День чёрной собаки

– Консервы?

– Пью кофе и ем бутерброды.

– Сколько ты здесь пробыла?

– Не знаю. Дня три.

– Годовщина завтра.

– Ты помнишь?

– Мы все помним.

– Чем ближе день, тем… тем сильнее я чувствовала какое-то… беспокойство, что ли… – Ада посмотрела на плед так, словно только что поняла, что кутается в него. – Внезапно мне показалось, что день уже прошёл, я запаниковала, бросила всё и примчалась сюда. И только войдя в дом, поняла, что приехала рано. И решила остаться.

– А что Андрей? – Бархин спросил о муже Ады. О нынешнем муже.

– Он в Пекине. Очередная командировка.

Илья кивнул, подумал, взял только что вымытую чашку и поставил варить кофе себе.

– То есть ничего не ела.

– Когда надоедали бутерброды – я ехала в ресторан.

– Кто был за рулём?

– Ты ведь знаешь, что я больше не пью… – Она замолчала, вспомнив начало разговора, вздохнула и немного нервно провела рукой по волосам. – Я могу себя контролировать.

А он не захотел возвращаться к неприятной теме.

– Отвезти тебя в ресторан?

– Не хочу.

– А чего ты хочешь?

– Удиви меня.

– Удивить вряд ли получится.

– Тогда обрадуй.

Илья улыбнулся. Ада соскользнула с барной стойки, мягко провела рукой по его груди, вышла на террасу и закурила сигарету. Не оборачиваясь к кухне. Глядя на тёмный лес. На ней были только пижама, тапочки и плед, но тоненькая сигарета курится быстро, и Бархин был уверен, что Ада не успеет замёрзнуть. Потом она ушла переодеваться, сказав, что наверное, примет душ, а когда спустилась – примерно через час, – Илья уже приготовил быстрый овощной салат, спагетти болоньезе и открыл бутылку красного вина. Он любил и умел готовить, но только в «Сухарях» делал это с особенным удовольствием. Для души.

Для Ады.

– Потом гулять?

– Не хочу. Просто посидим у камина.

– А потом посмотрим телевизор?

– Например.

– Или включим какой-нибудь фильм?

– Или включим какой-нибудь фильм.

Им никогда не бывало скучно вдвоём. Ни разу со дня знакомства, поэтому до телевизора или фильма дело не дошло: закончив с едой, они перешли в гостиную, разожгли камин и уселись в креслах напротив. Ада по-прежнему пила вино, Илья перешёл на коньяк. Говорили об общих знакомых, о нынешних делах и чего ждать в будущем, несколько раз неожиданно вспоминали прошлое – тёплые, весёлые эпизоды из детских приключений в «Сухарях» – и смеялись; смотрели на огонь – молча, думая о чём-то, вновь возвращались к разговору, перескакивая с темы на тему или долго обсуждая что-то одно. И только около полуночи Илья рискнул вернуться к очень важному вопросу:

– Ты ведь не случайно стала испытывать беспокойство… в этом октябре?

Он выделил слово «этом».

– Пятнадцать лет. – Ответ едва прошелестел, но Илья услышал. – Думал об этом?

– Да.

– А Платон?

– Уверен, что да.

Ада помолчала, пригубила вино и, продолжая смотреть на огонь, сказала:

– Здесь хорошо, далековато, но хорошо… – Выдержала паузу. Он мысленно согласился: «Всё так: далеко, но безумно хорошо, так хорошо, как нигде». И он улыбнулся, подтверждая её слова. После этого Ада продолжила:

– Но я обязательно приезжаю сюда каждый октябрь.

– Ты не говорила.

– Мы договорились никогда не обсуждать октябрь.

Что было правдой.

– За Руслика. – Она подняла бокал.

– За Руслика, – отозвался Илья.

Чокаться не стали.

Длинные ноги Ада положила на пуфик – его принёс Илья – и почти лежала в кресле. Сделав глоток, она не вернула бокал на столик, потянулась, что получалось у неё необыкновенно соблазнительно, помолчала, глядя на огонь через бокал, и медленно рассказала:

– Последние два года мне снится один и тот же сон. Довольно часто снится, не реже раза в месяц. Всё время один и тот же сон: я иду по главной улице «Сухарей», я знаю, что осень, но на улице тепло, ярко светит солнце, так ярко, что можно проснуться от пронзительного света. Я жмурюсь на солнце, но мне всё равно немного холодно. Кажется, лёгкий ветерок.

– Сколько тебе лет?

– Пятнадцать. – Она подняла брови. – Это важно?