Кровавая плаха

Плотник вытащил две шубы и поволок их из дома.

Калмык на ходу жрал невесть где взятую им колбасу, просяще приговаривая:

– Братцы, винца бы малость! В грудях горит!

Облокотившись на спинку кровати, над мертвой Надюшкой рыдала Авдотья:

– Солнышко мое, почто закатилось!

Катька рассмеялась:

– Ну, дуреха! Нашла о ком плакать.

И все вновь гурьбой повалили из комнаты.

* * *

На лестнице стояла только что прибежавшая девка Полтевых Матрена Семенова. Она деловито наставляла:

– Мужики, ключи не забудьте! Да из погреба надоть поднять чего – для отпразднования. Вон сколько всего хапнули. Не всякий день такое счастье в руки дается!

В ее голосе звучала зависть. Немного подумав, она выдернула из-под головы Надюшки пуховую подушку и потащила ее, прижав к груди.

Скрыню нес Калмык, выхвативший ее у плотника. Он подошел к карете. Возле раскрытой дверцы нетерпеливо стучал ногой о ступеньку Лешка:

– Ну что? Ну где вы, черти?

Калмык покровительственным тоном проговорил:

– Вот, барин, все в полном аккурате и сохранности! Позвольте вам под ножки в карету поставить.

Лешка вздохнул:

– Ну наконец! Хорошо-то как. Надоть уезжать. Сигайте быстрее, иди сюда, Калмык, садись, так и быть, рядом.

Все кое-как расселись, кучер тронул, Катька огласила высоким красивым голосом спящие окрестности:

Эй, малый, эй, малыш!
Тебе никак не угодишь…

И все остальные, кроме все время плакавшей Авдотьи, дружно и разухабисто подхватили:

То широка, то мала,
То кудрява, то гола!

Пусть поверит читатель, это исторический факт, отмеченный в архивных материалах: да, вся эта странная и беспутная компания неслась после всего того, что произошло в доме воеводы, с песнями и гиком к Мясницким воротам.

В угловом двухэтажном доме (его снесли лишь в семидесятые годы нынешнего века) с накрытым столом ожидала подполковничья жена дородная красавица Авдотья Нестерова.

– С дороги – по чарке! – весело крикнула Авдотья.

Выпили. Затем Лешка поставил скрыню на стол, открыл, и его лицо вытянулось.

– Денег-то – кот наплакал!

Вместо сорока тысяч капиталу оказалось пятьсот шестьдесят три рубля двадцать копеек.

– А где ларец с бруллиантами? – вдруг вспомнил Лешка.

Ларец таинственным образом исчез и никогда найден не был.

Потом начали пить, гулять и плясать. Особо отличились Лешка и Калмык – вприсядку.

За ребро – на крюк

Злодейство наделало много шума. Императрица приказала ежедневно докладывать ей о ходе следствия. По монаршей милости и состраданию к его беде воевода Жуков был освобожден от суда и наказания, лишь отставлен от должности.

Генерал-поручик, действительный камергер и кавалер Александр Данилович Татищев следствие вел энергично. Уже к вечеру 10 сентября в доме Нестеровой арестовали девок. 14 сентября поймали всех остальных (кроме Ивана Сизова. Этот, прежде чем на него надели кандалы, еще несколько месяцев бегал на свободе).

Все были подвешены на дыбу и пороты. Все охотно показывали и на себя, и на других. Лешка чистосердечно бил себя в грудь:

– Это не я, это моя стерва-теща! Все она, паскудная.

Настасья Полтева оказалась единственной, кто долго проявлял характер.

С нее плетьми сдирали шкуру, подвешивали «на петли» (мучительная пытка с выкручиванием суставов). Она стояла на своем:

– Знать ничего не знаю!

На очной ставке дочка и зять укоряли ее:

– Побойся Бога, твоя затея!

– Подлецы вы оба! Будьте прокляты! Не я…

Опять до крови били, на дыбу вздергивали, подвешивали за руки и ребра – под потолок. Наконец сдалась, прохрипела:

– Ну я подбила! Чтоб все вы сдохли…

Холодный погреб

Мишка Григорьев без всякой надобности оговорил своего дядю Захара Иванова:

– Знал, что готовим убийство, но не донес…

Семидесятилетнего старика трижды били, пока он не испустил дух, так и не признавшись в преступлении, которого не совершал. Случилось это 18 ноября, а тремя днями раньше умерли от пыток в один день Калмык и Мишка Григорьев. Настасья Полтева дотянула до 3 марта нового, 1755 года. По обычаю того времени, казненных хоронили в четверг на Троицыной неделе – всех сразу, с общей панихидой.

До того времени покойников свезли в церковь Святого Ивана Воина, что на Божедомке. Там их сложили в холодный погреб.