Гори – и не сгорай. Рассказы о первой любви

Мы их листьями засыпем… Там, знаешь, какая куча!

Димка почесал ручкой в затылке.

Ну, давай… Все равно не фиг делать до вечера…

Прошли две недели. До начала уроков, в классе, Ольга Александровна спрашивала девочек:

– Ну, как вчера? Опять воевали?

Ой, Оль-Саниа, вы не представляете! Они шишек набрали и в нее стали кидаться. Прямо целый воз шишек… Целый день, наверно, собирали…

Ну, а вы?

А мы подбирали с земли и в них бросали…

И кто кого?

Мы их! Они еще как от нас убегали!

Вы что же, все там были?

Все-все! Мы теперь Алину всем классом домой провожаем!

О, Господи, царица небесная! – вырвалось у Ольги Александровны.

После уроков Ольга Александровна зашла к «англичанке» Сусанне Ричардовне, невероятно высокой и невероятно худой, похожей на червяка в очках.

– Как у вас Угольков?

Сусанна Ричардовна отшатнулась, будто на нее пистолет наставили, приложила ладони к вискам:

Это какой-то кошмар!!

А что, Алина Красавина в вашей группе?

Увы!

А вы ей не предлагали перейти в другую группу?

Еще бы! Сто раз!

И что?

Не хочет!

Да вы что, неужели не хочет?

Ни в какую. Она еще упрямее, чем он… Аж зафыркала, когда я ей сказала, – как кошка прямо!

Учительницы задумались. Лица у обеих становились все суровее, все решительнее. Наконец, Ольга Александровна произнесла:

Значит, будем принимать меры!

И, пожалуйста, поскорее: просто уже нет сил терпеть!

Зима. Все в снегу. Посмотришь на небо – и кажется, что и оно засыпано белой крупой. От снега в школе как-то особенно светло, и учителя почти не включают свет.

После уроков в коридоре первого этажа на одной из дверей появилась грозная бумажка: «Тихо! Идет товарищеский суд!» Из-за двери иногда слышался грозный шум, а иногда стихало и звучал только один звенящий голос.

Потом дверь открылась. Вышли директор, три завуча. Потом несколько пап и мам. За ними показались бледные родители Степы и, наконец, он сам, нахохленный, возбужденный, красный, как рак, и одновременно унылый.

Последней вышла Ольга Александровна. Закрыла дверь, повернулась к Степе:

Ну, теперь ты все понял? Надеюсь, что понял…

Она потрепала его по голове.

Иди домой. И больше так никогда не делай!

Еще через два часа Степа одиноко стоял во дворе школы. Рядом с ним на скамейке – с десяток заготовленных снежков. Он ждал: у Алины был танцевальный кружок. Прихлопывал ладонями без перчаток, топал ногами. Но с места не двигался.

Ждать на этот раз пришлось недолго: всего час. В вестибюле школы зажегся свет: из этого света вышли Алина и Ира, ее подруга. Но он не видел Иру, он видел только ЕЕ.

Она сделала вид, что не замечает ЕГО. Когда они прошли мимо, он, не помня себя от радости, прицелился и запустил ей вслед снежком. Он бросал снежки лучше всех в классе, но на этот раз рука его дрогнула: комок снега, вместо того, чтобы попасть ей в спину, угодил пониже.

Степа испугался: вдруг она рассердится! Но она величественно обернулась и тоном злой старушки из очереди прошипела:

– Угольков! Я завтра все твоей маме расскажу!

Вздернула нос и пошла дальше.

Она уходила. Он смотрел ей вслед, раскрыв рот и глаза, будто видел какое-то чудо. А она улыбалась. Оба были на седьмом небе от счастья.

Прошло сорок лет.

У Степана Евгеньевича были неприятности. Болела печень. Пришлось уйти на другую работу, потеряв в зарплате. Жизнь не складывалась. А ему уже пятьдесят!

Как-то он случайно оказался возле своей старой школы: просто проезжал мимо. Вышел из машины. Зашел во двор.

Как странно: все по-прежнему. Будто не было всех этих лет. И даже скамейка. И сугробы под окнами, как раньше.

Вот здесь он всегда встречал эту девочку, Алину.

Степан Евгеньевич вспомнил, как запустил в нее снежком, попал в мягкое место и испугался. Улыбаясь, сел на скамейку, посидел, встал.

Нет, все-таки хорошо жить на свете! Он засмеялся сам над собой, потом вздохнул и тихо счастливо улыбнулся.

И весь этот день у него на душе было легко, радостно и спокойно.