Из записной книжки публициста (20 сентября 1909 г.)

На столбах города появились публикации о выборах в Государственную думу, на столбцах газет печатаются воззвания об этих же выборах, и знатный иностранец может по этим данным догадаться, что в скором времени в Одессе предстоят выборы депутата.

Если бы не эти внешние печатные знаки, трудно было бы заметить что-либо предвыборное.

И домовладельцы, и коммерсанты из первой курии спокойно ампотируют платежи и очень мало заботятся о том, кто будет представлять их – да и будет ли вообще представлять – в Государственной думе.

Говоря по совести, не нам бы, газетчикам, и, в частности, не нашей бы газете напоминать перрокурийцам их «гражданские» обязанности.

Первая курия – это подбор таких избирателей, с которыми нашему брату приходится иметь дело только первого числа при уплате квартирных денег, защищать нам их интересы было бы странно, да и защищать их не приходится, ибо, по словам героя Островского, – «Кто тебя, Тит Титыч, обидит, ты сам всякого обидишь!»[1]

Но когда волей-неволей живешь в большом, с позволения сказать, культурном городе, трудно уединиться и замкнуться исключительно в круге симпатичных тебе интересов. Невольно хочется вмешиваться в гущу, того толкнуть, тому дать тумака, того пристыдить, а того и выругать.

И здесь то же. Казалось бы, какое дело мирному обывателю и сотруднику независимой (от толстых карманов) газеты соваться в выборы депутата от первой курии? Ан нет, когда видишь инертность и пассивность избирателей даже этой привилегированной курии, сами собою чешутся руки.

Я понимаю, что известным слоям, ныне причисленным к первой курии, не особенно занятно было выбирать в I или II думу[2]. Слишком мало было надежды на успех, а еще меньше – на торжество их интересов. Но теперь, когда «сами валятся в рот галушки», когда имущая, а потому умеренная, публика имеет все шансы получить от думы и через думу уже не скорпионы, а, напротив, субсидии и поощрения, когда с таким трудом создали, наконец, для нее специальную думу, – она сидит дома и не хочет идти к урнам.

Эх, господа, господа! Право, смотреть не хочется на вас. Выбирайте себе кого хотите – Ивана или Петра, выбирайте хоть самого Дюка[3], что зябнет в одной простыне на бульваре, но докажите, что вы тоже люди, способные жить политической жизнью, интересоваться хотя бы своими куцыми интересами, бороться за эти интересы. А то сейчас вы представляете какую-то аморфную, мягкую, склизкую массу, по которой и палкой ударить не хочется, потому что только брызги тягучие полетят…

Бескровная инертность одесситов во всех общественных делах наделала уже не мало бед. Разве не плодом этой слюнявой тактики «моя хата с краю» является разоблачаемая ныне Авиновицкиада?[4] А другие дела?

На глазах тысячей полноправных, богатых, пользующихся влиянием одесситов происходит какая-то вакханалия издевательства над интересами обывателя, а эти самые влиятельные патриции охают да ахают, да говорят: пусть будет, что будет, только бы меня не трогали!

И распылилась Одесса на атомы, над которыми хозяйничает, кто хочет. Общественные интересы разменяли на частные, и те, кто пристроился к общественному делу, хозяйничают в нем, как в своей частной лавочке. Ибо где нет желания самих же обывателей взять общественное дело в свои руки и под свой контроль, там неизбежно образуется, с одной стороны, пассивная, ничем не интересующаяся масса, с другой – заправилы-авантюристы.

Кто же виноват, как не вы же сами, господа? И сколько бы вы ни прятались за «трудные времена» и т. п., от страха иудейска вина ваша не станет меньше.

1

Воровский имел в виду таких одесских магнатов, как представители банковских и торговых фирм Маразли, Анатра, братья Пташниковы, Ксидиаси др.

2

I и II думы в глазах реакционеров были слишком «левыми» и «непослушными», потому они и были разогнаны.

3

Дюк де Ришелье – один из первых одесских губернаторов; памятник ему установлен в Одессе на Приморском бульваре.

4

См. фельетон «Из записной книжки публициста» (№ 87) и прим. к нему.