Час червей

Я с трудом разлепил глаза. Чувство было такое, словно я оправляюсь от тяжёлой болезни: вроде нигде уже не болит, но тело ещё сковано мягкими цепями слабости. Слышится тихий, размеренный писк, свет яркий и холодный, потолок белый. Я сел на постели, точнее, на койке, и огляделся. Так и есть – почему-то нахожусь в больничной палате. У противоположной стены, всего в трёх шагах от моей, стоит вторая койка, и на ней тоже кто-то лежит. Кто-то маленький, укрытый до шеи белой простынёй. Короткие белоснежные волосы разметадись по подушке. Задохнувшись от внезапно нахлынувшего волнения, я вскочил на ноги и, преодолевая слабость, бросился к ней. Так и есть – Хотару! Дышит тихо и ровно. Глаза цвета киновари в опушении белых ресниц неплотно прикрыты. Стоило мне беззвучно, одними губами, произнести её имя, как они открылись. Целую вечность мы молча смотрели друг на друга. Наконец, я спросил:

– Как это возможно? Почему ты жива?

– Разве ты ничего не помнишь? – вопросом на вопрос ответила она, ласковым жестом приглашая меня присесть на край кушетки, – ведь я здесь только благодаря тебе.

– Мне?! – поразился я.

– Ты ведь подверг себя серьёзной опасности, став для меня донором нервной ткани. Может быть, из-за этого некоторые воспоминания пропали.

«ПРОСТО СОН» – стрельнуло у меня в голове. Разумеется. Но какой великолепный сон!

– Я… Прилягу к тебе?

– Д-да.

Палата неуловимо преобразилась, превратившись в абстрактный пример Максимально Уютной Комнаты. Теперь золотистый лунный свет лился из приоткрытого окошка, вместе с ароматным летним ветерком, колыхавшим занавески цвета топлёного молока, и шелестом листвы (прямо под окном росло дерево. Вишня). Зыбкая паутина света выхватывала книжные полки, клавиатуру невидимого в мягкой тьме компьютера, пальцы Хотару, переплетённые с моими.

Сон был удивительно реалистичным, и от того – ещё более нереальным. Комната – одновременно знакомой и незнакомой, тело – моим и не моим. Можно сказать, это была лучшая версия меня. Версия, достойная того, чтобы лежать под одним одеялом с Хотару, целовать её алебастровую кожу, пахнущую миндалём и ванилью. Того, чтобы её руки приятно шарили по телу, как любопытные белые мышки.

– Нельзя заниматься этим со своей вайфу – это святотатство, – робко возразил я. Голос звучал глухо от смущения, но этот вид смущения я бы хотел испытывать круглые сутки.

– Льзя… – коротко ответила она. Что я мог возразить?

…Алые радужки на фоне белых белков, как две земляничины в молоке, алый румянец на бледном лице альбиноски, нежно-розовые бугорки сосков на бледных полукружьях груди, идеально помещающейся в ладонь, и наконец – алая-алая кровь на белоснежной простыне…

…Как самая любимая песня, сладкому ритму которой внимаешь, обмирая в предвкушении долгожданного припева. Её песня заканчивается чуть раньше моей: земляничные радужки с расширенными зрачками наполовину прячутся под верхними веками, распухшие от поцелуев губы застывают приоткрытыми в еле слышном крике, гибкое тело судорожно выгибается…

…Наконец, и у меня наступает момент, на котором я всегда просыпаюсь. Но на этот раз мне удаётся удержаться в сне, не смотря на полноту ощущений.

Отдышавшись, неопределённое время просто расслабленно лежу, уткнувшись лицом ей в ямку пониже ключиц. Давно я не чувствовал себя так… Безмятежно.

– Может покормишь своего питомца? – спросила вдруг Хотару.

– Что? У меня нет питомцев, – лениво ответил я, не меняя положения.

– Значит, это не твой зверёк там скребётся?

Я действительно услышал какой-то шорох, приподнялся на локте и посмотрел в угол комнаты. Там, под столом, сновало какое-то приземистое существо, размером примерно с крысу. Но, к моему разочарованию, это была не крыса, а просто каплевидное нечто, покрытое золотисто-зелёным мехом. Впрочем, красивое создание, тем не менее…

– Это точно не мой – я ведь даже не знаю, кто это! – Удивился я, – откуда оно вообще здесь взялось?

– Может быть, вылупилось из этого? – предположила Хотару, свесившись с кровати и подняв с пола какие-то тускло-фиолетовые скорлупки. Она пересыпала их из своей ладнони в мою. Осколки были тёплые и сухие и, как только я коснулся их, стали быстро испаряться. Прежде чем они окончательно исчезли, я успел догадаться, что они – всё что осталось от моей поющей жемчужины. Так значит, она была яйцом! Что ж, из такого чудесного яйца не мог вылупиться плохой детёныш, так что, почему бы и нет – пусть будет моим питомцем. Уж на него-то у меня точно не будет аллергии. Мои сны – мои правила. Знать бы ещё, чем оно питается…

Не долго думая, я создал большую миску, доверху заполненную разноцветными пористыми шариками, вроде корма для грызунов.» Пусть здесть будет всё необходимое для него» – подумал я. Зверёк с видимой радостью скользнул к миске и громко захрустел. Я же – скользнул обратно под одеяло с чувством выполненного долга. Меня тут же окутала сладкая дремота – разум терял концентрацию на сновидении.

– Ты устал? – уловил я ласковый шёпот Хотару.

– Да.

– Тогда поспи.

– Я и так сплю…

– Но в этом сне ты бодрствуешь…

– Слишком сложно… – я почувствовал, как её руки обвивают и баюкают меня и позволил себе совсем размякнуть, отпустив своё сознание плыть по волнам покоя.

Глава 4. Наездник мыши

1.

Часа в четыре утра меня разбудил адский грохот и лязг, доносившийся из кухни. Хорошо, что он не прервал моё сладкое сновидение – спасибо и на этом! Спросонок ещё более неуклюжий, чем обычно, я немного не вписался в дверной проём, больно задев плечом косяк. Грязно ругаясь шёпотом и нащупывая путь по коридору второй, невредимой, рукой, я опрометью бросился на шум. И что же я увидел, когда включил свет? Всего лишь мою больную на голову, погашенную об стену сестру, чтоб её черти драли, сестру, сидящую на полу посреди разбросанных кострюль и сковородок и что есть силы (и дури) молотящую по ним двумя столовыми ложками.

– Это ещё что?! А ну прекрати! – устало взмолился я, но она едва ди услышала. Пришлось силой забрать ложки и даже подержать некоторое время её руки, по инерции сучащие в воздухе. К этому моменту приплёлся Билл – длинное заспанное лицо, длинные волосатые ноги, длинные тёмно-синие семейные трусы.

– Совсем спятила что ль? – ворчливо осведоммлся он, и тут же добавил, опускаясь на колени рядом с нами: – хоть не поранилась?

– Нет, только шум подняла, – успокоил его я, – может ей снотворного дать?

– Только зря пичкать колёсами ребёнка. Сам не знаешь что ль – упорствовать не будет. Выкинет что-нибудь этакое, да и забудет.

Я только взохнул и плечами пожал. За руку отвёл Иду в комнату, положил на кровать – не сопротивлялась. «Вскрыть бы тебе черепушку и посмотреть, что там происходит» – с горечью подумал я. Лёг. Воспоминания о сновидении первой половины ночи сразу подняди мне настроение, и я так и уснул, перекатывая и шлифуя их в памяти.

Второй раз я проснулся, когда Билл уронил что-то в прихожей, одеваясь. Значит, сейчас не меньше полвосьмого. Неужели я пропустил будильник?! Так и есть. Очевидно, выключил его, да и завалился дальше спать, как ни в чём не бывало. Второй раз за сутки я судорожно вскочил и бросился. Вот же Билл, что ему стоило заглянуть к нам и растолкать меня! Так нет же!

Я торопливо оделся и выскочил из дома, даже не позавтракав и не почистив зубы. Не смотря на то, что в боку почти сразу закололо, путь до метро я проделал бегом. Втиснулся в переполненный вагон. Наверняка видок у меня сейчас… Попал, как на зло, в самое оживлённое время – все толкаются, спешат: кто на работу, а кто как я – на учёбу. И почему, интересно, это столпотворение называется «час пик»? Почему не «час крестей», например? Или «час червей»?.. Нет, фу, червей не надо!.. Надо больше спать.

Даже если это просто уроки в школе, почему бы не назвать их парой, когда два одинаковых идут подряд? Так вот, я успел только ко второй части первой пары, и то не к самому её началу. Когда я зашёл в класс, на меня обратили больше внимания, чем обычно. По рядам пробежал противный, как озноб, шёпот, раздались приглушённые, замаскированные под кашель смешки. Ну, опоздал немного – что тут такого?.. Постепенноя понял, что дело не в опоздании. Некоторые ещё несколько раз оборачивались на меня, кто-то сделал жест «рука-лицо». Что-то не так в моём внешнем виде. Проклятье! Я ведь не видел себя с утра. Попроситься выйти?.. Это привлечёт ещё больше внимания, я и в обычных ситуациях стараюсь избегать внеплановых выходов из класса, разве что, если кровь носом хлынет. Пришлось дотерпеть до конца урока.

В зеркало в туалете я заглянул с опаской. Увидив своё отражение, издал протяжный нервный вздох. И было от чего: мои брови были густо и неровно подведены чем-то насыщенно-чёрным. Странно, вроде раньше я не страдал лунатизмом, хотя должно быть и более логичное объяснение. Я попытался смыть боевую раскраску, но она даже не размазалась с первой попытки. Чёрный маркер – догадался я. Перманентный. Сестра постаралась. Как я всё-таки её люблю.

2.

Не смотря на всю трогательность подобной заботы, вечером я попросил её больше так не делать. Надеюсь, она приняла к сведению.

Заглянув в холодильник, я нашёл только пару яиц, початую банку сгущёнки и дюжину банок пива. Не удивительно – сам я давно не ходил в магазин, хотя жрал за целую армию, а Билла только за смертью посылать. Мне не удалось пересилить себя и снова выйти в промозглое ненастье, поэтому я решил импровизировать. В итоге, когда Билл через полчаса подтянулся на кухню, его ждал сладкий омлет.

– Что за хренотень, Эмиль?

– Не обижай моё детище. Ты ему, может, тоже не нравишься, – ответил я, с большим аппетитом уплетая собственную стряпню.

– Не мог в магазин сходить, что ль?

– Не нравится, не кушай. И вообще, не будь меня, ты питался бы только пивом. Иде вот нравится, – я указал на сестру, под шумок пристроившуюся у сковородки и поедающую омлет без вилки, руками.

– Да она и крысу тухлую съест, если ты приготовишь, – буркнул он, всё-таки снизойдя до того, чтобы сесть за стол. Странно, я и не замечал, что сестра мою стряпню так жалует.

После ужина я заделал себе в ведроподобной круже кофе – чёрный, как ночь, и сладкий, как грех, как говорилось в одной из моих любимых книг. И пусть из-за него неприятно бУхает сердце, без этого пойла ночной забот даже не стоит начинать.