По следу «Серого». Автобиографическая повесть (книга первая)
В выступлении И. Сталина звучала уверенность в неизбежном разгроме врага. Но как скоро наступит победа над ним, никто не знал. В мясорубку войны бросались все новые и новые силы, и каждый из бойцов уходил бой с мыслью о том, что они смогут остановить натиск врага. Но волна за волной уходили на фронт батальоны, полки, дивизии и пропадали там, словно в космической «черной дыре».
…Мы стояли перед дверью, не решаясь войти в комнату. Что нас ожидало за ней? Очередной отказ или …?
Наконец Виктор набрал полной грудью воздух в легкие, шумно выдохнул и взялся за железную ручку.
– Ну, я пошел!
– Ни пуха…
– Сам знаешь куда идти!
Я, как приклеенный продолжал стоять возле двери. Если моему другу повезет, загадал я, то вероятность того, что и мне не откажут, повысится ровно наполовину. А поэтому не сдвинусь с места до тех пор, пока он не выйдет оттуда.
Время тянулось так медленно, что я уже начал волноваться: что они там с ним делают? Веревки вьют что-ли?
На самом же деле прошло не более пяти-шести минут – разговор был короткий, но для меня они показались вечностью.
Вдруг дверь распахнулась, и на пороге возник сияющий от счастья мой друг.
– Ну, не томи, рассказывай! – торопил я его.– Разрешили?
А он стоял и загадочно улыбался.
Мое терпение подходило к концу.
– Слушай, будешь продолжать молчать, я тебя прямо здесь и побью! Я за него волнуюсь, места себе не нахожу, а он улыбаться, видите ли, изволит! Говори: да или нет?
– Да! – выпалил он. – В бронетанковые и механизированные войска!
– Ух ты, молодец, Витька! – от души порадовался и в то же время позавидовал я ему. – А что спрашивали? Тот военный, кто он, откуда?
Если бы кто- то посторонних в тот момент подслушал наш разговор, он, наверное, подумал бы, что здесь идут приемные или выпускные экзамены. Возможно, что это было и так, ведь каждый из нас сдавал свой главный в жизни экзамен на зрелость.
Витька рассмеялся еще больше.
– А ты сам зайди и все узнаешь!
Открыв одной рукой дверь, он другой втолкнул меня внутрь и захлопнул ее за моей спиной, тем самым отрезав все пути к отступлению.
– Здрасте.., – смущенно поздоровался я с порога со всеми присутствующими одновременно.
Я не знал, к кому первому и как следует обратиться, поэтому испуганным взглядом таращил на них глаза. Я не мог сосредоточиться конкретно на ком-либо из комиссии. Единственное, что я сразу заметил, половина людей сидела в военной форме, половина – в гражданских костюмах.
– Слушаем Вас! – медленно и нараспев произнес один из военных.
Его тихий и вкрадчивый голос прозвучал для меня как выстрел. Я вздрогнул.
Постепенно мое дыхание стало ровным, пульс вошел в норму. Я подумал, а вдруг им слышно, как громко бьется мое сердце, и члены комиссии откажут мне? Затем сам же себя успокоил: «Что ты плетешь? Кто может услышать биение твоего сердца? Успокойся!».
– Мы вас слушаем! Говорите! – опять повторил тот же голос.
«Ага, если ко мне первым обратился этот военный, значит он здесь и главный, – подумал я.
Посмотрев на него более внимательно, я раскрыл рот от ужаса. Это был… военный комиссар Чернухинского района.
«Все, мне крышка! – мрачно сделал я для себя вывод.
Внутри меня словно все оборвалось, и теперь все мои внутренние органы словно существовали сами по себе, находясь в безвоздушном пространстве. В животе появилась неприятная пустота.
Такое ощущение у меня бывало не раз, когда мы, мальчишками, на реке Теша, раскачивались на веревке и прыгали затем с «тарзанки» в воду. Несколько сотых долей секунды мы испытывали это незабываемое чувство свободного полета.
«Так вот, о чем предупреждал меня Виктор? Ну, теперь военком точно выставит меня за дверь! – рассуждал я.
Но постепенно трезвые мысли понемногу стали приходить на смену пессимистическому настроению.
«Постой, – осенило меня, – если военком Виктора не выгнал, то с какой стати ему меня надо выгонять? Мы же с моим другом одногодки.
– Слушаем Вас! – голос военкома стал твердым.
«Чудной, – посмеялся я в душе. – Как будто впервые видит меня. Сколько раз мы с Витькой надоедали ему. А тут, словно мы с ним и незнакомы вовсе».
– Слушаем Вас!
– Я хочу пойти на фронт!
– Сколько Вам лет?
«Да он что, смеется что ли? Сам же прекрасно знает мой возраст с точностью до месяца»
– 17 лет и 6 месяцев.
Цифра не произвела на военкома никакого впечатления. Скорее всего он спросил для того, чтобы показать остальным членам комиссии, видите мол, еще один непризывник, а все туда же!
Потом вопросы стал задавать капитан, которого я раньше никогда не видел. До этого он внимательно, как-то по-особому смотрел на меня, словно изучая.
– Ваша фамилия!
– Демин Николай Петрович!
– Комсомолец?
– Да, комсомолец. С тридцать девятого года.
– Кем работаете?
– Счетоводом в колхозе. Как отец ушел на фронт, я вместо него и работаю.
– Образование?
– 7 классов средней школы и три курса Сызранского путейско-строительного техникума.
– А почему не закончили техникум?
– Так война ведь. Да и семье помогать надо.
– Да, сейчас многие прямо из-за парт – в окопы. Там и сдают свой экзамен на зрелость.
– Среди родственников судимые были?
– Нет, не были!
Капитан наклонился к секретарю райкома комсомола, о чем-то спросил его. Тот утвердительно кивнул головой, соглашаясь с ним. Потом пошептался с военкомом. До меня донеслись лишь обрывки фраз:
– …Нет… Конечно… ший паренек… Вполне можно.
– Ну что ж, – после многозначительной паузы произнес военный с одной «шпалой» в петлице и посмотрел на меня так пристально, что у меня мурашки по спине побежали. Взгляд его был настолько острый, что мне показалось, будто меня пронзили насквозь стрелой. – Хотите быть чекистом?
Мои мысли путались, и я в тот момент плохо соображал, что к чему. Почему именно чекистом? Витьку – то вон куда определили – в танкисты, а я чем хуже его?
Я настоящего чекиста видел один или два раза в жизни. Помню, к нам в село приезжал сотрудник Арзамасского райотдела НКВД или по-старому – ОГПУ. Мы мальчишками (с чьих-то слов, уже не помню) «окрестили» эту организацию так: «О, Господи, Помоги Убежать!». А если читать задом-наперед, то получалось: «Убежишь – Поймаем, Голову Оторвем!». Вот только об этом мы никому не говорили, потому что понимали, если бы о наших «лингвистических» познаниях прознали сотрудники этой грозной организации, нам пришлось бы очень плохо.
В другой раз «огэпэушник» приходил к нам в техникум, беседовал с нами на общеполитические темы.
Я знал, что многие семьи в нашем селе пострадали от них. Нашу семью Бог миловал: у нас никто не был репрессирован или арестован. А у других было немало примеров, когда невинные люди страдали ни за грош – лишь потому, что когда-то, кем-то были оклеветаны. Так ломались человеческие судьбы. Да что там судьбы? Человеческие жизни. Вот почему все мы к оперуполномоченным НКВД относились со страхом и недоверием.
Пытаясь подавить в себе внутреннее волнение, я промямлил что -то неопределенное (видно, неспроста он здесь командует), как бы не стоял за всем этим какой-то подвох?
– Я повторяю вопрос: Вы хотите быть чекистом?
– Товарищ капитан, я хочу на фронт, сражаться с фашистами!
– А Вы, молодой человек, полагаете, что мы Вам предлагаем тепленькое местечко в тылу? Так? Воины-чекисты сейчас сражаются на всех фронтах, на самой передовой линии. Пограничники первыми приняли на себя удар врага и мужественно продолжают громить его повсюду. Это что, по-Вашему, не фронт? Это, разве, не передовая?
Голос его звучал все тверже, а интонация становилась угрожающей. По столь неожиданной реакции капитана я понял, что дал промашку с ответом, ляпнул не то и сам испугался своих слов. Еще, чего доброго, отправит туда, куда Макар телят не пас. Поэтому срочно поспешил «реабилитироваться» в глазах всей комиссии:
– Нет, я так не думаю. Я согласен, просто…
– Что «просто»? Договаривайте! – вытянул вперед гусиную шею капитан.
Все, моя голова окончательно перестала соображать.
– Да нет, ничего… Я согласен, товарищ капитан! Я хочу быть чекистом!
– Ну вот, это совсем другое дело! – голос капитана вновь стал спокойным и бархатистым.– Идите домой, а когда понадобитесь, мы Вас вызовем. Вопросы есть?
– Никак нет!
Я по-военному повернулся кругом (но почему-то через правое плечо) и на ватных ногах вышел из кабинета. Вся моя спина была мокрой от пота.
Вскоре Виктор Демин уехал куда-то вместе с другими призывниками, а я до августа 1942 года продолжал работать в колхозе счетоводом.
Мужчин призывного возраста оставалось в селе все меньше и меньше. Горе похоронок все чаще стало стучаться в дома: «… С глубоким прискорбием извещаем, что ваш муж (имярек) пал смертью храбрых в боях с немецко-фашистскими захватчиками».
Как правило, у людей, получавших их, хватало сил прочесть только первые строчки, затем в глазах все начинало плыть и мутная пелена застилала глаза, ноги подкашивались, волосы становились белее снега. Почтальоны подолгу носили в своих сумках казенные конверты, не решаясь их вручить адресатам. И едва закрывалась за письмоносцем дверь, как нечеловеческий крик вырывался на улицу – никому не хотелось быть вестником печали, скорби и горя?
Не обошло стороной несчастье и семью моего друга – Виктор Статейкин погиб на фронте. Теперь я рвался на фронт еще сильнее – хотелось отомстить за его смерть.
Но не прошло и двух месяцев, как я с болью узнал, что геройской смертью погиб еще один мой приятель – Вася Щелин.
Но самым большим ударом для меня стало известие о гибели Виктора Демина. Эх, Витька, Витька! Какими радостными были его первые письма! Как он вдохновенно писал о своем пребывании в Действующей Армии! С какой ненавистью он хотел отомстить фашистам за все их злодеяния, словно спешил, старался «догнать» своих товарищей по оружию в геройских делах.
«Николай, – писал Виктор мне с фронта, – мне, стахановцу в труде, теперь надо стать стахановцем в бою. Сколько времени я потерял зря, сидя дома, сложа руки. На счету моих товарищей уже не одна сотня убитых фрицев, а я их еще в глаза не видел. Но, ничего, скоро из учебного подразделения нас направят в боевую часть, вот тогда буду две „нормы“ давать: за себя и за тебя!» Каким оптимизмом, какой жаждой жизни были наполнены его письма! Он хотел жить, а когда потребовалось отдать жизнь ради Победы, ради того, чтобы жили другие, сделал это, не задумываясь.
Наконец – то, в августе 1942 года мне пришла повестка из военкомата явиться на сборный пункт, «… имея при себе…» Далее перечислялся список необходимых вещей, которые надлежало иметь при себе каждому призывнику. Вот теперь я смогу отомстить за смерть друзей», – подумал я.
Я был направлен в 300-ый стрелковый полк 21-ой отдельной стрелковой бригады внутренних войск НКВД СССР.
Тот капитан не обманул меня.
Началась моя служба в Красной Армии, в войсках НКВД.
IV. В одном эшелоне
…Теплый августовский полдень сорок второго. Село Большое Болдино14. То самое, где около 190 лет тому назад творил великий Пушкин.
На привокзальной площади царила суета. Повсюду стоял шум, гомон, в котором смешались песни провожающих и отъезжающих на фронт, людские разговоры, крики мальчишек, бегающих стайками в этом водовороте и лавирующих между стоящими группами, собранных со всего района призывников, паровозные гудки прибывающих и отъезжающих эшелонов. Пожалуй, никогда еще не было так многолюдно на вокзале за всю историю его существования как сегодня.
Где-то за деревянным штакетником забора станции «хромка»15 переливчато сыпала «Камаринского». Пожилой мужчина неуклюже, но с удовольствием пошел по кругу в пляс.
А на противоположном конце перрона другая гармошка играла «Русского», под мелодию которого две девушки в ситцевых платьицах, с платочками в руках, легко и воздушно танцуя, работали каблучками, выдавая куплет за куплетом. Причем частушки рождались тут же, во время танца, вылетая, словно искры из-под каблучков:
Меня милый провожал, На прощание руку жал. Тут я и расплакалась — Сказала, чтобы сватался! Паровоз стоит готовый К отправлению в дальний путь, Я бы рельсы разобрала — Лишь бы с места не столкнуть!Каждое четверостишие сопровождалось смехом или аплодисментами благодарных слушателей, с интересом ожидающих очередной «перл» исполнителя.
Из-за поворота, со стороны реки Арзинки, медленно показалась дымная голова пыхтящего трудяги-паровоза, тянущего за собой длинный состав.
Подошел эшелон с призывниками-горьковчанами. От станции к станции собирал он молодых парней, отрывая их от семей, любимых, матерей, жен, невест, сестер.
С его появлением на перроне сразу все пришло в броуновское движение. Прощальные объятия, слезы расставания, рыдания и всхлипывания матерей, невест, сестер, напутствия и наставления отцов, обещания и клятвы призывников биться насмерть с врагом – все разом вылилось наружу, словно долго ожидая, и, наконец, дождавшись своего момента.
Был среди молодых парней, которым выпала честь в те дни эта нелегкая военная доля, и молодой паренек-большебодинец Володя Воронин.
Немного грустный – тягостно все-таки покидать родные края, но гордый тем, что теперь и ему выпала честь с оружием в руках защищать Родину, он ожидал прибытия эшелона. Но, несмотря на всю его кажущуюся серьезность, лукавинки в глазах – признак неугомонного, широкого по натуре, веселого характера озорника – проступали наружу.
Провожали его отец и мать – Иван Васильевич и Анастасия Ильинична, сестры Вера и Шура, братья Николай и Анатолий. Была здесь и любимая девушка Володи – Надя. Она стеснительно стояла несколько поодаль от его родных и скромно ждала, когда ее суженый подойдет к ней попрощаться.
Провожали своего товарища и его школьные друзья. Провожало в тот день своего гармониста и плясуна все Черновское, ведь без него не обходилось ни одно гулянье, ни один праздник в селе.
…Потускнел августовский вечер. Убегали назад станционные постройки, леса, поля, реки. Поезд стремительно мчался навстречу войне. Позади остались Саранск, Рузаевка. Проехали по земле Мордовии. А вот и старинный русский город Пенза. Здесь – небольшая остановка.
Едва поезд замер у перрона, как все призывники разом высыпали из вагонов, побежали в сторону водопроводного крана. Облепили его со всех сторон: кто с чайником, кто с котелком, кто с кружкой. Каждому хотелось побыстрее набрать воды, оттого и толчея образовалась вмиг.
Но стоило только призывному гудку паровоза прокричать, как вся очередь как по команде распалась.
Счастливчики, которым повезло больше других, бежали к вагонам, расплескивая на ходу воду. Остальные, под смех и улюлюканье своих товарищей, возвращались в вагоны ни с чем.
С самого начала движения в теплушке установилась какая-то гнетущая тишина. Не было слышно былых разговоров. Все призывники притихли. Близился вечер. До утра никаких остановок не ожидалось. Возможно, поэтому у каждого из нас было пасмурно на душе. А может быть, всем нам просто хотелось в этот момент побыть немного наедине со своими мыслями, переживаниями, оценить свершившееся.
У каждого перед глазами еще отчетливо стояла встреча расставания, которая тупой болью отдавалась в сердце.
На двухъярусных нарах – 18-20-летние призывники – гагинцы, дальнеконстантиновцы, лукояновцы. Добавились в Ужовке и большеболдинцы.
Мы еще не успели как следует перезнакомиться, а тем более сдружиться, поэтому вначале так и сидели – маленькими группами.
Проголодавшись, многие достали на ужин домашнюю снедь, разложив аппетитно пахнущие продукты.
И вдруг, откуда-то с верхнего яруса послышалось пение:
– Последний нынешний денечекГуляю с вами я, друзья.А завтра раньше, чем цветочекЗаплачет вся моя семья…Но, песни не получилось. Никто не поддержал ее. То ли мотив был не подходящим для этой аудитории и настроения, то ли слова слишком грустные.
И с другого конца вагона, словно соревнуясь с предыдущим исполнителем, кто-то запел другую песню:
– На позицию девушка провожала бойца,Темной ночью простилася на ступеньках крыльца.И пока за туманами видеть мог паренек,На окошке, на девичьем все горел огонек…Плавная, певучая, лирическая мелодия как нельзя лучше соответствовала нашему состоянию души. Разлука с домом, родными, друзьями вызвала в сердце тоску, но не обреченность, подавленность.
И стоило было только зазвучать этой песне, как многие представили себя на месте того самого бойца, уходящего на передовую. Да, мы были этими бойцами, и нас сегодня проводили на фронт любимые. И в нас жила надежда скорой встречи с любимой.
Едва стих последний куплет «Огонька» М. Исаковского, как вслед за ним разухабисто грянули веселые, задорные частушки и припевки. Неизвестный гармонист лихо пробежал по клавишам пальцами, рассыпая искорки радости. Его виртуозные переборы взяли за душу каждого из нас, вмиг подняли настроение.
– А ну-ка, поддай! Врежь нашенского! – послышался сверху голос весельчака и балагура Саши Мохрякова из Большого Казаринова.– Эх, развернись, душа!
Потом в «разговор» вступила гармошка Володи Воронина. Не смог он удержаться, чтобы не ответить на «вызов» в этой своеобразной музыкальной «дуэли». Музыка была частью его жизни, его настоящей страстью. Он жил музыкой, а музыка – в нем. Владел Володя инструментом великолепно, мастерски. И не только этим инструментом.
С малых лет, когда Воронин учился еще в начальных классах, он на слух подбирал на балалайке несложные мелодии, мотивы, песни, наигрыши. Вместе со старшим братом Василием он ежедневно по несколько часов в день учился игре на балалайке.
В репертуаре парнишки к тому времени были уже русские народные песни: «Выйду ль на реченьку…», «Коробейники», «Светит месяц». Позднее он стал постигать и нотную грамоту, самостоятельно научился настраивать инструмент на оба лада – минорный и мажорный.
В приобщении Володи к музыке и, прежде всего к народной, большую роль сыграл его школьный учитель… математики, Лев Иванович Успенский, настоящий знаток и энтузиаст русской музыки. Страстно любящий детей, Лев Иванович создал в школе на общественных началах оркестр народных инструментов, подолгу занимался с ребятами, отдавая им не только все свое свободное время, но и сердце, душу, свои знания и любовь. И питомцы в свою очередь отвечали учителю взаимностью.
Все, кто однажды пришли на его первую репетицию, остались в оркестре до конца. Мальчишки и девчонки принесли с собой свои собственные балалайки, мандолины, гитары, гармони. Так и родился ансамбль народных инструментов.
У самого Льва Ивановича был старенький, но находящийся в отличном состоянии баян. Учитель свободно владел и многими другими инструментами, обладал прекрасным музыкальным слухом и памятью.
Весть о создании оркестра народных инструментов разнеслась далеко окрест Большого Болдино. Через некоторое время начались и первые «гастроли». Вначале это были поездки в близлежащие села: Свирино, Апраксино, Кистеневку, Малое Болдино. Затем стали выезжать и в соседнюю Мордовию. Последним концертом, на котором играл Володя Воронин, был прощальный школьный вечер 23 июня 1942 года…
И вот теперь, в вагоне-теплушке, удаляющемся от дома все дальше и дальше, гармонь вновь напомнила ему о былом.
Услышав игру первого исполнителя, Воронин не выдержал:
– А ну, ребята, дайте мне попробовать «Сормача»!
Спрыгнув с верхней полки-нар на пол вагона. Володя подошел к гармонисту. В сумеречном освещении лампы-трехлинейки16 он казался еще ребенком из – за своего небольшого роста.
– Смотри, парень, как бы тебя гармонью не придавило! – беззлобно съязвил кто-то сверху, внимательно наблюдая за происходящим.
– А ты не смотри, что мал, зато – удал! – вступились за болдинца его друзья-односельчане, не давая Володю в обиду. -Жми, земляк! Дай им на всю катушку! Пусть знают наших! Мы тоже не лыком шиты!
Рванув меха, Воронин пробежал пальцами по рядам, проверил звучание гармони, опробовал мягкость кнопок, и выдал первые аккорды.
Все притихли. Смолкли даже голоса остряков. Сразу видно, что парень – не новичок в этом деле, а имеет определенный опыт.
– Ты сыграй-ка мне, товарищ,– «Сормача» повеселей…, —запел мягким голосом Воронин.
– Чтобы фрицам было туго,– Наступил «капут» быстрей! —подхватил припевку Саша Мохряков.
Следующим принял эстафету Миша Кузнецов из Пересекино:
– Стели, мать, постелюшкуПоследнюю неделюшку.А на той неделе, мать,На шинели буду спать.Мы даже не заметили, как под одну и ту же мелодию каждый из нас исполнил по несколько куплетов. А ехало в вагоне нас человек шестьдесят. Вот так, в песнях, задорных частушках, шутках-прибаутках, дружеских розыгрышах прошел наш первый день в пути следования.
Утром мы проснулись в хорошем настроении. Потому что в наших отношениях отныне все было ясно и светло. Песня сдружила нас.
Позади остались Ртищево, Кирсанов. Обозначился путь на Тамбов, хотя до него оставалось еще 95 километров. Мы не знали, где будет наша следующая остановка. И как потом оказалось – конечная.
V. В учебном полку
…Предрассветное прохладное утро. Поезд остановился на каком-то полустанке. Последовали команды: «Подъем!», «Выходи из вагонов!», «Строиться!»
Вышли из вагонов. Осмотрелись. На фасаде обветшалого станционного здания – надпись: «Рада».
Для нас это название ни о чем не говорило, а между тем, мы находились примерно на полпути между Рассказово (10 км.) и Тамбовом (11 км.).
Построились, положив перед собой на землю заметно «похудевшие» «сидоры». Встречавшие нас офицеры в форме войск НКВД проверили личный состав (хотя это определение для нас еще мало подходило – мы были всего лишь призывной гражданской молодежью, и военного вида в нас пока еще не было), затем разбили на отделения, взводы, назначили наших первых командиров – сержантов.
Теперь нам предстояло совершить свой первый в жизни марш, который мы вначале восприняли как прогулку.
Учебный центр располагался в лесу. Там нас снова построили, опять проверили по спискам и развели по палаткам.
Володя Воронин был определен в пятую роту, а я – в первую. Отныне я был бойцом первой роты 300-го стрелкового полка НКВД. Звучало, конечно, основательно!
Полк входил в состав 21-ой отдельной стрелковой бригады внутренних войск НКВД СССР, сформированной приказом НКВД СССР №00734 от 13.04.1942 г. во исполнение Постановления ГКО №1406 сс от 07.03.1942 г. «Об увеличении численности внутренних войск НКВД СССР на 50 000 человек».
Первым командиром 21-ой бригады был назначен полковник Зубрилов Иван Тихонович (в этой должности был с апреля 1942 по март 1944 гг.), военным комиссаром бригады – батальонный комиссар Старостин С. М., начальником штаба бригады – майор Щемелев Н.
Первоначально в состав бригады вошли три стрелковых полка внутренних войск НКВД СССР – 300-ый и 301-ый (г. Тамбов), и 302-ой (г. Мичуринск) и отдельный батальон боевого обеспечения (г. Тамбов).
Нас, чернухинцев, всего прибыло 45 человек. Естественно, каждому из нас хотелось попасть служить вместе с земляками в одну роту, о чем мы не только мечтали, но и даже попросили об этом командование. К сожалению, у него на это были совсем другие планы.
Когда мы стояли возле палатки дежурного по учебному лагерю, к нам подошел офицер. Позже мы узнали, что это был политрук Чурилов. Он оглядел строй и спросил:
– Из Балахонихи есть кто-нибудь?
– Есть! – радостно выкрикнул я.
Чурилов подошел ко мне, посмотрел пристально и, прищурив глаза, сразу определил:
– Демин! Если не ошибаюсь, сын Петра Александровича?
– Так точно, Демин! – как можно тверже и четче, по – военному, ответил я.
– То-то я смотрю, лицо уж больно знакомое! Ну, вылитый отец! Ты посмотри, где земляка встретил! А я ведь с Петром Александровичем до войны в алебастровой артели работал: он – бухгалтером, я – парторгом, а потом зав. клубом. Ну, как он? На фронте? Хотя, чего я спрашиваю, сейчас все там.
– На фронте. С августа сорок первого. Как ключи передал мне, так сразу и ушел.
