Свои камни

– Правильно, сержант, – сказал Ивану стоящий рядом чумазый танкист. – Нечего честным людям об эту пакость руки марать.

– А что ж другие пусть марают? – ответил Иван.

– По закону все должно быть, – ответил танкист. – По-людски. Кому положено, тот пускай и стреляет. Если мы, как они будем, в чем же наша победа?

– Победа! – вдруг раздалось над площадью.

Все подались на крик. Молодой лейтенант в шлемофоне взобрался на самоходку и выстрелил вверх из пистолета.

– Сегодня, Германия капитулировала, – он сорвал с головы шлемофон и подбросил его вверх. – Только что по радио передали. Все ребята кончилась. Ура!

Вся площадь ревела «Ура!» и палила в воздух из автоматов.

Правда для войск, освобождающих Прагу, война продлилась еще три дня, а для Ивана еще три месяца, пока их полк занимался разминированием города и окрестностей. Но это было уже совершенно неважно. Только тем вечером Иван добавил к своей самодельной молитве еще несколько слов. И она стала звучать так: «На тебя надеюсь, Господи. Укажи мне путь верный и спаси всех ближних моих».

Поезд вез Ивана домой, но что будет там делать он пока не знал. Мать окончательно перебралась в город, а дом в Кутевре продала колхозу. Завод, на котором успел поработать Иван, вернулся в Ленинград, а то, что осталось перепрофилировали на производство узкоколейных платформ для лесозаготовок.

С месяц Иван помыкался по отделам кадров, пока в одном из кабинетов ему не посоветовали завербоваться на стройку большого целлюлозного комбината где-то на южном Урале.

И жизнь пошла дальше. Мать вышла замуж. А бригадир плотников Ваня Чернов сначала строил комбинат на южном Урале.

Потом начальник участка Иван Чернов возводил механический завод в Поволжье.

А после этого директор управления механизации Иван Павлович Чернов руководил прокладкой коммуникаций на строительстве космодрома в Казахстане. И даже присутствовал при первом старте пилотируемого космического корабля.

В тот день он смотрел, как над горизонтов вертикально вверх поднялся дымовой столб и, что-то маленькое и блестящее, сорвалось в вершины столба и устремилось ввысь.

Уже позже вечером, когда стемнело, Иван сидел в гостиной своей служебной квартиры, слушал как жена звенит на кухне посудой попутно выговаривая дочке, за то, что та суетится под ногами, и вспоминал то ночное.

Он снова представил, как дым от костра поднимается к звездам, а кони смотрят на них и кивают. Внутри вдруг опять стало расти что-то большое, как тогда много лет назад на площади чешского городка, названия которого он не запомнил. Но это так взволновало его и наполнило такой радостью, что он опять и опять повторял в уме свою самодельную молитву и радовался как снова и снова что-то наполняет его. И ему вдруг опять захотелось пройти по мостику над неправильной речкой Вытегрой. Пройтись по пыльной дороге, посмотреть на старый колхозный склад. Особенно на склад захотелось ему посмотреть.

Прежде чем опять оказаться на мосту над Вытегрой, Ивану Павловичу пришлось еще много построить, и многих научить строить, и многому научиться, и многому и многим порадоваться, и придумать к своей самодельной молитве еще некоторые слова. И даже узнать, как звали того самого, что родился без отца и дал прибить себя гвоздями к кресту, чтобы спасти всех остальных.

И когда он думал о нем, вдруг снова вспоминал ту обезьянку и того пленного. И деда Афанасия, и учителя, который смеялся над женщиной, склонившей голову.

Он ехал и узнавал проносящийся за окном мир, где родился и ничего не мог узнать. Все было новым. Асфальтированная дорога с белыми столбиками, автобусные остановки. Встречные мальчишки на мотоцикле и попутный велосипедист с примотанными к раме удочками. Все это было ему не знакомо, по было настолько родным, что дух захватывало.

Машина выкатилась из леска и мимо промелькнул знак, на котором черными буквами на белом фоне было написано «Кутевра», а под белым знаком висел синий «Гальпериха 2 км». Володя остановил машину, и Иван Павлович вышел, на пыльную обочину. Ленька и Мишка разом высунулись из окна задней дверцы.

– Ну вот я и дома, – сказал Иван, из-под руки осматривая окрестности. –

Ничего не узнаю.

– А сколько же лет-то прошло, а, папа? – спросил Володя.

– Сорок шесть.

Володя присвистнул. Так тут ведь у тебя никаких родных не осталось?

– А так выходит, сынок, что нигде для меня чужих нет. Поехали, глядишь кто меня и узнает.

Но Ивана никто не узнал, нашлось правда трое старушек, которые помнили деда Афанасия и его жену с дочкой.

– Ваньку-то их внука я почти не помню, – пояснила одна старушка. –

Видать тихий был паренек. А дом-то их и сейчас стоит. Там теперь поп с попадьей живут.

– Как это? – удивился Иван.

–А так, – ответила старушка. – Лет пять назад его сюда прислали. Приход восстанавливать. Да только, где там, сколько лет церковь ветшала. Как колхоз переехал, так и бросил все. Хотя в том годи из города кооператор приехал материалов привез. А потом еще полковник приезжал, дом в Гальперихе хотел купить, но с хозяевами не сторговался, расстроился и на церковь целый грузовик кирпича купил. Да они, наверное, сейчас дома и отец Иона, и матушка его.

Иван не сразу узнал дом, в котором родился. Теперь дом был крыт новеньким шифером. Заново проконопачен и сиял новенькими крашенными наличниками.

Оказалось, что старушка ошиблась, дома хозяев не было. Иван потоптался у калитки, потом сел в машину и велел сыну ехать в Гальпериху. Теперь через реку перекинули новый бетонный мост, стиснув капризную Вытегру высокими насыпями. Теперь выше моста образовалась заводь. Дорога за мостом раздваивалась, к церкви было налево.

Здание еще было побито временем, но вдоль стены стояли леса, высились кучи песка, стояло корыто для бетона, рядом сито из кроватной сетки. Двери были те же, какими их помнил Иван.

Внутри тоже стояли леса, но было прохладно и как-то уютно. Не было ни мусора, ни мешков, ни старых колес.

Здание перегораживал деревянный иконостас с узкими воротцами и новенькими изображениями святых. Многих из них Иван, как ни странно, узнал. Они всплыли из того самого последнего мирного субботника.

– А вот это у вас за что? – детский голос вывел Ивана из молчаливого созерцания.

Пред ним стояла девочка лет шести, в легком сарафанчике и косынке.

– Меня Маша зовут, – сообщила девочка удивленному Ивану, и не давая помнится пояснила. – Меня в честь Богородицы назвали, вон она на потолке склонила голову, потому что жалеет весь мир.

– Прямо весь, – улыбнулся Иван.

– А как же иначе? – удивилась Маша и снова вопросительно указала пальцем на орденские плашки на пиджаке Ивана.

– Вот эта, – Иван ткнул пальцем в плашку. – Это «За отвагу», за подбитые танки. А это «Орден Славы».

Иван вдруг замялся на миг удивившись происходящему, потом широко улыбнувшись и добавил.

– «Орден Славы» это за спасение маленькой обезьянки.

– А что с ней случилось? – насторожилась Маша.

– С ней все в порядке, – поспешил успокоить девочку Иван. – А ты значит здесь все знаешь?

– Конечно, – гордо ответила девочка и взяв Ивана за рукав, как маленького повела его по церкви. – Вот иконостас. Через него папа входил в алтарь, но туда сейчас нельзя. А это Иисус Христос.

Маша подвела Ивана к стоящему у стены кресту, где раскинувшим руки был прибит человек человеком.

– А за что его так? – спросил Иван.

– Злые, потому что, и глупые. А он всех нас любит. Только расстраивается сильно, когда мы плохие поступки делаем, ругаемся или слишком много конфет едим.