Северный модерн: образ, символ, знак

Грипенберг, в первую очередь, отметил яркую «национальную окраску» совместного творения Сааринена-Гезеллиуса-Линдгрена и подчеркнул, с искренним чувством радости за своих молодых коллег, что «только Финну было под силу создать такое». Термин «национальный романтизм» в ту пору еще не употреблялся в Финляндии. Он вошел в обиход чуть позднее, приблизительно с середины 1910-х годов. Когда речь заходила о постройках с ярко выраженной национальной окраской, то обычно их характеризовали просто как проявление «нового финского стиля» или «современного стиля» в зодчестве. Наименование «финский натурализм», который использовал С. Грипенберг, тоже было одним из таких вариантов. Но можно с уверенностью сказать, что все эти термины указывали на уникальные черты местной архитектурной школы. Для образованных финнов тех лет, «Ар Нуво» неизменно ассоциировалось с Францией, а понятия «Югендстиль» или «Сецессион» – с Германией и Австрией. В России же критики долго расходились во мнении относительно «новой архитектуры» Финляндии. По достоинству ее оценили только теоретики «неоклассицизма», с их тягой и любовью к монументальным формам. Восторженный отзыв о здании страхового общества «Похъюола» был опубликован в журнале «Московский архитектурный мир» лишь в 1915 году. Неизвестный автор этой публикации отметил, с некоторым оттенком пафоса:

«Разве это не… „Palazzo Vecchio“ Финляндии! Осмелится ли настоящий художник утверждать, что от этого произведения не веет глубиной, красотой и мощью античного искусства».[30 - Архитектура Финляндии // Московский архитектурный мир. Выпуск 4, М., 1915, С.120.]

Иными словами, «неоклассик», прежде всего, обратил внимание на монументальность здания, хорошо выверенные пропорции и будто не заметил «чародейского» романтического декора на фасадах. Кто знает, может быть, и сам Э. Сааринен стремился к предельно четкому и лаконичному образу постройки? Об этом, в частности, свидетельствуют некоторые ранние проекты здания, в которых его угол венчала башня с купольной кровлей. А окончательный вариант «Похъюолы» является плодом совместной работы творческого «трио» зодчих. Хотя и здесь, впрочем, присутствует «классическая» аркада нижнего этажа, свидетельствующая об увлечении Сааринена постройками американского архитектора Г. Ричардсона.

Вид конторского здания на Александерсгатан

Декоративное убранство обоих уличных фасадов как бы воссоздает единую картину мира, описанного в карело-финском эпосе. Наряду с мифологическими персонажами тут и реальная северная природа. Это своего рода иллюзорное представление о северном лесе, с могучими стволами деревьев, мохнатой еловой хвоей, шишками и белками. Одним из главных атрибутов декора служат также изображения медведей, столь любимые художниками-оформителями «северного модерна». На них, пожалуй, ненадолго и остановим внимание. Но, вначале, вспомним строки одного забавного памфлета Э. Лейно.

Разношерстная штука – кюльтюра:
Это грекам – Акрополь, скульптюра,
Только финская наша культюра —
На все это карикатюра.[31 - Э. Лейно «Кюльтюра» // из сборника «Звездный сад», 1912.]

Рельеф с изображением карликов-Пейкко

Медвежьи головы между проемами окон… Фигурки сидящих медведей, которые держат в лапах молоты… Замковые камни в виде маски совы, водяного Ветехинена… Маски лесных духов Тапио и Лембо, с выпученными глазами и широко раскрытыми ртами… А на рельефной вставке – карлики-Пейкко, с ухмыляющимися физиономиями, огромными руками вцепились в тяжелый каменный блок. В самом деле, не присутствует ли во всем этом некий элемент карикатурности или иронии? Уродливое и комичное превращается в эстетическое! Перед нашими глазами «оживает» старинная карельская легенда и медведь, неожиданно, предстает в человекоподобном обличии.

Можно ли такое увидеть в Берлине, Париже и Брюсселе? Конечно, нет… Это и есть то самое, что в своей речи С. Грипенберг метко назвал «финским натурализмом». Мы улыбаемся, и вместе с тем, вспоминаем про давно забытый миф.

В средневековой Европе образ медведя обычно связывали с греховной телесной природой человека. Он также служил олицетворением беспощадной первобытной силы. Древние саамы полагали, что души наиболее могущественных шаманов имели свойство оборачиваться медведями. А вот как происхождение этого сильного зверя описано в «Калевале»:

Где родился косолапый,
Где на свет он появился?
Там родился косолапый,
Там на свет он появился:
Рядом с месяцем у солнышка,
На плечах Большой Медведицы,
Оттуда был на землю спущен
В золотой колыбельке,
На серебряных нитях.

Монументально-декоративная скульптура с фигурами медведей

Тонкий юмор всегда был присущ карело-финским народным легендам. Но, так или иначе, они приписывали медведю небесное происхождение. Финны верили в то, что медведь связан с циклическим процессом смены дня и ночи. Поэтому в «Калевале», вероятно, и упоминаются месяц и солнышко. Пробуждение медведя, после долгой зимней спячки, совпадало с приходом на землю тепла и света, «возрождением» природы.

У балтийских народов образ косолапого зверя, наделенного могучей силой, нередко пробуждал буйную фантазию. Медведя одушевляли, называли его «лесным человеком». По представлениям финнов, он дружил с лесным духом Лембо (или Лешим, по-славянски). Тот потчевал зверя во время своей трапезы. Когда Лембо спал, медведь охранял его покой.

В древнем эпосе карело-финнов и латышей также допускалась возможность «брачного союза» между лесным зверем и человеком. В сборник Э. Салмелайнена, в частности, вошла сказка «Микко-силач» или «Микко лесной». Ее главный герой – сын человека и медведицы, в которую обратился дух леса и живой природы Тапио. Вопреки запрету матери, Микко ушел из глухой тайги в мир людей, поселился в деревне. По сюжету сказки, мальчик рос богатырем, но эта его сила нередко оборачивалась разного рода порчей. На сельских игрищах он мячом, того не желая, причиняет увечья девушкам. Изгородь вокруг подсеки Микко строит из таких толстых стволов сосен, что люди «шесть недель» не могут прорубить в ней ворота. Посланный в лес за дровами, молодой богатырь запрягает в упряжку диких зверей вместо лошади…[32 - См. об этом: Э.Г.Карху «Карельский и ингермандландский фольклор», С.130—131.]

Нет сомнения, что в образе Куллерво тоже есть немало от богатыря-силача Микко. Всмотримся в рельеф на фасаде, созданный Хильдой Марией Флодин.[33 - Хильда Мария Флодин (1877—1958) – финская художница, скульптор и график, подруга и ученица О. Родена.] Судя по всему, так она представила Куллерво и его смертельного врага – поработителя Унтамо. А может быть, и нет? Но, в любом случае, перед нами «калевальские» персонажи, которые изображены с медвежьими ушами. Не это ли свидетельство об их могучей силе, связанной с нечеловеческим происхождением?

Рельеф с изображением героя национального эпоса – Куллерво

Вероятно, скульптор, работая над образами, вдохновлялась знаменитыми иллюстрациями А. Галлен-Каллела. На рисунках художника, оформляющих «Калевалу, некоторые легендарные персонажи тоже имеют характерные «медвежьи уши». Х-М. Флодин остается верной древнему мифу, но в то же время превращает уродливое в гротеск, неожиданно, добиваясь эстетического ощущения. Грубо высеченные лица будто рождаются из шероховатой поверхности каменного блока. Само собой разумеется, для ученицы О. Родена повышенный интерес к метаморфозам был одним из приоритетов в творческих исканиях.

Кстати, родиной Куллерво считают отнюдь не Карелию или Финляндию, а Ингерманландию. Эта территория, расположенная к юго-западу от Петербурга, была зоной компактного проживания этнических финнов, как бы оторванных от своей исторической родины. Призыв Куллерво к борьбе и его желание отомстить своим недругам-хозяевам – это не что иное, как иносказательно переданное в мифе желание ингерманландцев сохранить свои национальные корни, не «раствориться» среди многочисленного русского населения. Финны, проживающие здесь, действительно, не были свободны. Жители Ингерманландии и о крепостном праве знали не понаслышке.

Исконные же обитатели Финляндии находились в совершенно ином положении. В «стране лесов и озер» никогда не было крепостничества. Долгое пребывание под властью Швеции и затем, в качестве автономии в составе России, не изменяло характера общественного устройства в стране. Миф о Куллерво стал актуален в Финляндии только в конце ХIХ столетия, когда русское царское правительство перешло к более агрессивной политике в отношении княжества. И вот тогда гневный призыв финского легендарного героя-мстителя зазвучал в полный голос. Ингерманландский миф обрел, по сути, общенациональную окраску.

На другом фасадном рельефе, под надписью «Pohjola», изображена ревностная хранительница Севера – колдунья Лоухи. Х-М. Флодин представила ее в образе древней, почти беззубой старухи. …А кто рядом с ней? Наверное, это кузнец Ильмаринен. Один из самых ярких и загадочных персонажей карело-финского эпоса. Невольно задаешься вопросом, почему Ильмаринен, который изготовил по заказу старухи Лоухи чудо-мельницу Сампо, так и не осчастливил своих соплеменников, жителей легендарной страны Калевы?

Рельеф с легендарной хозяйкой Севера – колдуньей Лоухи

Вроде бы, всего две надписи «Kullervo» и «Pohjola». А как много они значат, вместе с тем, в сознании любого Финна! И как не оценить художественное дарование Хильды-Марии Флодин. Ведь она не только сумела «разглядеть потаенную красоту» в примитиве народного искусства, но и сообщить «эзоповым языком» о тех идеалах, которые упорно отстаивали финские неоромантики – чувстве патриотизма, твердости духа, несгибаемой воли и свободолюбии.

Скульптурные маски с образами из древней мифологии финнов

…Теперь, пожалуй, откроем дверь и пройдем внутрь здания. У главного входа нас, буквально, обескураживают рельефные изображения во фризах. Тут и Лембо с медведями, и какие-то неизвестные духи природы в образах диких зверей,.. Все это возникает перед глазами посетителя совершенно неожиданно, словно неоткуда. Мы невольно ощущаем испуг, а спустя какое-то мгновение улыбаемся и продолжаем с интересом рассматривать гротескную монументально-декоративную скульптуру. Вестибюль перекрыт «готическим» сводом, создающим иллюзию присутствия в средневековой постройке. Это ощущение усиливает и тяжелая дверь с кованой ручкой, оформленная фигурным литьем и резьбой с орнаментом в национальном «вкусе». Забегая вперед, отметим, что в здании страхового общества «Похъюола» от эпохи модерна сохранилось и еще одно помещение с достаточно оригинальным интерьером. Это так называемая парадная гостиная или зал приемов. Стены данного помещения с особым изяществом отделаны натуральным деревом. Расходящиеся раструбом стержни колонн, которые находятся в центре зала, декорированы металлическими скобами со стилизованным цветочным орнаментом и гротескными резными фигурками, также изображающими лесных духов. С. Грипенберг в своем очерке подчеркнул:

«…и, затем, будто входишь в кухню на крестьянском хуторе и видишь деревянные бревна, которые отзываются финскими лесами с их сладко-пахнущими шишками; кованые петли заставляют вспомнить о древнем кузнеце Ильмаринене, который некогда поразил соплеменников своим удивительным мастерством, и понимаешь всем сердцем и душой, что это подлинно финское, что только Финн мог создать такое, что это Новое финское искусство, которое близко Финскому националистическому течению – тому же, что и у Сибелиуса, Галлен-Каллела или Ахо..».[34 - Sebastian Gripenberg, manuscript, Pohjola archives.]

В Финляндии в начале ХХ столетия был своеобразный культ народных ремесел. Занятие кузнечным делом исстари было в традиции жителей крестьянских хуторов. Кроме того, они хорошо умели валить тяжелые стволы, искусно обрабатывать древесину. Считалось, что истинный Финн должен построить себе избу собственными руками, не прибегая к посторонней помощи. Об этом даже писал в одном из стихотворений Эйно Лейно: