Исторические заметки

Интерес среди историков и других исследователей к положению крестьянства в пореформенный период был всегда. Но в последние годы этот вопрос стал активно обсуждаться, в том числе с точки зрения влияния материального положения крестьянства на участие в революциях в России и вообще роли крестьянства в революционных событиях благодаря основательной работе Б. Н. Миронова о благосостоянии населения России в XVIII – начале XX века и революции. Первое издание вышло в 2010 г., а в 2012 уже доработанное втрое.

Первое издание вызвало обстоятельное обсуждение на страницах журнала «Российская история»[7 - Россия в истории: от измерения к пониманию. Новая книга Б. Н. Миронова в откликах и размышлениях его коллег // Российская история. 2011. №1. С. 145—204.]. Участники дискуссии отметили огромную работу, проделанную Мироновым по сбору и анализу богатейшего материала. Но было сделано и много критических замечаний.

Например, Н. А. Иванова не считает доказанным утверждение, что математико-статистические методы позволяют «распутать сложный узел взаимодействия между генетикой и средой в регулировании роста»[8 - Там же. С. 148—149.].

В выступлениях других участников обсуждения характер постановки Мироновым вопросов характера экономического развития, благосостояния населения, искусственности революции вызывает различные точки зрения от признания их дискуссионными до критики чрезмерно положительной оценки «мудрых правителей».

Обзор точек зрения на монографию Миронова сделал В. И. Бакулин. Он пишет об аргументированной критике утверждений Миронова о росте благосостояния на основе данных о росте жителей России. Высказываются критические замечания о недооценке Мироновым тяжести различных налогов и прочих платежей для крестьян, росте крестьянского малоземелья и т. д. Особенное возражение вызывает использование Мироновым «среднестатистических данных», использование им термина «средний уровень развития страны» в условиях сильнейших диспропорций во всех сферах жизни российского общества[9 - Бакулин В. И. Историческая концепция Б. Н. Миронова как предмет научной дискуссии // Вопросы истории. 2017. №2. С. 135.].

Миронов существенно переработал монографию для второго издания. В то же время значительно сокращён старый текст за счёт материала вспомогательного характера[10 - Миронов Б. Н. Благосостояние населения и революция в имперской России: XVIII – начало XX века. М., 2012. С. 12.].

Во введении Миронов формулирует основную цель своей работы. Он приводит исключительно негативные отзывы историков и публицистов о России и её прошлом, в которых «имперская социально-политическая система изображается как абсолютно не эффективная и не способная обеспечить ни развитие экономики, ни повышение благосостояния населения. Весь период империи рассматривается якобы под углом зрения, с одной стороны, обеднения народа, с другой – кризиса крепостничества и самодержавия. Пауперизация и кризис – две стороны одной медали: кризис почти фатально вел страну к революции, потому что крестьянство нищало. Понижение уровня жизни крестьян и рабочих лейтмотив почти всех работ по социально-экономической истории имперского периода».

В Европе негативный имидж России, пишет Миронов, сложился со второй половины XVI в., а в самой России в публицистике и либеральной историографии в конце XIX – начале XX в. «в эпоху борьбы либерально-демократической общественности с авторитарной властью, с благородной целью – утвердить в стране гражданское общество и правовое государство. В советской историографии образ бедной, отсталой, агрессивной и угнетающей себя и других России приобрел новые краски и вошел в учебники истории, а через них – в массовое сознание».

Миронов ставит своей целью опровержение этих стереотипов. По его мнению, именно благосостояние является самым надёжным критерием оценки эффективности экономики, государства и проводимых им реформ. «Если уровень жизни систематически повышается, значит, экономика и государство работают удовлетворительно, реформы приносят положительные плоды, и наоборот».

Источником для опровержения стереотипов явились антропометрические данные (прежде всего о росте, или длине тела, человека). Миронов утверждает, что «когда благосостояние повышается, средний рост населения увеличивается, а когда понижается, то и рост уменьшается».

Проделав колоссальную работу по сбору и обработке антропометрической информации Миронов оказался готовым к доказательству своего главного тезиса: «Россия – нормальная европейская страна, в истории которой трагедий, драм и противоречий – нисколько не больше, а достижений и успехов – нисколько не меньше, чем в истории любого другого европейского государства»[11 - Там же. С. 15—17.].

Нисколько не сомневаясь «нормальности» России, сразу выскажу несколько замечаний. В дореволюционной и советской историографии много работ об экономическом и социальном развитии России, в которых выражены самые различные точки зрения.

Во-вторых, сами по себе рост благосостояния или пауперизации населения не является единственным и даже основным критерием «эффективности экономики, государства и проводимых им реформ». И потому что нет единых и монолитных дворянства, буржуазии, крестьянства и рабочего класса – внутри себя они делятся на многочисленные группы, различающиеся очень сильно по разным параметрам, в том числе по уровню благосостояния, своим жизненным потребностям и стремлениям. И потому что источники благосостояния различны даже у представителей одного сословия и эти различия могут свидетельствовать о кризисе экономической основы этого сословия. И потому что не только и не столько государство определяет характер развития любой страны, на которое на самом деле оказывают воздействие множество факторов: природно-климатических, географических, геополитических, демографических, этнических и культурных[12 - См. подробнее: Болоцких В. Н. Опыт 6. Обаяние государства-ТВОРЦА: Частная собственность, государство и общество в России. Точка зрения предпринимателя // Болоцких В. Н., Давыдов А. И. Опыты психоанализа Клио. Б. м. Издательские решения. По лицензии Ridero. 2017.].

Не случайно, утверждения об однозначной связи роста человека и его благосостояния, а также о повышении благосостояния в среднем как критерии эффективности имперского государства вызвали наибольшие возражения у оппонентов Миронова.

Основной посыл историографического раздела монографии Миронова: уже в дореволюционный период сложилась парадигма кризиса и пауперизации. Творцом её явилась «либерально-радикальная интеллигенция», стремившаяся к власти. При этом Миронов не раскрывает содержание понятия «либерально-радикальная интеллигенция». В России второй половины XIX – начала XX в. среди образованной части общества было множество идейных течений самой разной направленности, сторонников реформ и революций, которые внутри себя делились на огромное количество противостоящих друг другу воззрений. И следовало бы доказать правомерность их объединения в единое и нераздельное понятие.

Согласно парадигме кризиса и пауперизации, «причиной общего, или системного, кризиса России и обнищания её населения в первой половине XIX в. являлось крепостное право, а в пореформенное время – половинчатость освободительных реформ 1860-1870-х гг.» (общество не получило конституцию). Постоянное снижение жизненного уровня крестьян и рабочих рассматривалось как главное доказательство кризиса и несостоятельности имперского режима. Советская историография унаследовала эту парадигму и обобщила её до исторической закономерности о непрерывном обострении нужды и бедствий не только крестьян, но и рабочих в антагонистических общественно-экономических формациях.

До 1917 г. отрицание или просто сомнение в прогрессирующем обнищании народа рассматривалось «как страшная ересь, поскольку отнимало главный аргумент у противников царизма в их борьбе за влияние и власть». В советской историографии парадигма стала настоящей идеологемой, за отклонение от которой можно было потерять не только уважение в научном сообществе, но работу и свободу. Даже теперь отрицать идеологему (парадигму) по-прежнему «трудно и опасно» из-за большого числа её сторонников среди историков старшего и среднего поколения. В подавляющем большинстве случаев парадигма признавалась учёными и кривить душой не приходилось. Примерно то же самое происходило в западной историографии.

«Это доказывает принудительный характер парадигмы в научных исследованиях», – заключает Миронов. Парадигма носит императивный характер и каждый исследователь должен следовать ей, чтобы не быть исторгнутым из научного сообщества. Миронов подчёркивает: «Трактовка концепции кризиса и пауперизации как научной парадигмы, защищенной общим мнением научного сообщества и благодаря этому обладающей огромной силой инерции, хорошо объясняет, почему соответствующие ей представления удерживаются в историографии более столетия, несмотря на то что противоречат фактам»[13 - Миронов Б. Н. Указ. соч. С. 52—53.].

Разумеется, исследователю, идущему наперекор общему мнению, приходится сталкиваться с сопротивлением косной научной среды. Ему приходится вновь и вновь доказывать обоснованность своей точки зрения и добиваться признания новой концепции или уточнения старой. Он может даже выглядеть «белой вороной». Конечно, в советское время по идеологическим мотивам можно было подвергнуться критике, профессиональным ограничениям, а при Сталине и потерять свободу. Это действительно отрицательно сказывалось на состоянии советской исторической науки. Но утверждение, что наказывали именно за непризнание парадигмы кризиса и обнищания представляется преувеличением. Тем более это заявление представляется чрезмерным для настоящего времени.

Сам Миронов, ниспровергатель господствующей более ста лет парадигмы, за относительно короткий срок выпустил два издания двухтомной и огромной «Социальной истории России», два издания «Благосостояния населения и революция в имперской России: XVIII – начало XX века», публикует статьи, его работы широко и вполне доброжелательно обсуждаются в научной периодике, стремится показать себя преследуемым. Кто из историков не хотел бы быть «исторгнутым» из научного сообщества таким образом?

Участники обсуждения ещё первого издания этой работы Миронова особенно критично высказались о представлениях Миронова о революциях в России, их причинах, а также о концепциях революции (безоговорочно поддержал автора только С. В. Куликов, сторонник понимания революции как заговора)[14 - Россия в истории: от измерения к пониманию // Российская история. 2011. №1. С. 181—196.].

Анализировать антропометрическую часть работы Миронова нет особого смысла. Даже если согласиться с тем, что постепенное увеличение среднего роста населения России в XIX – начале XX в. связано в первую очередь с ростом его благосостояния, это нисколько не приблизит нас к пониманию причин революций и роли в них крестьянства. В данном случае решающее значение имеют источники благосостояния и изменения в этих источниках, а также последствия, вызванные ими в социально-экономическом положении, поведении, морали, семейных отношениях. Хотя Миронов обращает внимание на перемены в крестьянском хозяйстве, на расширение источников благосостояния населения, особенно крестьян, но не придаёт им должного значения.

Доказать «нормальность» России только с помощью антропометрических данных не получается, поэтому Миронов много внимания уделяет социально-экономическому развитию России.

Миронов считает, что крестьянское и помещичье хозяйство не испытывали упадка в первой половине XIX в., а уровень жизни крестьян повышался. Но, признаёт он, они могли удовлетворить лишь скромные базисные потребности огромного большинства населения. По его мнению, то, что две трети помещиков возражали против отмены крепостничества доказывает отсутствие кризиса крепостного хозяйства.

Причины отмены крепостного права Миронов сводит к экономической целесообразности, развитию самосознания крестьянства, опасениям перед потенциальными волнениями, но главная причина для него лежит «в гуманитарных, военных и политических соображениях». Государство не исчерпало всех экономических возможностей крепостного права, не довело его до состояния полного внутреннего разложения, но «под воздействием со стороны либеральной общественности и самого крестьянства, а также в силу острой государственной потребности в модернизации и более глубоком усвоении европейских культурных, политических и социальных стандартов упраздняет институт крепостничества».

Автор также отрицает существование революционной ситуации 1859—1861 гг.[15 - Миронов Б. Н. Указ. соч. С. 526—527.]

Революционной ситуации тогда действительно не было. В остальном объяснение причин отмены крепостного права вызывает сильное смятение. Никого кризиса не было, две трети помещиков отстаивают крепостничество, благосостояние крестьян улучшается, но они «воздействовали» на верховную власть вместе с «либеральной общественностью». Крепостное хозяйство не в упадке, но есть экономическая целесообразность его отменить. Почему-то развивается некое крестьянское самосознание, которое при улучшении жизни крепостных, требует отмены крепостного права. Реальная крестьянская война под руководством Пугачёва не заставила Екатерину II даже смягчить режим крепостного права, а страх «потенциальных волнений» так испугал её правнука, что он его вообще отменил. Пётр I и его преемники в XVIII в. активно «усваивали» европейские стандарты во всех сферах жизни и «институт крепостничества» им не мешал, а тут вдруг…

Что это за острая «государственная потребность в модернизации»?

В чём согласен с Мироновым, так в том, что не кризис крепостничества привёл к отмене крепостного права и другим реформам. Вообще, крепостное право лучше не отменять, гораздо лучше, чтобы феодальная зависимость крестьян изжила бы себя и постепенно отмерла, исчезла бы в ходе социально-экономических перемен.

И в первой половине XIX в. в России начались прогрессивные изменения в сельском хозяйстве. Появились сельскохозяйственные машины, новые культуры, новые приёмы агротехники, всё шире использовался наёмный труд, конкуренцию помещикам стали составлять представители других сословий[16 - Дружинин Н. М. Избранные труды: Социально-экономическая история России. М., 1987. С. 270—274; Он же. Русская деревня на переломе. 1861—1880 гг. М., 1978. С. 9; Корнилов А. А. Курс истории России XIX века. М., 1993. С. 61—62.]. Интенсификация сельского хозяйства Прибалтики привела к отмене крепостного права в Курляндии, Лифляндии и Эстляндии.

Для понимания подлинных причин отмены крепостного права необходимо помнить, что в первой половине XIX в. в России появились также положительные сдвиги в промышленности и на транспорте. В 1830-е гг. начался промышленный переворот. Росло число фабрик и заводов с паровой машиной и наёмным трудом. Перевозка грузов и пассажиров на основных реках Европейской России к середине века осуществлялась пароходами.

Но все эти достижения связаны исключительно с отраслями экономики, не входившими в сферу интереса самодержавного государства: текстильная, перерабатывающая отрасли промышленности, речные перевозки, производство машин для сельского хозяйства.

Но в тяжёлой промышленности и производстве вооружений, в которых преобладал труд приписных и посессионных крестьян, которые работали в основном на государство, промышленный переворот фактически не начался. Военных пароходов имелось крайне мало, нарезное оружие отсутствовало, принципы комплектования и обучения войск устарели. Также как было чрезвычайно мало железных дорог, первые были построены или начаты строительством только в начале 1850-х гг.

Военно-техническое отставание явилось одной из основных причин поражения в Крымской войне, которая показала громадное ослабление военной мощи империи. И именно для восстановления военной мощи, возвращения статуса военной супердержавы и проводились реформы Александра II и прежде всего крестьянская.

Освобождение крестьян было проведено от начала до конца наиболее дальновидными и умными государственными чиновниками. Сознательно или нет, они добивались двух основных целей, противоречащих друг другу в своей основе: во-первых, создания условий для промышленной модернизации России в военных интересах государства и оздоровления государственных финансов, во-вторых, сохранения помещичьего землевладения с соблюдением всех интересов помещиков.

Наиболее серьёзные упреки в адрес Александра II со стороны либеральной, демократической и революционной общественности и близких к ним историков были и есть упрёки в непоследовательности, незаконченности реформ, так как здание не было закончено; освобождение крестьян, земская, городская, судебная, университетская, цензурная и военная реформы не были увенчаны конституцией России или хотя бы созданием всероссийского земства.

Но противоречивость, непоследовательность Александра II заключаются не в том, что он не даровал даже самой куцей конституции, он и не обещал ничего подобного. Противоречивость и непоследовательность самодержавного монарха заключается как раз в том, что он всё-таки дал земство, суд, университетский устав, допускал гласность и т. д. Ибо цель и смысл его преобразовательной деятельности – укрепление устоев самодержавия с помощью казённой тяжёлой промышленности и модернизации армии. Но для того, чтобы было на что и кому строить железные дороги, заводы и работать на них, Александр II и его правительство были вынуждены пойти на ликвидацию крепостничества и неизбежно сопровождающие эту акцию реформы. Но этому сопротивлялись дворянство и чиновничество (которые вполне справедливо полагали, что ничего хорошего им это не принесёт) и чтобы провести преобразования приходилось прибегать к мерам, выходящим за рамки самодержавной бюрократической монархии.

Александр II был предан идеям мощного самодержавного военного государства. Он поклялся у гроба отца хранить верность его заветам и последовательно выполнял свою клятву, о чём свидетельствует, в частности, его личная переписка[17 - Российские самодержцы. 1801—1917. М., 1994. С. 166—168, 186—187; Письма императора Александра II к князю А. И. Барятинскому (1857—1864 гг.) // Вопросы истории. 2007. №2. С. 132, 135, 137—138.].

Уровень развития любой страны, её промышленности, торговли, культуры определяется уровнем развития сельского хозяйства. Чем выше производительность труда в аграрной сфере, чем меньше работников в ней занято, тем больше возможностей у страны развиваться во всех отношениях. Но добиться повышения производительности труда в XIX в. можно было только через переход к интенсивным методам хозяйствования. Это невозможно сделать при сохранении крепостного права и его пришлось отменить. Но желание при этом сохранить самодержавие привели к непоследовательности реформ Александра II. Так как социальной опорой самодержавной монархии были землевладельческое дворянство и крестьянство, то было сделано всё возможное для их сохранения. Отсюда привилегии помещиков при проведении реформ, политика поддержки даже самых слабых крестьянских хозяйств в пореформенное время. Это привело к сохранению в целом экстенсивного характера сельского хозяйства России, переход к интенсивным методам шёл крайне медленно. По этим причинам промышленность развивалась медленнее, чем могла и, главное, её развитие шло однобоко, с перекосом в сторону военного производства. Нарастали кризисные моменты в сельском хозяйстве: неспособность большинства дворян-помещиков адаптироваться к новым условиям хозяйствования и массовое их разорение, слишком медленное разложение крестьянского хозяйства сдерживало переток рабочей силы в промышленность, приводило к медленному росту спроса на промышленные товары производственного и потребительского назначения, препятствовало концентрации сельскохозяйственных земель в руках фермеров и аграрных предпринимателей. Все эти факторы замедляли индустриализацию России, придавали ей милитаристский характер и создавали предпосылки революций начала XX в.

С точки зрения обеспечения пахотными и кормовыми угодьями крестьянских хозяйств необходимо различать типы сельскохозяйственного производства.

Во-первых, традиционное семейное потребительское многоотраслевое крестьянское хозяйство, смыслом деятельности которого было обеспечение всем необходимым членов семьи. Такое хозяйство было мелкотоварным (деньги были нужны в основном для уплаты налогов и других обязательных платежей), стремилось к полному замкнутому циклу самообеспечения.

Во-вторых, семейное фермерское хозяйство, пока ещё только возникавшее. Целью фермера является получение прибыли, поэтому его хозяйство является специализированным и занимается производством наиболее выгодной продукции в данной местности и в данное время. Для получения максимальной прибыли фермер вынужден использовать интенсивные методы хозяйствования, а это требует больших вложений для закупки производительного инвентаря, урожайных семян, породистого скота.

В пореформенное время было много переходных форм, но полюса были именно такими. А для разных типов земледельческих хозяйств требовалось разное количество земли при одинаковой численности семьи. Для крестьянского потребительского хозяйства, по определению экстенсивного, земли требовалось меньше, чем для интенсивного фермерского. В тоже время для фермерского хозяйства требовалось разное количество земли в зависимости от специализации: для зернового гораздо больше, чем для животноводческого или овощеводческого.

Без учёта типов земледельческих производств обсуждение проблемы крестьянского малоземелья теряет смысл. Для традиционного, именно крестьянского хозяйства, земли в основном хватало после отмены крепостного права, несмотря на отрезки. Хотя в некоторых регионах, особенно чернозёмных, недостаток земли ощущался изначально. Но по мере роста численности крестьян и увеличения количества семейных разделов проблема начала обостряться, особенно в чисто земледельческих губерниях.

Зарождение и развитие хозяйств фермерского типа шло крайне медленно по причине трудностей с увеличением размеров земельных владений. Тем более что правительство вплоть до Первой российской революции проводило политику сохранения мало и безземельных крестьянских хозяйств, что препятствовало концентрации земли в руках фермеров и аграрных предпринимателей и тем самым тормозило переход сельского хозяйства в целом к капиталистическому типу или индустриальному, другими словами.

Низкий уровень крестьянского производства (именно крестьянского) признаёт и Миронов, как и то, что для повышения продуктивности своего хозяйства крестьянам не хватало земли.

«Аграрный вопрос, – пишет он, – важнейшая проблема, которую не сумели решить ни царское, ни Временное правительство. Именно она создавала колоссальное социальное напряжением в стране. Вследствие низкой производительности труда крестьянство страдало от малоземелья и требовало экспроприировать частновладельческую землю, принадлежавшую некрестьянам, и таким простым способом удовлетворить свои возросшие материальные потребности. Эти вожделения поощрялись важнейшими политическими партиями и отчасти самой верховной властью. Значительная помощь со стороны государства в форме так называемого „царева пайка“, как именовали землепашцы разнообразные пособия и прощения недоимок, также поддерживала иждивенческие настроения и патерналистские надежды крестьян великорусских губерний».

По мнению Миронова, опыт «чёрного передела» в 1917—1918 гг. показал, что посредством захвата чужой собственности решить проблему малоземелья и низких доходов крестьян было невозможно. Что «в среднесрочной и тем более долгосрочной – перспективе повышение благосостояния могла обеспечить только агротехническая революция, требовавшая, однако, времени и огромных средств» и «именно этот курс стало проводить царское правительство, приняв за основу своей политики с 1906 г. Столыпинскую аграрную реформу»[18 - Миронов Б. Н. Указ. соч. С. 641, также 583 и др.].

В данном случае Миронов опровергает самого себя, свои утверждения об успешности модернизации России под руководством самодержавного государства. Он, как и другие поклонники Столыпина, напрасно возлагает на столыпинскую аграрную реформу большие надежды на решение проблемы крестьянского малоземелья. Агротехническую революцию, действительно крайне необходимую, было невозможно совершить на основе крестьянского хозяйства в силу его небольших размеров. Л. В. Милов убедительно показал, что даже для ведения традиционного семейного потребительского крестьянского хозяйства в России земли требовалось больше, чем в Европе. Для интенсивного предпринимательского хозяйства этот вывод ещё более справедлив. Поэтому ликвидация общинного землевладения и землепользования путём закрепления крестьянских наделов в собственность в тех размерах, которые имели крестьяне, никаких проблем не решала и не создавала возможности для агротехнической революции.

Крестьянское хозяйство к началу XX в. не просто находилось в состоянии глубокого кризиса, оно не просто не имело перспектив для развития, оно исчерпало возможность своего существования. Существование такого хозяйства в течение веков возможно только или при неизменной численности населения, или при наличии свободного фонда необработанных земель, на которые можно отселять «лишних» людей, или при сочетании этих факторов.