– Привет, как ты? – окликнула я, заходя в квартиру и вещая промокшее пальто. Ответа не последовало, – Морти?..
Войдя в кухню, я увидела, что он смотрит на улицу, заворожено приникнув лицом к окну.
– Я сделал еду, – сказал он, спохватившись.
– Серьёзно? Я вроде не учила тебя пользоваться плитой.
– Я смотрел, как ты делаешь.
– Тогда спасибо. Горячая пища – это как раз то, чего мне сейчас не хватает.
Он кивнул и снова уставился в окно.
– Никогда раньше не видел снега? – спросила я. Он снова кивнул. Я даже не удивилась – от него всего можно ожидать.
– Красиво?
– Красиво?.. – переспросил Морти. Ах да, это понятие я ему ещё не объясняла. Да и как можно объяснить человеку, знающему меньше ста слов, что такое красота? Это в принципе неоднозначно.
– Ну… Красивое – оно для всех разное. Это то, что тебе нравится… Не знаю.
– Понятно, – коротко ответил он.
Взяв тарелку фасоли с сосисками, приготовленными Морти, я перешла в комнату и включила телевизор. Подросток последовал за мной. Случайно выбрав канал, я попала на передачу про жизнь муравьёв.
– Кто это? – спросил он, имея в виду муравьиных личинок.
– Ли-чин-ки, – как можно отчётливее произнесла я, – детёныши.
– Они их раст… рос…
– Выращивают? Ну да.
– Мы личинки, – неожиданно сказал Морти, – были личинками.
– Ты имел в виду «дети»? Вроде я учила тебя этому слову.
– Нет, – покачал головой Морти, – Личинки. Дети красивые.
Я долго пыталась понять, что он имел в виду. И тут меня осенило: из-за моего корявого объяснения слова «красивый» и «нравится» стали для него синонимичными.
– Ты хочешь сказать, что они кому-то нравятся? В смысле их любят?
– Любят?..
– Очень сильно нравятся. Заботятся. Они кому-то дороги, – пояснила я.
– Да.
Я глубоко задумалась. Наверное, разгадка где-то рядом. Но почему-то сейчас мне в это лезть не хотелось.
– Не хочешь погулять?
– Хочу, – тут же согласился он.
– Тогда придётся одеться потеплее.
Мы вышли из дома и направились в ближайший парк. Нельзя же всё время сидеть в четырёх стенах, особенно когда на улице наконец стало так красиво. Морти очарованно следил за снежинками, метающимися в рыжем свете фонарей.
– Снег – это замерзшая вода, – на всякий случай пояснила я.
– Когда воде очень холодно, – подтвердил он, следя, как снежинки тают у него на ладони, превращаясь в мелкие капли.
– Почему у тебя нет волос? – спросила я, – ты чем-то болеешь?
– Нет, мы все такие. В Доме не тратят материал на волосы.
– Ты говорил про личинок, – вспомнила я, – что их выращивают.
– Да. Выращивают. Как… Овощи и фрукты.
– Ты сказал: «мы личинки». Мы – это кто?
– Я и другие. Из Дома.
– Дома?.. – Удивилась я, – и много вас было?
– Да.
Вот и гадай теперь, что конкретно это значит.
– А зачем личинок выращивали? – осторожно спросила я.
– Чтобы убивать, – меня передёрнуло.
– Убивать личинок?
– Нет. Личинки будут убивать.
Я остановилась как вкопанная. Липкий страх пробрался под одежду, как раннедекабрьский снег.
– И ты тоже будешь убивать?.. – внезапно осипшим голосом переспросила я.
– Уже никому не надо. Дом разрушили.
– Кто? – в ответ он произнёс какое-то слово на своём языке, возможно ругательство.
– Других убили?