Последний адмирал Заграты

Слово произнесено.

И разливаются по кружкам вино, бедовка или пиво: «За Деригону!»

И неважно, кто сидит за столом: пираты или вояки, контрабандисты или разведчики, торговцы или богатые путешественники, ветераны странствий по Герметикону или безусые юнцы – неважно. Важно то, что у тех, кто на Деригоне бывал, щемит сердце, а у остальных горят глаза.

«За Деригону, братья-цепари! За самый красивый мир Герметикона!»

И никто, и никогда во время таких разговоров не вспоминал Заграту, потому что местная ночь показалась бы знающему цепарю заурядной, если не сказать – примитивной. Одна луна и россыпь звезд, что может быть проще? А сегодня и такой картинки не было: небо затянули низкие облака, и загратийская ночь потеряла даже минимальную выразительность. Простая темная ночь, замечательное время для темных дел. Настолько замечательное, что хоть в рамочку его вставляй, как образцовое.

– Двадцать лиг, – простонал синьор Кишкус и в отчаянии вцепился пальцами в жидкие волосы. – Всего двадцать лиг не доехали! Всего!

Несчастный винодел уставился на Вебера с такой надеждой, словно Феликс пообещал обернуться Добрым Праведником и чудесным образом решить возникшие проблемы.

– Двадцать лиг!

– Я видел указатель, синьор, – предельно вежливо отозвался Вебер. – И уверяю вас, что двадцать лиг – это мало. Можно сказать, мы уже в Альбурге, и беспокоиться не о чем.

– Это же Северный тракт, – взвизгнул Кишкус. – Северный! Вы что, вчера родились? Мы в диких лесах, и лишь святой Альстер знает, сколько вокруг бандитов! – Он умолк, опасливо прислушиваясь к царящей за стенками фургона тишине, после чего воззвал к судьбе: – Ну почему? Почему это должно было случиться именно со мной и именно сейчас?

– Потому что вы меня не послушали, синьор, – спокойно ответил Вебер.

– Да! Феликс, почему я вас не послушал? Почему?

Винодел заломил руки.

– Потому, что ты упертый баран, Соломон, – прошипела синьора Кишкус. – Потому, что, если уж платишь бамбальеро сто пятьдесят цехинов, нужно слушать их советы!

Внутри фургона было темно и душно: едва грузовик остановился, Феликс приказал закрыть оба окошка железными ставнями и погасить фонарь. К тому же воняло бензином, запас которого хранился за металлической перегородкой, и нервными выбросами напуганного Кишкуса. Все вместе создавало омерзительную атмосферу, как нельзя более подходящую для злобной ругани.

– Я тоже не вчера родился!

– Из-за тебя мы слишком долго просидели в поместье! Соседи уехали неделю назад!

– Я думал об имуществе, женщина!

– Оно не стоит наших жизней! – Темнота, духота и мрачный лес вокруг заставили синьору Кишкус высказать супругу все накопившиеся претензии. – И чего ты добился своим упрямством? Поместье всё равно пришлось бросить на управляющего, а самим довериться этим бамбальеро, которые наверняка сбегут при первой же опасности!

– Я вас слышу, синьора, – подал голос Вебер.

– Не мешайте, Феликс, я ругаюсь с мужем. – Однако в голосе ее не оказалось и следа злости, с которой синьора набрасывалась на мужа.

Эдди и Хвастун заулыбались, они видели, что черноокая супруга тщедушного винодела – весьма аппетитная для своих сорока лет – прониклась нешуточным интересом к командиру наемников. Впрочем, не она первая, не она последняя. Провинциальные дамы живо интересовались мужественным альбиносом, хотя, если быть честным, внешность Феликса отнюдь не соответствовала общепринятым канонам красоты.

При ста девяноста шести сантиметрах роста Вебер обладал соответствующим разворотом плеч, однако руки его были чуть длиннее, чем того требовали классические пропорции. Узкое, изрядно вытянутое лицо красотой не отличалось, по большому счету его следовало бы назвать неприятным. То ли все портили красные глаза, то ли маленький рот с тонкими губами, то ли длинный нос. А может, и всё сразу, потому как даже по отдельности черты лица Феликса не производили достойного впечатления. Дам очаровывали волосы Вебера: густые, снежно-белые и длинные, которые он вязал в элегантный хвост, и щегольские костюмы: как и все вулениты, Феликс никогда не появлялся на людях без шляпы, предпочитая черную, с широкими, прямыми полями, украшенную ремешком с серебряной пряжкой, и даже на работе носил безупречные дорожные костюмы.

– Твоя жадность поражает воображение, Соломон, – продолжила синьора Кишкус. – Ты дожидался последних медяков от самых нищих арендаторов, а теперь мы вынуждены платить огромные деньги жадным наемникам.

– Должен быть порядок, дорогая, должны быть принципы.

– Не смеши меня, Соломон, ты просто дурак.

Шипение разъяренной синьоры не лучшим образом дополняло духоту, темноту и вонь, но приходилось терпеть. К тому же супруга незадачливого Кишкуса была права: на Северном тракте они застряли из-за Соломона. Вебер предлагал добираться до Альбурга по старинке – на лошадях, что позволило бы им проложить непредсказуемый маршрут и, при должной удаче, избежать встречи с разбойниками. Однако Кишкус уперся, заявил, что лучший способ уклониться от бандитов – опередить их, и настоял на путешествии в новомодном автомобиле. Который взял, да и сломался в двадцати лигах от Альбурга.

– На твое счастье, Соломон, я вовремя отправила к маме детей. В противном случае ты бы сейчас…

– Не надо, дорогая, я всё понял.

Несчастный Кишкус наконец сообразил, что его унижают в присутствии трех посмеивающихся мужиков, и попытался остановить экзекуцию. Но было поздно.

– Ты всё понял? Да что ты вообще можешь понять, кроме перспектив урожая? Ты агроном, Кишкус, просто агроном, а я, вместо того чтобы заниматься собой, как это принято у женщин моего круга, вынуждена руководить предприятием! И об охране тоже позаботилась я! А ты даже не смог сбить цену, и теперь мы платим этим бандитам огромные и совершенно незаслуженные деньги…

– Это я тоже слышу, синьора.

– Феликс, не мешайте!

– Ни в коем случае, – усмехнулся Вебер, машинально прикоснувшись пальцами правой руки к полям шляпы. – Я стараюсь помочь.

И почувствовал на своей щеке нежные женские пальцы.

– Феликс, поверьте: я доверяю вам, как никому другому. Я вручила вам самое ценное, что у нас осталось: наши жизни.

И массивный сундучок, на котором синьора восседала. Как понимал Вебер, в нем лежали фамильные драгоценности и собранные с арендаторов деньги – все остальные сбережения виноделы хранили в банке. Сундучок, без сомнения, был дорог: сто пятьдесят цехинов за сопровождение просто так не выкладывают, но самое печальное заключалось в том, что о наличии в фургоне сундучка было известно не только бамбальеро.

– Ведь вы сильный и беспощадный… как эрханский мыр…

Будь в фургоне чуть светлее, тщедушный винодел наверняка увидел бы, как пальцы его жены ласкают шею наемника. Увидел и наверняка догадался бы, что произошло вчера, во время «деловых переговоров»…

Феликс кашлянул.

– Я постараюсь оправдать доверие, синьора.

– Мама всегда говорила, что ты упрямая тряпка. – Синьора Кишкус вновь повернулась к мужу.

– Как можно быть упрямой тряпкой? – изумился тот.

– Не знаю, как, но у тебя получается!

Вебер едва слышно прошептал помощникам: «Держитесь!», на мгновение приоткрыл дверь и бесшумно выскользнул из фургона.

В безлунную прохладную тьму.

Если в загратийской ночи и было хоть что-то интересное, так это, безусловно, запахи. Север континента лежал на границе субтропиков и летом пропитывался чарующими ароматами… всего. Деревья, кустарники и травы украшались цветущими бутонами всех придуманных Создателем оттенков, и многие из них благоухали круглые сутки. Люди романтичного склада представляли летнюю Заграту большим садом, однако Вебер умело отсекал ненужные ароматы, выискивая запахи важные, от которых зависела его жизнь.

«Запах – это единственное, от чего человек не может избавиться и не в состоянии контролировать, – говорили учителя в Химмельсгартне. – Противник может затаиться, может часами лежать без движения, не издавая ни звука. Специальная одежда позволит ему слиться с местностью и тем он обманет твой взгляд. Но запах скрыть невозможно».

Запах пота, запах кожаных сапог, запах оружейной смазки. Сначала ты чувствуешь запах, потом слышишь дыхание и лишь потом видишь врага. А иногда и видеть необязательно: когда вокруг разлилась непроглядная тьма, хорошие бамбальеро стреляют на звук, а самые лучшие – на запах. Вебер был бамбадиром, следующей ступени посвящения еще не достиг, однако запахи улавливал не хуже охотничьей собаки.

– Когда поедем? – тихо поинтересовался вынырнувший из темноты Би.