Кто-то просит прощения

– Давай дождёмся Каина?

– Он сказал, что явится не раньше понедельника, – ответил Шумахер. – Не хочу ждать.

Потому что лидеру, возможно, не понравится предложение привести в зал новых людей. Точнее, ему наверняка не понравится причина, по которой Шумахер хочет их привести, и он предложит подождать, чтобы самому убедиться в надёжности новичков. Шумахер же ждать не хотел.

– Вдруг Каин разозлится?

– Почему он должен разозлиться?

– Потому что мы приведём ребят без разрешения.

– Уверен, Каин будет рад новым адептам, которых мы как следует подготовим к его появлению.

– А если разозлится?

Бочка чётко дал понять, что считает вопрос важным – а он действительно был таким! – и не согласится с предложением друга, пока они его не обсудят. Шумахер это понял, но сглупил, задав совершенно неуместный вопрос:

– Боишься Каина?

И тут же о нём пожалел, услышав абсолютно уместный и логичный ответ:

– А ты нет?

Коротко выругался и насупился.

Они оба понимали, что Бочка прав, однако признавать это Шумахеру было неприятно.

Потому что он давно сказал себе, что не боится ничего на свете.

Прыгал с самых высоких «тарзанок», без раздумий лез в драку с явно превосходящими соперниками и кличку свою – Шумахер – заработал, доказывая себе и друзьям, что не боится сумасшедших скоростей, что на машине, что на мотоцикле. Привык жить без страха, но Каин…

Каин стал первым человеком за много-много лет, в присутствии которого у Шумахера иногда подгибались ноги.

– Я тебе не рассказывал, да? – медленно произнёс он, вертя в руке маленькую ложку. – Не рассказывал о том, как всё началось?

– Я не спрашивал, – ответил Бочка. – Думал, не моё дело.

И вдруг сообразил, что Каин с пугающей простотой вошёл в их жизнь – Шумахер привёл его на встречу, сказал: «Мой хороший друг», и с тех пор завертелось. Ведь Шумахеру Бочка доверял со школы.

– Ты тогда с отцом в Шанхае был, а я тут зависал в одиночестве. В целом, как обычно шло, но в один из вечеров застрял в «Либре». Просто подбухивал тихонько, настроение такое было – одному побыть, никого не хотел видеть. Там он ко мне и подсел. Слово за слово, разговорились, ты сам знаешь, как он умеет говорить. Я заинтересовался. Потом в другой бар перешли… – Шумахер помолчал. – А потом оказались на кладбище. Не спрашивай как – не помню. Помню только, что стою среди могил, а Каин говорит: «Ну, раз ты не веришь, то я покажу». Руки в стороны разводит, голову задирает и замирает так. Я стою, глазами хлопаю, пытаюсь понять, о чём мы говорили, чему я не верю, и вдруг чувствую – чернота из могил к нему ползёт. Не ко мне – к нему. – Ещё одна пауза. – Если бы ко мне – точно бы помер от страха. А Каин ничего, улыбается, на меня не смотрит, но спрашивает: «Видишь?» Я сначала кивнул, потом понял, что он вверх смотрит, и говорю: «Да». Он смеяться начал. «Подойди», говорит. Я подошёл. Он меня за руку взял, и мы… Мы вверх полетели.

Бочка постарался «удержать лицо», но Шумахер слишком хорошо его знал и спросил:

– Не веришь?

– Ну…

– Я бы тоже не поверил. Но мы полетели, прямо вверх, и я город видел, весь чёртов город, как будто на самолёте подлетаю. А Каин говорит: «Однажды и ты так сможешь». И смеётся. А я чувствую, как ветер мне в лицо бьёт.

Шумахер замолчал и сделал знак официантке посчитать столик.

– И что? – спросил Бочка.

– И всё, – пожал плечами Шумахер. – Что тут ещё может быть? Утром дома проснулся и помню только то, как летал. Вечером Каин позвонил. А через два дня ты приехал, и я вас сразу познакомил. Дальше ты знаешь.

– Почему не рассказывал? – поинтересовался Бочка. – Каин запретил?

– Нет, он об этом вообще больше не говорил. – Шумахер расплатился, оставив щедрые чаевые, и извиняющимся тоном закончил: – Я думал, он и тебе покажет.

– Город с высоты?

– Ага.

Но не показал. Почти год прошёл, а так и не показал.

Почему?

Они помолчали, а затем Бочка спросил:

– Зачем ты мне об этом рассказал?

– Затем, что ты – мой друг, – медленно ответил Шумахер, вновь переводя взгляд на улицу. – И только ты имеешь право знать, что тогда, будучи с Каином на кладбище, я дико, неимоверно сильно перепугался.

И Бочка понял, что дело не только в Свете. Да, девчонка – лакомый кусочек и украсит шабаш, но Шумахер хочет проявить самостоятельность, чтобы показать, что не боится Каина. В первую очередь – показать себе.

А значит, ни за что не отступит.

* * *

Вода была холодной, невыносимо холодной, но на удивление приятной. От её холода не дрожало тело и не сводило ноги. Не появлялось желания выбежать на берег и сильно, до красноты, растереться полотенцем. Или принять грамм сто согревающего. Её холод не превращался в тепло, как это бывает с замерзающими, не убаюкивал подло, чтобы убить, а продолжал леденить, показывая своё истинное лицо. Тёмная в ночи вода не лгала, оставаясь такой, какая есть, а холод вымораживал то, что ей не нравилось – черноту. Потому что сейчас, в ночи, вода хоть и казалась тёмной, но оставалась прозрачной и пронзительно чистой.

Чистой и очень спокойной.

И стоящая в воде Криденс была очень спокойной.

Девушка по пояс зашла в Байкал, чуть развела руки, поглаживая ладонями холодную воду, а затем выпрямилась и замерла, зачарованная уходящей в небытие сибирской ночи лунной дорожкой. И стоящий на берегу Феликс знал, что не должен, что не имеет права нарушать идиллию её омовения в холоде воды и холоде света. Он мог лишь любоваться красотой своей женщины и ждать. И чувствовать холод истинно чистой воды, но не так, как ощущала его Кри.

Его холод мог убить.

Они стояли совсем рядом, но в разных водах.

Он слышал её дыхание.

Она – биение его сердца.

Он знал, что если останется в своей воде – холод его не убьёт. А перейти в другую воду он не мог.

Она знала, что её холод не спасёт. Ни в её воде, ни в другой.