Геймекер

– Для оцифровки вы не подойдете по мелковатости достоинств, – Алла не смогла сдержать ни язык, ни раздражение (всех остальных баб она любила меньше всего на свете, и когда речь заходила о них, у нее обычно портилось настроение), – Игра должна восхищать, а не давить на жалость!

– Не переживай, Аллочка! С первой же зарплаты я тебе подарочек сделаю!– Попытался задобрить жену Сыч, – ты чего хочешь?

– Лучший подарок от мужа – отрицательный анализ на гонорею! Его и принесешь после оцифровки! – сурово ответила Алла. Но смягчилась, учтя позитивный настрой мужа насчет подарка, сразу же подав мысль:

– Возможно, к кастингу можно привлечь инвесторов. Данилыч, судя по всему, это дело любит! Глаза масляные, так и раздевают. Заодно и оплатит удовольствие.

– А я за это учту его эротические пожелания. В сценарии, – с энтузиазмом отозвался Литератор.

– Ну что, Кристинка, раскрутишь дяденек на бабки? Польстятся кобели на молодые задницы? – Алла почему-то укоризненно посмотрела на мужа, и не удержавшись, повела нижним торсом, намекая на то, что и у нее эта часть тела вполне пригодна к употреблению.

– И ведь польстятся, сволочи! Скажут потом, что для пользы дела!

– А что, попробовать можно, – улыбнулась Кристина.

•

5

Михалыч сидел, закинув ноги на соседнее кресло. Сегодня он решил поработать дома. Вискарь малыми порциями перемещался из бутылки в его желудок, разливаясь по телу волнами тепла. За окном, суетясь, чирикали воробьи, радуясь тому, что дни стали длиннее, а февральское солнце припекало. Капель громко барабанила по карнизу. Через оконное стекло разошедшееся светило согревало Климентия и морило ко сну. Ночь он провел в инете, исследуя контент, соответствующий профилю новоявленной профессии, понемногу качая его в качестве задела на будущее.

Однако пора выдавать и собственную продукцию. Ник и Кристина уже не раз напоминали об этом, желая убедиться в его эротических талантах.

Литератор попробовал сосредоточиться и поймать соответствующее расположение духа. Призывные улыбки на губах и прочих заинтересованных частях тела инетовских девок еще мельтешили перед глазами. Но, судя по всему, обилие их было чрезмерным, и возникший вначале интерес угас.

Климентий напрягся, пытаясь его возродить:

– У нее такая жопа – он вспомнил припев какой-то привязчивой песенки. – В общем, я ее люблю!

Но нужное настроение не приходило.

«Это зима, авитаминоз. Нехватка света», – подумал он, попытавшись сосредоточиться на женских прелестях еще и еще, но безрезультатно.

Поднявшись, он извлек из старого рюкзачка, среди прочего хлама, валявшегося в кладовке, старое испанское распятие, некогда купленное у алкаша из соседнего дома. Открыв тайник, он достал упрятанные там старинные игральные кости. Михалыч любил перебирать их, словно четки. Отполированная временем поверхность приятно холодила кожу. Она, казалось, вибрировала, стараясь дать выход некогда впитавшимся в нее энергиям. Иногда это помогало разбудить воображение.

Он представил их вековую историю – таверны на райских островах, где под хохот продажных женщин, их бросали на необструганные, залитые ромом доски из загадочных тропических деревьев; цветастую ярмарку на Эспаньоле, где купленные с утра рабы, предназначенные для работы на рудниках Порт-о-Пренса, за неимением наличности, вечером проигрывались в трехкостное качито; бордели Тортуги, в которых, пришедшие из рейса, пираты Тича – «Черной бороды» спускали награбленные богатства, пиратские бригантины, где с их помощью разыгрывали захваченных женщин…

Однако сегодня виски и бессонная ночь не способствовали полету фантазии. Его глаза закрылись.

Климентий очнулся на берегу реки. Ее неширокие спокойные воды текли вдоль круто изогнутого в излучине пляжа. Облака висели в глубине белесовато неба. Солнышко припекало, согревая мокрое после купания тело, покрытое крупными, редкими мурашками.

Он был один. Дом его бабушки, где он проводил почти каждое лето, стоял недалеко, за холмом. Каникулы продолжались вторую неделю, и он потихоньку начал забывать про дурацкого Пифагора, съеденного кем-то Кука, все эти жи и ши, вперемешку с непонятно зачем изобретенными запятыми и многоточиями. Слава богу, все эти напасти были далеко, и еще долго могли оставаться в пыльном плену заброшенного в кладовку портфеля.

Климентий, в очередной раз, не спеша пересчитал вверенное ему поголовье. Деревенское стадо было невелико. 8 коров, да еще голов 20 овец и коз. Пасли его по очереди. Сегодня – черед их дома. Этим летом Клим уже третий год помогал деду и бабке.

Разбредшееся по песчаной подкове пляжа стадо дремало. Коровы, отдыхавшие после пасьбы, лежали, лениво пережевывая редкие клочья зелени, выбивавшейся из под сыпучих плавунов. Заходя по колено в парившие струи, они протяжно мычали и пили, подрагивая кожей от укусов, вившихся над ними оводов.

Насаженные только что наловленными живцами закидухи, Климентий расставил у кромки ближайшего ивняка, вплотную подступавшего к воде.

Невидимый за урезом противоположного берега трактор, двигаясь по покосу, негромко тарахтел, заглушая стрекот кузнецов-кобылок, со щелканьем выскакивавших из-под колких прибрежных лопухов и долго летевших, распустив фиолетовые с бордовыми подкрылками крылья. Скошенная еще утром трава, начавшая подсыхать к полудню, источала запахи душистого сена. Горьковатый аромат зверобоя, мешаясь с пряностью чабреца и донника, кружил голову.

Стадо выгоняли рано утром, еще по росе, когда двор наполнялся запахом раскрывавшихся поутру золотинок огуречного цвета. До обеда оно паслось в пойменных лугах, а когда солнце припекало, скотина тянулась на Коровий пляж, где не спеша пила воду и отдыхала до вечера.

Можно искупаться, поставить немудреные снасти, поймать щучку – другую. Иногда, особенно когда собирался теплый летний дождик, попадались небольшие, ладные сомята. Рыбу, натертую росшим неподалеку диким чесноком, тут же пекли на костре, нанизав на тонкие ивовые прутки. Ничего вкуснее, с тех пор, Михалыч не пробовал.

Послышался топот. Из-за отлога берега, местами скрытого приземистыми куртинами ветел, показался всадник. До него было довольно далеко. Колеблемая полуденным ветерком трава скрывала его по брюхо, так что казалось, что он плывет по зацветшему от водорослей пруду. Глаза различали только то, что скакун под ним белесого цвета, с едва заметной золотинкой, мерцавшей вокруг неясным лучистым ореолом. Конник приближался. Стало видно, что его сопровождает свора каких-то мелких собачонок.

Скрывшись ненадолго за бережиной, наездник выехал на приплесок…

Дальнейшее Клим запомнил смутно.

Седок оказался улыбчивой молодухой лет двадцати, голышом сидевшей на лосе. Увидев его, Климентий с удовлетворением понял, что это не явь, а сон, и, переведя взгляд на голые, широко раздвинутые на тучном крупе лесной скотины ляжки, между которых пушилась темная копешка лобка, приготовился к приятному просмотру. Однако, что-то было не так. Несмотря на то, что лесавка была хороша и телом, и лицом, ее заголенные прелести вызвали у него не желание вступить с ними в немедленный контакт, для исследования добротности их исполнения, а стремление бежать, спрятаться под каким-нибудь раскидистым лопухом, впрочем, не слишком далеко, чтобы не потерять их из виду. Невольно он попытался осуществить это намерение, однако отяжелевшие ноги не позволили сделать ни шагу. Климентий остался стоять, глядя на явившееся ему чудо природы с открытым ртом и столь забавным выражением физиономии, что сонная дива расхохоталась. Впрочем, смех этот не показался Климу обидным, и его желание смыться тут же развеялось.

Он шмыгнул носом, и даже, набравшись храбрости, провел ладонью по шерсти ее «коня», проверяя легенду, что тот покрыт золотой пудрой, которую, если повезет, мокрой ладошкой можно насобирать полную склянку, бравшуюся на пасьбу для соли.

Деваха, заметя поползновение парнишки, развеселилась еще больше. Взлохматив холку животного, приподнявшись в седле и перегнувшись так, что между ее разведенными бедрами Климентий увидел голубой треугольник неба, зазолотившимися ладонями она крепко огладила его по щекам, груди и животу, мигом покрывшихся пятнами белесовато-желтой изморози. Волна мелкой дрожи, прокатившаяся по телу, вызванная ее «подарком», смутила Климентия, сразу же заставив забыть о золоте.

Между тем, представление продолжалось. Рядом с лосем, вместо собак, померещившихся Климу издалека, носилась стая зайцев, которые, как ртуть, брызжа по сторонам неровными скачками, через каждые несколько метров останавливались, вставали на задние лапы, лупя друг друга, а потом бурно совокуплялись, в экстазе страсти издавая странные звуки, подобные тонкому конскому ржанию. Почему-то это совсем не удивило Климентия.

Несмотря на размеры, лось оказался не страшным и почти безрогим. Лишь небольшие, округло заканчивавшиеся рожки, наподобие жирафьих, выступавшие из черепа, располагались параллельно земле, чуть ниже ушей. Лось негромко трубил, чудно выгибая верхнюю губу, казалось смеялся в лицо Климу, будто приятелю по общей забаве.

Ничуть не стесняясь наготы, молодуха соскочила и, улыбаясь, взяла Клима за руку. Ее рука была горяча. Жар покатился по телу, сдавил грудь, перебил дыхание, наполнил виски тягучими ударами крови. Даже без зеркала Климентий понял, что его лицо, шея и даже плечи стали пунцовыми. Ладошки, напротив, застыли, сделались холодными и будто чужими, перестав слушаться. Рот наполнился слюной, лишив его дара речи. Пришлось сделать усилие, чтобы проглотить ее, с трудом протолкнув сквозь вдруг задеревеневшее горло. Впрочем, это ничуть не облегчило его состояния.

К своему ужасу он почувствовал шевеления внизу живота, какие бывали у него, когда на сеновале, подсвечивая фонариком, он открывал картинки из заветного журнала, выменянного у шурина за старенький скрипучий велосипед без одной педали. Он был готов провалиться сквозь землю.

Однако молодка, видя его замешательство, только хохотала, совсем не смущаясь того, что может привлечь внимание посторонних. А зрители уже собирались. Несмотря на пелену, застившую взор, Климентий заметил соседскую рыжеволосую девчонку – его ровесницу, во все глазищи таращившуюся на них из-за прибрежных кустов. Впрочем, Клим знал, что так и положено.

Он понял, что от избытка ли солнца, напекшего голову, или еще по каким причинам, стал участником действа, о котором в селе ходило множество баек, передававшихся из поколения в поколение. Их шепотом рассказывали старушки и многократно потом повторяли подростки и дети, валяясь в сумраке сенных сараев, дополняя истории многочисленными и занятными подробностями.

Это был выход Мокушки – речной богини. Он случался раз в год и происходил всегда в одном месте – на Коровьем пляже, там, где в более крупную Мокшу впадала совсем крохотная лесная речушка Лосьма. Он почитался деревней, жители которой испокон веков считали его праздником – торжеством плодородия. Если он проходил удачно, Солнечный Лось покрывал стадо, коровы приносили здоровых телят, хорошо доились, целый год выменем и копытами не болели. Если парень умел угодить нимфе, река изобиловала рыбой, дожди шли регулярно, сено и рожь урождались в избытке, куры неслись, а коршуны и вороны не таскали деревенских цыплят. Кроме того, под конец, лесная девка давала избраннику маленький туесок с «ягодным грибо?м» – закваской для сурьи, которую все еще варили в их деревне.

От парня требовалось одно – не противиться. Наяда знала свое дело. Она обделывала его споро и с выдумкой, оставаясь с парнем до заката. Правда, хлопец потом не сразу приходил в себя, обычно неделю – другую отлеживаясь на сеновале. Но это – невеликая плата за благоденствие общины.

А чтобы совсем уж не пасть от истощения плоти, малому требовалось в присутствии нимфы до самого вечера не проронить ни звука. Иначе дело могло кончиться плохо. Впрочем, до этого доходило редко.

Проспав пару суток и оправившись от нагрузок, любимец богов все забывал и удивлялся рассказам сельчан о своих недавних похождениях, впрочем, долго еще оставаясь в их глазах героем и желанным участником деревенских посиделок.

Можно по-разному относиться к этому деревенскому поверью. Пришлые смеялись, вертя пальцем у виска. Однако местные знали, что в деревне издавна не держали быка и не нанимали осеменителей. Несмотря на это, телята рождались исправно…

Они получались как на подбор. Рождались только телки, какого-то особого насыщенно коричневого цвета, на редкость ладные и здоровые. Когда приходило время, они телились, не болея, частенько принося двойню, давали удивительно жирное и вкусное молоко. Их никогда не пускали на мясо, а распродавали по родственникам и знакомым из соседних деревень вдвое дороже обычных. Несмотря на цену, очередь на этих телят занимали загодя, за два – три года.

Проснувшись, Михалыч не сразу опомнился, еще переживая перипетии случившегося. Сердце стучало, руки тряслись. Он долго не мог понять, был ли этот сон плодом его воображения перевозбужденного эротическими картинками ночного инета, или все еще лежавшие в ладонях древние игральные кости извлекли на свет глубоко запрятанные воспоминания его далекой юности. Так или иначе, такой эротики даже в реальной жизни он никогда не испытывал. И ладная, совсем не малая задница, и прочие притычки его подружки еще маячили перед глазами. Владеть этим податливым богатством, окатывавшим его теплыми зазывными волнами, было приятно. Как ни пытался, он не мог выпустить доставшиеся ему владения из рук, которые, казалось, теперь уже вечно будут бродить по этим амброзическим кущам.

Климентий долго пытался переложить свои впечатления на бумагу. Образ Речной богини, как живой, еще стоял перед ним. Богиня беззаботно смеялась, стреляла глазами, бесстыдно показывала нагие телеса, радостно подмечая следы своего женского могущества, все более различимые на теле Климентия.

Однако, как ни старался, он так и не смог написать ни строчки. То ли ему не хватило опыта, то ли она сама была против, и ее колдовство предназначалось лишь ему одному.

«Что же, – подумал он, – будет время, напишу роман – Речная богиня.., золотые небесные Лоси.., блудливые зайцы, сбивающие с пути недоспелых деревенских девок; одноглазые злодеи с большой дороги своею многотрудной, извилистой судьбой, пытающиеся постигнуть, кого они любят больше – бога ли небесного, поросят на вертеле или сладкомясых доярок, в растущих за фермой ракитовых кустах; клады, зарытые под Чертовым камнем, заговоренные на кровь младенца; страшная-престрашная Черная собака – ужас ночи и тому подобная дребедень.