Исповедь расстриги. Как воскреснуть из мертвых

В ночь перед Рождеством нас собралось семеро.

Настроение подавленное, все усталые, никакого бодрого воодушевления, какое царило у нас перед Пасхой, нет и в помине, у каждого ворох своих проблем. Олька уехала в Питер сдавать сессию, её нет с нами, а мы с Иркой обе нездоровы.

Меня по-прежнему дико знобит без температуры, могильным холодом сковывая всё тело и сжимая сердце, ни вздохнуть, ни выдохнуть! У Ирки мрачный токсикоз, и она уже приняла решение о прерывании их отношений с Юркой и не только. Ирка очень устала, она считает, что за три года у них всё полностью исчерпано. И только Юрка пока на что-то надеется.

А ещё у Ирки сильно болеет мама, и скоро рак возьмёт своё.

Гнетущее настроение усугубляет погода. Три дня над городом висят низкие свинцовые тучи, крепкий мороз сковал пыль на дорогах, но снег так и не выпал, земля чёрная, а в моём видении красный круг должен лечь на белый снег, замыкая храм внутри.

Юрка придумал взять прочный пакет, сделать в одном уголочке много мелких дырочек, залить туда жидкую краску и обойти с ним вокруг храма, слегка надавливая на пакет, чтобы краска лучше разбрызгивалась.

По идее, должно получиться, но снега всё ещё нет.

Молча, как на похоронах, мы собираемся, одеваемся потеплее, берём с собой краски, кисти, еду, бутылку водки, чтобы не околеть на морозе, подстилки, а дрова ребята нарубят на месте.

Гуськом выходим из дома, мы с Иркой впереди, за нами Клим, Андрей, Антошка и, по-моему, Саша, сзади Юрка, он замыкает шествие. В полном молчании мы быстро движемся по безлюдным улицам под тусклыми фонарями, спускаемся к берегу и ныряем в непроглядную тьму. Когда мы подходим к храму, начинает медленно падать снег.

Эта ночь запомнилась мне как очень длинная и очень холодная.

Опять стена, опять кирпич, опять темно, сильно мёрзнут руки, пляшут тени, и огонь гудит за моей спиной. Других звуков я не помню, и не могу сказать уверенно, играли наши хоть сколько-нибудь или нет, и долетал ли до нас колокольный звон?

В памяти живут почти телесные ощущения – гулкая тишина храма, иногда негромкие разговоры, треск сырых дров в костре, движение ветра в оконных проёмах и залетающие в них снежинки. Наверное, я часто отдыхала, потому что в глазах стоят освещённые оранжевым светом фигуры наших, сонно сидящих у костра, Ирка кутается в огромную шаль, водка обжигает мне горло, но хоть как-то унимает озноб.

* * *

Да, я всё успела сделать за ночь и прописала лик Христа по прежним очертаниям, но теперь я использовала жидко разведённые масляные краски, они впитались в кирпич, и стереть их стало невозможно.

И ещё я поняла, что не случайно у меня ломало все кости в теле, не имеющем границ с храмом – на днях там случился мощный обвал, рухнули кирпичи из треснувшего свода алтарной апсиды, внизу на земле валялись огромные куски кладки, и торчала вверх слетевшая со стены ржавая металлическая конструкция, похожая на лестницу с перекладинами.

На этих корявых железяках мы под утро развесили множество белых бумажных ангелов на ниточках, погасили костёр и вышли из храма.

Дальше оставалось выполнить последнюю часть «задания», Юрка уже всё приготовил и двинулся вокруг церкви, наклоняясь с пакетом к земле, но в темноте невозможно было разглядеть, что там у него получалось. За ночь снег лёг на землю совсем тонким слоем, однако она стала белой, и на неё ложился красный круг.

Мы молча стояли и ждали.

И вот Юрка появился из-за угла, быстро двигаясь спиной вперёд, он дожимал на снег остатки краски в пакете, и совсем не видел, что ему осталось пять метров, три метра, метр!.. И тут кто-то из ребят схватил его и в последний момент успел выдернуть наружу, уффф!

Круг замкнулся.

Я до сих пор не знаю, что означали наши действия, но тогда эти символы наполняли каждого из нас множеством смыслов. Все участники того рождественского перформанса до сих пор живы.

Кроме нерождённого младенца.

А я свернулась в коконе одеяла и спала долго-долго в милосердной темноте, и когда проснулась, то потихоньку стала оживать.

* * *

Ещё одно событие, намекающее на мою дальнейшую судьбу, произошло летом 1990 года.

Когда я сдала просмотр, и все наши тоже как-то отстрелялись и выдохнули, то мы поехали отмечать окончание всех сессий за город в легендарное место дивной красоты. Там в широкой долине синими змеями вьются и сливаются вместе две реки, на склонах меловых гор, как пальцы в небо, торчат белые острые скалы, и все дороги и тропинки, взбегающие по зелёным холмам, тоже белые!

Издревле в этих местах селились монахи-отшельники, и за много веков они вырубили в отдельно стоящих скалах колокольни и арки, а в толще горы выкопали пещерные храмы, кельи и подземные тоннели на десятки километров. Однако, если верить многочисленным легендам, то и на сотни километров – я много раз слышала от знающих людей про тайный подземный ход, идущий от Москвы до Киева и дальше до Почаева.

Всему монастырскому комплексу сильно досталось во время войны, в тех пещерах прятались партизаны, их взрывали то немцы, то свои. А потом вдоль реки под холмами проложили железную дорогу, и теперь вибрацию от тяжелых грузовых составов можно почувствовать за сотни метров, находясь на вершине плоскогорья. После этого пещерные храмы стали разрушаться ещё быстрее, но зато туда можно запросто доехать на электричке.

Вообще-то, вся та территория считалась заповедником, и в ковыльной степи на меловом плоскогорье археологи давно вели раскопки скифских курганов, они же присвоили себе исключительное право выгонять с территории всех желающих не просто полюбоваться здешними красотами, а поставить палатки и разбить лагерь.

Позапрошлым летом мы в первый раз приехали туда с другой компанией, в которой тоже была наша Олька, тогда и археологи буквально выперли нас в степь посреди ночи чуть ли не за пару километров от монастырского комплекса!

В то время меловые пещеры и храмы ещё оставались открытыми, и за долгие годы массового туризма все доступные поверхности монастырского комплекса оказались изрезаны и исписаны тысячами автографов.

В нашу первую поездку за несколько дней мы исследовали территорию заповедника вдоль и поперёк, залезали в пещеры и забирались на скалы, всё светлое время занимались съёмкой и этюдами везде, где только могли. Но каждый вечер нам приходилось находить новое место для стоянки, и каждое утро сворачивать лагерь, перетаскивая всё снаряжение туда-сюда из-за происков злобных и неусыпно бдящих археологов.

Наученные прошлым горьким опытом и отправляясь туда же, но уже в другом составе, мы взяли с собой только одеяла и еду, приехали поздно вечером в темноте, чтобы археологи – ругательное слово! – нас не засекли. Воду в канистры мы набрали из колонки ещё на станции и тихонько поднялись по белой тропинке вверх по склону.

Храм под скалой оказался закрыт металлической дверью и заперт на огромный висячий замок, во все оконные и дверные проёмы кто-то вставил грубые решётки из железной арматуры. Облом-ссс!..

Какое счастье, что мы с Олькой в позапрошлом году имели возможность изучить местность, поэтому уверенно повели всех выше по склону. Там находился ещё один вход в трапезную и кельи, соединённые с храмом винтовой лестницей в толще мела, но и этот вход тоже успели заделать решёткой.

Однако на высоте примерно трёх метров оставался открытым незаметный снизу довольно широкий дымоход, вырубленный из кельи наружу, наверное, для печной трубы. Друг за другом мы карабкались по осыпающемуся склону и протискивались в неровное отверстие дымохода, сначала влезли ребята с фонариками, потом они снизу принимали нас, гитары и Ирку со скрипкой.

* * *

Живой огонь и живой звук будто оживили древний храм, и в ту ночь наши музыканты сыграли свой самый потрясающий концерт! Мел очень мягко и нежно отражает звуки, а своды наполняют их удивительной силой.

Уж поверьте, я знаю, о чём говорю, и позволю себе забежать вперёд – через семь лет Юрка окажется здесь настоятелем монастыря и начнёт поднимать его из руин с горсткой братьев, а мы с Алькой каждый год в праздник Успения будем петь литургию на том самом клиросе, где я позапрошлым летом обнаженная позировала для Олькиного мужа во время нашей совместной поездки на этюды и съёмки. Он тогда затеял серию фотографий со свечами, затейливо расставил их на полу и раскатал волнами широкие ленты золотой плёнки, на которых сидела я, голая и злая, стуча зубами от холода и ругаясь на всю эту творческую придурь насчёт того, что в кадре нужна блондинка, мол, на самом деле он жену пожалел, а я тут мёрзни из любви к искусству, как ненормальная!

Знала бы тогда, какой жгучий стыд потом накроет меня на исповеди, когда придётся рассказывать про наши храмовые съёмки – вмиг бы согрелась!

Эти яркие картинки при свечах под меловыми сводами наплывают в памяти одна на другую. И вот уже Юрка с седеющими волосами, заплетёнными в толстую косу, и с бородой до пояса в праздничном голубом облачении выносит чашу из пещерного алтаря:

– Со страхом Божиим и верою приступите!

А мы с Алькой, допевая, склоняем головы:

– Благословен Грядый во имя Господне, Бог Господь и явися нам!

Даааа… Умеем мы с Юркой круги замыкать!

Однако монашеские обеты Юрка и я дадим не здесь и не скоро. А пока наш с ним сладостный удел всю ночь слушать уже потерянную для него Ирку, её самую певучую в мире скрипку, Клима, Антошку, Андрея с их гитарами и флейтой!

На рассвете мы выберемся наружу через тот же дымоход, все белые от волос до обуви, и будем шумно отряхивать мел с одежды и отовсюду. А когда над горизонтом покажется нежно-розовый диск солнца, мы поднимемся на ароматное плоскогорье, в ковыльной степи расстелем наши одеяла и завалимся спать.

И никакие археологи нам не указ!

* * *

Известно, что жизнь похожа на тельняшку – светлые и тёмные полоски сменяют друг друга, вот и мне пришлось вернуться домой в рассыпающуюся семью и как-то вытерпеть остаток моего последнего супружеского лета. Следом быстро пронеслась осень моего четвёртого курса, и зимой наступившего 1991 года я написала первые иконы на продажу, взяв за образцы маленькие церковные календарики. Одновременно я увлеклась цветоведением и композицией, стала работать осознанно, программируя восприятие моих работ, экспериментируя с цветом, формой и движением, на ходу придумывая всякие спецэффекты, и это очень меня воодушевляло.