спорное творение неизвестного горе-художника. Сколько? Нельзя перебивать сумму долга, но и продешевить – также не с руки.
– Больше пятисот рублей стоит, – сказал я наугад цену.
– Брешет, Понтер, он же брешет! – взорвался негодованием Мартын. – Не может картинка так стоить.
Лысый еще раз посмотрел на «шедевр» и выдал свое «экспертное» заключение.
– Столько, может, и не стоит, но около того – выдал Понтер. – Учтем ее за беспокойство.
– Нет, ну так не пойдет! – решил я чуть поторговаться.
На самом деле я готов картину отдать и бесплатно, чтобы только оставили меня в покое. Но просто так отдать творение самого Дональда Блокчейна, или кого там еще? Нетушки! Потому начался торг. Сошлись на том, что двести рублей мне прощается. И то хлеб.
– Художником может быть и кто из известных французов. Небось это твой дед, баря, с Парижу привез в наполеоновскую. Славные у тебя были дед да батька. В кого ты такой, выродок? – пожурил меня вожак бандитов.
– Выражения выбирай! – сказал я и вновь направил пистолет в сторону лысого.
Бандос – ещё и патриот? Вот это номер. Промелькнуло даже уважение, правда, быстро испарилось. Но информация, полученная вот так неожиданно, полезна и важна. Значит, дед Наполеона гнал? А где он, дед? Помер? Так какой же нынче год? Середина – вторая половина девятнадцатого века?
– Беру картину, а ты через три седмицы чтоб с деньгами был в Ростове. Аль снова прятаться станешь? – сказал Понтер, снимания картину и обнажая трещину на стене.
Все же какая тут бесхозяйственность!
– Не стану прятаться, – сказал как отрезал я.
«А кто кому должен, мы ещё разберёмся!» – промелькнули мысли, но я не стал их озвучивать и обострять обстановку.
Нужно вначале понять, что мне делать со всем этим… Со своим странным воскрешением, со своим новым телом, с хозяйством. Оно же у меня есть? Если я барин, значит, поместье имеется? Привести следует мысли в порядок да освоиться.
Я вновь поднял пистолет.
– А теперь, господа, я вас более не задерживаю. Но знайте, что оружие я, считай, купил у вас за картину, – сказал я, показывая пистолетом на выход.
Бандиты переглянулись, не решаясь уходить. Я что-то должен еще сделать, сказать? В дверях я увидел силуэт мужика. Было видно, что он уже не первый раз делает шаг, чтобы войти в комнату, но сразу же отступает. Ну так не каждый зайдет в помещение, где только что звучал выстрел.
– Эй, кто там у дверей? Зайди! – выкрикнул я.
Нерешительно, переминаясь с ноги на ногу, с опущенными глазами и чуть сгорбленно, вошел мужик, как по мне, так прилично одетый. По крайней мере, это был костюм в одном тоне, а не с цветочками и в разных цветах.
– Господа, я испросить пришел. Вам же оно как обычно? Банька уже истоплена, стол накрыт, не обессудьте, господа, но нынче не богаты на дорогие кушания. Что Бог послал, – подрагивающим голосом говорил вошедший. – Штоф хлебного вина, как полагается, поставил.
– На том и порешили. Вот баньку примем, согреемся как следует, твоих сералек пожмем, да и в путь, – сказал Понтер и уже обратился с своим подельникам: – Все, расход, в баню!
– Стоять всем! – хриплый голос нового действующего лица заставил вздрогнуть.
Я резко направил пистолет на решительно входившего в комнату мужика в черной шубе с большим воротником. Не дом, а проходной двор. Новое действующее лицо было в годах, явно за пятьдесят, и… Вот есть люди, от которых исходит сила и власть, право приказывать. Все бандиты замерли и даже чуть потупили глаза. Если с Понтером пререкался даже тот же Мартын, то теперь было видно, что вошедшему никто из коллекторов возразить ничего не мог. И понятно, что мужик был заодно бандитами.
– Барчук, ты стрелял? Никого не задело? – спросил вошедший.
– Нет, Иван, я картину у него забираю в счет роста долга, – резко поменявшись, став кротким, говорил Понтер.
– Аркаша, это твое дело, как и о чем ты условился. Не будет денег у меня на столе, не будешь подо мной ходить, сладко спать и вкусно есть, – сказал тот, кого называли Иваном, и вышел прочь.
Повисла пауза. Понтер и его группа прикрытия приходили в себя. Этот Иван, он кто-то по типу вора в законе? Сявок своих на мне натаскивает? Интересно, а получилось бы такого прижать да напугать, как Понтера? Или для авторитетного Ивана смерть менее ценна, чем статус?
Бандиты, выдохнув после ухода Ивана, все же поспешили на выход, оставляя меня в некотором недоумении. Кого они там мять собрались? Кто такие серальки? Или это предмет какой?
Бандиты выходили из комнаты, словно победители и хозяева. Это было неприятно, но стоило смолчать, и так по тоненькому прошел, а еще есть и неучтенный ранее фактор – Иван.
Мужик же, что остался со мной, после ухода бандитов распрямился, коленки выровнял и вообще стал вести себя где-то даже нагло. Я просто не знал, что ему там полагается кто он вообще такой, потому замечаний не делал.
И тут вопрос: а как мне-то себя вести? Пробовать играть роль барина, не зная даже, что за человек передо мной? Похоже, что он отсюда, из поместья или деревни, о которой упоминали бандиты. Не пристав какой-нибудь, не полицейский и не бандит, а местный. Я же главный тут? Значит, мне и требовать от мужика.
– Что молчишь? Говори! – потребовал я.
– А что говорить-то, барин? Ты скажи, о чем рассказать, так я и расскажу. Коли о том, как изготовлена баня для… друзей, стало быть, ваших, так всё, как могли. Закрома ваши уже пусты, хранцузского уже ничего и не осталось, вино только крымское. Да и хлебного вина только пять штофов, – начал заговаривать мне зубы мужик.
Не знаю, жизненный опыт ли это, дар или проклятие, но я зачастую вижу, когда мне врут. Не во всем, конечно, иначе с ума сойти можно, но когда дело касается вороватых людей, которые пытаются доказать, что они кристально честные – чаще всего. И сейчас, с каждым словом мужика, имени которого я пока не знал, всё больше было понятно, что он тут что-то вроде управляющего – и не покидала навязчивая мысль, что мне снова лапшу на уши навешивают. И голос… он казался знакомым.
– Все, хватит! Сейчас это неинтересно, – прервал я словесный поток. – Будет еще время, когда расскажешь обо всем.
Наступила пауза. Я не решался признаться в том, что ничего не помню, думал над другими вариантами, как и сведения получить, и при этом выкрутиться, не упоминать про беспамятство. Так сказать, и рыбку съесть, и… красиво выглядеть при этом. Вот только ничего иного, как казаться потерявшим память, на ум не приходило.
– Кто ты такой? – решившись, ошарашил я мужика вопросом.
По всему было видно, что я обязан знать его.
– Как же так, барин? Что же это деется, Алексей Петрович, родной вы наш? Позабыли, что ль, меня? Да я же… – управляющий чуть ли не ударился в рыдание.
– Хватит причитать. Кто ты? – решительно проговорил я.
Глава 5
Меня здорово раздражало уже не только поведение приказчика, но и голоса, раздающиеся за окном. Бандиты ржали, как кони, а может, люди лысого делали это даже громче – я пока с настоящими копытными близко не знаком.
– Кто ты есть? – спросил я повторно, не дождавшись ответа.
– Кто есть? Я есть, – пробурчал мужик.
«Я есть Грут» – так в одном фильме на все вопросы отвечало ходячее дерево.
– Ты Емельян Данилыч? – вспомнил я голос.
Это он меня нашел, он же и притащил в дом.
– Не признал, барин, сперва? Так и есть, стало быть, Емельян я. Да как же такое может быть, забыться? – удивился мужик.
Нет, не мужик. Более всего Емельян был похож на купчину, или это во мне укоренился образ бородатых толстых купцов, заключавших миллионные сделки без подписания документов – на честном слове. Жилетка, серебряные часы в кармашке, белая шелковая рубаха, картуз. Не совсем только понятно, почему меня тут пробуют прессовать коллекторы, а этот деятель, который явно мне подчиняется, с серебряными карманными часами ходит? Но об этом позже.
– Память меня покинула. Но ты, Емельян, о том никому не рассказывай, а то это… выпорю, что ли, – сказал я, не будучи уверенным, что имею право пороть этого человека.
– Барин, я привыкший молчать, но вы выпорите меня, вот как я есть, так и порите. Служил я еще при батюшке вашем, порите, хоть и до смерти, но повинен сказать, что такого непотребства не было при Петре Никифоровиче. Кабы тати какие… – у Емельяна проступила слеза.
– Петр Никифорович – это мой отец? – догадался я. – А ты мой управляющий?
– Я за лекарем пошлю, барин, пужаете вы меня, – перекрестившись, выговорил Емельян.
– Никакого лекаря! Денег и так нет, я ему еще четыре рубля должен. Да и лекарь тут… Кхе… Не лечит, а калечит. А ты кратко расскажи, что это за люди и почему они здесь! – сказал я.
Надо же понимать, с кем я имею дело. Бандиты? Это понятно. Я даже догадываюсь о причинах долга, и что, скорее-то всего, это развод на лоха. Я же дитя девяностых, кое-чего помню, умею, знаю, сам грешил. Время такое было, что нельзя не уметь и не знать. Но подтвердить догадки необходимо. Всегда есть вероятность ошибки.
– Так знамо, зачем они пришли. Вы же, барин, до карт охочи, да все только проигрываете. А еще у вас вызов в суд на первую седмицу февраля, то по кредиту. Именьице заложено, правда, только раз, но, видать, есть те, кто супротив вас действует, – сказал Емельян. – Видано ли, что лишь раз заложенное имение отобрать норовят!
– Итак, Емеля, вопрос сиюминутный, – сказал я, всматриваясь в маленькие оконца.
– Простите, барин, сею… чего? – спрашивал растерянным голосом управляющий. – Я-то понял про минуты, но причем сеять-то? Вечно вы слова мудреные строите.
– Что ты сеять будешь, о том говорить станем после, – отпрянув от окна, я направился к пистолетам, желая чуть подробнее рассмотреть их конструкцию и подумать, не пригодятся ли они мне сегодня. – Что сейчас происходит? Я правильно понимаю, что эти бандиты сейчас пошли в баню с женщинами, за которых я в ответе?
– Не, барин, женщин там нету. Серальки там, – недоуменно отвечал Емельян.
Нужно было сразу же Емельке указать на то, что я отчетливо слышу – и менее отчетливо, сквозь стелящийся снег, вижу, что возле бани в кучку сбились те самые бандиты и женщины, возможно, даже девчонки. Но слово «серальки» слишком урезало уши.
– И кто такие серальки? – спросил я.
– Дак, знамо же… – Емельян пристально посмотрел на меня, будто рассматривая фигурную родинку на лице. – Барин, а вы – это вы? Али… простите, бес какой вселился?
Меня на обучении по програме «Время героев» убеждали, что начальствующая особа не может бить своего подчиненного. Правда, когда слушатели курсов накинули психологу несколько особо пикантных ситуаций, то сам преподаватель предмета «Этика деловых отношений» не смог ответить однозначно в рамках ранее прозвучавшего от него же утверждения. И прямо сейчас мне казалось, что без применения силы в виде хотя бы подзатыльника диалог с управляющим не склеится.
Положив пистолеты на небольшой столик, я решительно подошел к Емельяну и взял его за шкирку, словно шкодливого кота, только что нагадившего на ковер.
– Я спрашиваю, ты отвечаешь. Еще раз усомнишься во мне, с одного удара всех бесов из тебя вытрясу. Ты понял? – сказал я, пару раз встряхнув управляющего.
– Пути господни неисповедимы! – воскликнул Емельян. – Как с батюшкой вашим разговариваю. Спрашивайте, барин, нынче же все обскажу, что надо.
– Вот, вот. Батюшка… – я хотел сказать: «светлая ему память», но до конца не был уверен, что некий папа этого паренька, чьё место я пока что занимал, умер, так что промолчал насчет папаши и перешел к делу.
– Серальки? Кто они? – повторил я вопрос.
– Сералька… Что это? Так гарем ваш, барин. Три девки, девочки еще, а вы их для утех… Не, не гневайтеся, то многие так делают, что же взять, коли девки крепостные блудом и себе зарабатывают, и семьи кормят. Только вы бы платили, как остальные баре благородные, девкам, а то пользуете, а после… – проговорил приказчик и перевёл дух, подбирая слова: – Покормить добре не сподобитеся.
И нужно было вновь одернуть приказчика, даже в морду дать, но… Мне было совестно, как будто я и есть та самая скотина, что девчонок подкладывает под уродов за кусок сала с хлебом. А еще коробило от мысли, что девочек не только гости, но и я того… Нет, не я, он, я бы подобного не допустил.
Стало противно. До скрежета зубов противно, что я никак не воспрепятствовал бандитам – и сейчас они будут, как выразился Емельян, «пользовать» девок.
А еще мне было крайне неприятно то, что какое-то хулиганье ведет себя в моем, да, именно что в моем доме, как хозяева. Я тут главный, на меня люди смотрят, путь и крестьяне крепостные. Какой я, к хренам, барин и дворянин, если позволяю такое? Я же дворянин? Должен быть им, как же иначе.
– Да не кручиньтесь, барин! – сказал Емельян.
Для него мои переживания были непонятными.
– Вы же сералькам, почитай, месяц ничего не платили, а им семьи кормить, братишек да сестренок. Хоть бы и заработают что. Тати эти, коли подпоить их, деньги добрые дают, – говорил, будто успокаивал меня, Емельян.
Но от такого мне стало только хуже. Жесть! Сколько слышал я про распущенность молодого поколения, и что встарь все были якобы высокоморальными и богобоязненными! Не чета нынешнему племени. А что выходит на деле? А получается, что та молодежь, что, как видно, оставлена мною в двадцать первом веке, несмотря на всю порноиндустрию, еще вполне себе нравственна. Держать гаремы из девочек! Как исключение, как преступление – я допускаю, что такое где-то есть и в будущем, но как норма… Вот этого не понимаю – как такое могло быть не осуждаемым в обществе.
– И батюшка мой… также сералек держал? – спросил я.
Выяснить, кроме как про девчонок, нужно было ещё предостаточно всего, но почему-то они не выходили из головы. Может, потому, что до сих пор раздавались писки и крики на улице? А меня мучила совесть?
– Не, батюшка ваш был супротив всего этого. Говорил, что доброму казаку бабу принуждать позорно, ему и так любовь подарят. А серальки… Он более по вдовым бабам ходок был, – сказал приказчик, вызывая у меня еще большее уважение к тому человеку, чьим сыном я сейчас считаюсь.
Со вдовыми женщинами да по обоюдному согласию – нормально, я считаю, это не слом жизни, когда и замуж не возьмут. Тут вполне можно «побаловаться». Вопрос, конечно, что женатому мужику вовсе негоже бегать по женщинам. Но кто его знает, что там, в мире женатых, я же так и не проплатил визу на посещение этого мира женатиков.
Тут бы задать вопрос еще и о матери. Она же должна быть у этого… у меня? Но все же насущными сейчас были проблемы с бандитами.
– Следующий вопрос: почему они себя здесь ведут, как дома? Хотя нет. Даже дома так не гадят, – спросил я, поморщившись.
– Так, как вы дозволили им, так они и ведут себя. А приезжала еще госпожа Анфиса, дак та вовсе имуществом распоряжалась, вы ей даже саблю своего деда отдали, – с сожалением и даже с вполне отчётливым порицанием сказал управляющий.
И одернуть, опять же, не за что. Какой же паразит жил в этом теле! Дедову саблю? Это как отдать скупщику орден деда, который тот заработал подвигом в Великую Отечественную. Скотство и расчеловечивание!
Я вновь подошел к окну и посмотрел, что происходит во дворе. Криков уже не слышалось, значит, бандиты вошли в баню. Я еще раз подумал о том, что хочу сделать. Одно ясно – простить себе не смогу, если буду сидеть, ничего не предпринимая.
– Если побить бандитов, что они смогут сделать? – спросил я, задумчиво почёсывая подбородок.
Мягкий такой подбородок, будто и с бритвой не знаком. Нет, конечно, барчук брился, но не слишком давно начал.
– Эти? Так только что и пакостничать станут. А скажете, барин, так и побьём татей. Мужиков соберу и… Вот только как тут быть, вы завсегда боялись их, да и есть у вас дама сердца ихняя, от бандитов, Анфиса. Это она и пристрастила вас к картам, – говорил осмелевший Емельян. – А что, взаправду не помните ничего?
– За сколько времени сможешь собрать мужиков, и пойдут ли они за меня? – решительно спросил я.
– То быстро. Хватит и тех, что служат при усадьбе и живут в мастерской батюшки вашего. Мужики-то у нас боевитые. Бывало, батюшка ваш, как выпьет лишка, так и давай строить мужиков да казацкие ухватки показывать. А кто сабельку в руках держать умел, так тому ажно рубль приплачивал кожен месяц. Ох, и буйный же был батюшка ваш во хмелю! – управляющий махнул рукой, будто держал сейчас шашку.
Было видно, что если не остановить Емельяна, то он еще много чего интересного расскажет. И мне действительно это интересно. Видимо, бывший хозяин этих земель был харизматичным человеком. Но баня… девки… бандиты… Этим надо заняться, а потом уж у печи сидеть и басни о прошедшем слушать.
– Об этом после расскажешь. Кто такой Иван? Он у них главный? – спросил я.
– Так то не имя, это главный у разбойников зовется. Может, при жизни он и Федор али Михаил, али… Фрол… али… – вновь увлекся словоохотливый Емельян.
– Ты по делу говорить умеешь, али Эраст… пид… али Акакий? Иван что, тоже в бане? – спросил я.
– Да не, барин, – нисколько не обидевшись, ответил Емельян. – Иван отдельно завсегда. Ему в гостином доме стол накрытый да хлебное вино поставлено. Он с иными девок не мнет, важничает.
А вот это действительно сейчас важно.
– Всё! Бежишь собирать мужиков, как с десяток соберешь, к бане подходишь. Хватит у вас духу бандитов прогнать? – построже переспросил я.
Емельян заверил меня, что духу у него хватит, как и у мужиков. Да и чего бояться-то? Что с них взять, коли крепостные, и за них отвечает барин, то есть я? Это как винить солдата в исполнении приказа. Получается, бояться нужно мне. А стоит?
Ситуация такая, что мне не до страха, я черти знает где и непонятно насколько тут завис. Но, где бы ни был, человеком нужно оставаться, хотя бы иметь базовые настройки.
– А дозвольте вопрос, барин! – сказал Емеля и, не дожидаясь моего ответа, спросил: – А как вы так картину ту продали? Сами же говорили, что ей в базарный день рубль цена? Я думал, что она только для для того, чтобы щель в стене скрывать.
– Тс-с! Не ляпни это при бандитах!
– Ляпни? Не говорить, стало быть? – недоуменно спрашивал Емеля.
– А ну, пошел мужиков собирать! – прикрикнул я, а когда он уже рванул к двери, все же придержал приказчика.
Проинструктировав Емелю, чтобы он всех собирал незаметно, и они показались не раньше, чем через десять минут, я проводил приказчика, одновременно проведя разведку.
Снег хлопьями ложился на землю, при этом светила яркая луна, которую словно обходили кучевые облака. Красиво, на самом деле. Сейчас бы с чашкой какао, укутавшись в теплое одеяло, посидеть, подумать о бытие. Или нет, лучше с рюмочкой водки, с селедочкой и грибами маринованными…
Но не время для релакса. Осмотрев двор и не найдя чужаков в поле зрения, я вернулся в дом. Походя отметил для себя, что входная дверь на ладан дышит, обита кожей, а сама треснута, перекошена, снизу расбухла и закрывается с трудом. И вот так всё в доме – на вид вычурно, но за красивым фасадом прячется чудовищная бесхозяйственность.
Вернувшись в комнату, я стал шарить в шкафу. Как дотронулся до дверцы, она тут же отвалилась. При этом шкаф был резной, на красивых ножках – но не на всех. Одной ножки не было, вместо неё, чтобы шкаф не завалился, лежала… книга.
Ладно, потом осмотрю мебель, пусть все эти поломки и не могли сейчас не бросаться в глаза. Я искал подходящие для моего дела ткани, или одежду.
Замотав голову темными тряпками и надев найденную среди вещей темную пижаму, я стал походить на ниндзя, как их изображали в кино. Все приготовления заняли не более пяти минут, в течение которых мое воображение уже рисовало сцены надругательств, что, скорее всего, уже происходили в бане. Саднило сердце. Я чувствовал себя тварью и был готов даже убивать, пусть и понимал, что это крайние меры, и что ничего хорошего за убийство, да ещё со свидетелями преступления, не будет. Но из-за меня девчонок растлевать никто не станет. Эти гаремы распускать нужно к чертям.
И это не идеализм. Я повидал разной грязи. Но одно могу сказать, что сам старался ничтожных поступков не совершать, несмотря на то, что и повоевать, и жизнь прожить случилось. И были бы женщины сейчас с бандитами, которые и не против такого, так и на здоровье. Но девочки… они же за еду…
Взяв ещё кусок плотной, темной ткани, я, выдохнув, пошел…
Баня была просторная, наверняка строилась с тем расчетом, чтобы там заниматься развратом, ну или гулять относительно большой компанией. Человек пятнадцать могла бы уместить, это точно, не считая предбанника со столом и лавками. Это можно было частью увидеть в распахнутые настежь двери, а частью в окно, которое я хотел завесить тканью, дверь закрыть, создать полную темноту внутри.
Я – в прошлом человек тренированный, всегда занимался спортом, воевал. И то, какой я ощущал дискомфорт в этом хилом изнеженном теле, не передать словами. Мне хотелось сразу же принять положение лежа и начинать отжиматься, а после качать пресс. И вот с таким телом чуть полноватым, но абсолютно рыхлым, я не мог планировать действовать через удары, захваты. Сейчас и непонятно, как я вообще смог захватить в доме лысого. Наверное, это получилось на адреналине и на рефлексах, да и лысый так себе боец-рукопашник. Рыхлее меня будет.
Изучив диспозицию, я прокрутил в голове несколько раз то, как буду действовать. Точно без упора на собственную силу. После, дождавшись, когда в предбаннике остались только двое бандитов, а вместе с ними девки, уминающие колбасу с салом и хлебом, начал действовать.
Накидываю на оконце полотно, решительно вхожу в предбанник, захлопываю за собой дверь, создавая кромешную тьму. Сразу же делаю два шага туда, где должен сидеть Мирон. Пусть я тренировал глаза, закрывал их, натягивал ткань на глаза, чтобы привыкало зрение к потемкам, все равно действовал, скорее, по звукам – ведь это помещение мне незнакомо. Бандитам замолчать бы, так нет, не поняв, что происходит, они начали возмущаться. Вот на звуки им в челюсть или в голову и прилетало.
Кулаком? Бить в кость человека неподготовленным, не проверив возможности тела? Нет, конечно. Я бил бандитов березовым поленцем.
Удар! Что-то хрустнуло, скорее всего, нижняя челюсть, Мирон замолк. Второй же бандит продолжал что-то бурчать, при этом он стал ломиться через вжавшихся в лавку визжавших девок к выходу. Приноровившись и поймав, откуда шел звук, я вломил и этому бандиту. С первого удара попал, скорее всего, бандиту в плечо, но вот второй удар пришелся уже в голову. Тело рухнуло, и, судя по выкрикам женским голосам, кому-то из сералек досталось. Только бы не вышло так, что убил кого. В этом теле было тяжело рассчитывать силу, надежда была на то, что и силы-то нет.
