Всему свое время

– Кевин, врач не позволяет тебе ни капли спиртного, включая пиво. Может случится непоправимое…

– Со мной уже случилось всё самое непоправимое, что только могло случится… Если ты, в такой день, не позволишь мне осушить «чарку Патрика», то и не вздумай просить меня пробовать эти ваши кулинарные шедевры… даже не прикоснусь…

– Хорошо, дорогой… –уступила Кэтрин, поняв, что спорить с ним, особенно сегодня, бессмысленно. – В самом деле, пару глотков в такой святой день, наверняка, можно себе позволить. – она стала торопливо накрывать прикроватную тумбу, через минуту превратив её в импровизированный праздничный столик.

– И у меня для тебя небольшой подарок, дорогой, – она достала небольшую глиняную фигурку в виде большого коренастого человечка, одетого во всё зелёное и чинившего свой левый башмак.

– А, – произнес Кевин и улыбнулся, – Лепрекон! Мой любимый волшебник. Спасибо тебе, Кэтрин!

– Пусть он исполнит все твои мечты!

– «Когда мы пьем – мы пьянеем», – тихо, слабым голосом, запел Кевин, а Кэтрин и Эйрин тут же подхватили любимую песню, которую в их семье было принято запевать во время застолья, и их распевание тут же превратилось в целый, очень дружный хор:

– …«Когда мы пьянеем – мы засыпаем,

Когда мы засыпаем – мы не грешим,

Когда мы не грешим – мы попадаем на небеса.

Так давайте же выпьем для того

чтобы попасть на небеса!»

От этой песни и пива им всем стало тепло, хорошо и легко. И у самого Кевина тоже поднялось настроение. По всему было видно, что это маленькое пиршество пришлось как нельзя кстати.

– Папа, у меня есть тост, – произнесла Эйрин.

– Слушаю тебя, девочка моя, – сказал он, и глаза его наполнились ещё большей любовью. И дочь, поднимая бокал, торжественно начала свою речь, наполненную эмоциями и патриотическим пафосом:

– «Дорогой отец! Желаю тебе прожить 100 лет и ещё год для покаяния…

Я пью за твою погребальную лодку. Пусть её построят из древесины столетнего дуба, который я посажу завтра…

Я пью за то, чтобы Господь дал доброго здоровья не только тебе, но и врагам твоих врагов..

И пусть доктор никогда не заработает на тебе ни фунта..

А Господь пусть проявит к тебе симпатию… Но не слишком скоро!

И желаю тебе скончаться в постели в 101 год, от выстрела ревнивой супруги!»

– Прекрасный тост! – поблагодарил её Кевин, заметив, что глаза Кэтрин наполнили слёзы, которые она тщательно пыталась скрыть, часто моргая и изображая на лице улыбку, грустную с тех самых пор, как он заболел.

– А я хочу поднять тост за всех нас! – он посмотрел на сидевших рядом женщин, и Эйрин на мгновение показалось, что она вновь видит отца, каким помнила его всегда – веселого ирландца, в высокой, украшенной трилистником зелёной шляпе, напоминавшей гриб-дождевик, краснолицего, с рыжей кельтской бородой, носом-картошкой, светлыми, внимательными глазами, забавным маленьким ртом, и с кружкой пива в руке.

– Да благословит Господь всех тех, кого я люблю. Да благословит Господь всех тех, кто любит меня. Да благословит Господь всех любящих тех, кого я люблю, И всех тех, кто любит любящих меня. А ты, Эйрин… пусть у детей твоих детей будут дети!

Больной не стал есть рагу, сославшись на отсутствие аппетита, но он попробовал бармбрек с их любимым сливочным кремом.

– Действительно, очень вкусно! – похвалил он дочь и жену.

– Папа, я побегу на работу, – торопливо сказала Эйрин, надевая пальто и посмотрев на циферблат часов. – У нас там дел невпроворот. Я навещу тебя завтра, хорошо? Отдыхай!

– Спасибо, Эйрин! Береги себя! – его лицо выражало безграничную любовь и признательность за заботу.

– Erin Go Bragh! – девизом, с улыбкой на лице, отчеканила Эйрин, что означало «Ирландия Навсегда!»

– Да здравствует Ирландия! – торжественно ответил ей Кевин…

Когда они остались вдвоём с Кэтрин, она взяла его за руку и мягко посмотрела ему в глаза. Её выражение лица было внимательным и придавало ей шарма, а её выразительные глаза умели говорить без слов. Сколько же в них терпения, сочувствия, понимания и любви одновременно!

– О чём ты задумалась, – спросил он.

– Я люблю тебя. И всегда любила, – тихо молвила она.

– И я тебя люблю, – прошептал Кевин.

– Я знаю, дорогой. Но слышать это всякий раз мне приятно. И даже если бы ты и не признавался мне в любви, то одни твои поступки говорили бы сами за себя…

– Я помню как всё начиналось. Никто не сможет отнять у нас то, что было. Пусть это и было в прошлом, но оно осталось. В нас, в наших воспоминаниях. Когда ты только пришла работать в мой пуб… ты была так проста и незамысловата. Так необыкновенна, так наивна и, в то же время, мила, что сразу покорила моё сердце и мне захотелось стать твоей первой любовью…

– А мне – твоей последней. Правда, других достоинств, кроме привлекательности, я у тебя тогда не заметила. – Кэтрин женственно подёрнула плечами и поправила бусы на шее. –Хотя позже, увидев, как ловко этот «этот уроженец Дублина» колдует на кухне по своим собственным рецептам, я была покорена твоей сексуальностью.

– Я нашёл женщину, которая влюбилась в меня в беспамятстве, в забытьи от нахлынувшего на нас счастья. Любить тебя было великой привилегией, данной мне свыше.

– Ты принял в свою жизнь не только меня, но и мою годовалую дочь… стал для Рэйчил хорошим отцом… Не всякий мужчина, Кевин, готов на такое. И за это я очень благодарна тебе.

– Иногда я задаюсь вопросом, что было бы, если бы я не встретил тебя? Ответа я не знаю. Знаю только, что без любви жизнь теряет всякий смысл. Прожить жизнь и ни в кого не влюбиться – значит не жить вообще! Ты ведь помнишь, как мы танцевали под луной? Тогда ты сказала мне: «Ты мог бы быть отличным танцором, если бы не две проблемки». Я спросил: «Какие?», а ты весело ответила: «Твои ноги». Тогда-то и я стал брать уроки танцев, чтобы ты могла обнимать только мои плечи. А помнишь, как мы вместе ходили на скачки и делали ставки? Как устраивали наш быт? Купили неплохой домишко с садиком, в котором трудились вместе. Я придавал кустам спиралевидную форму, а ты выращивала прекрасные розы, – за его улыбкой скрывалась острая тоска по прошлому, которое было чертовски давно.

– А я помню, как терпеливо ты учил меня готовить… Всё надеялся, что я стану отменной поварихой, или, как ты говорил, «шефом». Ты был таким романтиком! И остался им по сей день!

– А ведь ты до сих пор печёшь лучшие пироги во всём Бирмингеме! – произнёс он рассеянно. – Знаешь, Кэтрин, мне, бывает, до сих пор снятся сны, в которых я стою у раскалённой плиты, даю указания младшим поварам, пробую соусы на вкус и подгоняю нерасторопных официантов. А, завидев тебя, всегда такую взволнованную, совершенно неотразимую, и с потёртым подносом в руках, у меня начинается настоящий праздник. Я смотрю тебе прямо в глаза, и между нами создаётся невидимая труба, соединяющая нас двоих, через которую я говорю с твоей душой. И им, нашим душам, так комфортно вместе. Мы ведь всегда были отличной командой, верно?

– Не всё у нас было так гладко, дорогой. Бывало, мы ругались, правда, по мелочам, но потом всегда мирились.

– Ты и правда иногда была совершенно невыносима! Сущий монстр! Но я понял, что лучше ссориться с тобой по нескольку раз на день, чем отдаться сиюминутному желанию овладеть кем-то другим, а потом корить себя всю оставшуюся жизнь…

– Я знаю, о чём ты, Кевин… Опять о той кривоногой, ярко-накрашенной блондинке-стажёрке, что пришла к тебе в пуб в поисках карьерных высот и очень скоро уложила тебя на лопатки в подсобке? – снисходительно произнесла она. И в её снисходительности таились обидные нотки.

– В тот день я был жутко расстроен нашей ссорой. Это был сложный период притирки наших взаимоотношений… какой-то кризис, как мне казалось. И тогда… бес вселился в меня и я дал волю своей страсти, чувству… хотя нет… чувств там не было ровным счётом никаких, одна физиология… И это случилось. Но это произошло всего один раз. И ничего не значило…

– Не нужно вспоминать ошибки молодости, дорогой… Не давай воспоминаниям терзать себя… Главное, что мы вместе. Мне так повезло в жизни! – её лицо вдруг стало алым.

– Сегодня утром я проснулся и подумал, что я самый счастливый человек на земле. Что мне больше ничего и не нужно в жизни… Жизнь… как же она быстро прошла… – Кевин был взволнован и говорил быстро, словно стараясь успеть высказать всё, что было на душе, чтобы облегчить её. Она же молчала, а губы ее были сжаты.

– Вместе с радостью, которая пришла в наш дом с детским смехом наших девочек – Рэйчил и Эйрин, – пришел и страх. Да-да, именно СТРАХ. За их будущее. За жизнь…

– За их здоровье, – поправила она его. – Рэйчил принесла нам немало «сюрпризов», а Эйрин, наша умница Эйрин – ей пришлось перенести такую тяжёлую операцию…