Династия Романовых

Что касается приращивания российских территорий на востоке и севере, то оно осуществлялось за счет колонизации земель на Кавказе, в Азии и Сибири. Как отмечала Ф. Гримберг, симптоматичным был в этом отношении «переход на русскую службу картлийского (“грузинского”) царевича». В Сибири русскими мигрантами, которых теснили на север социальные процессы в стране, создаются кантонистские (казачьи) поселения. Однако до основательного освоения дело не дошло – помешала борьба за эти земли с Китаем. Да и военные столкновения мигрантов-казаков с «московскими ратными людьми» были довольно часты. Однако о них историки, воспевавшие династию Романовых, долгое время молчали. Как отмечала Ф. Гримберг, «Романовская концепция склонна изображать казаков-мигрантов в виде таких “разведчиков боем”, добровольно прокладывающих путь государственным чиновникам; при чтении исторических сочинений может возникнуть впечатление, будто мигранты “специально для государства” завоевывают эти земли и даже чуть ли не посланы “официально” этим самым государством…»

Однако все эти успехи во внешней политике не смогли стимулировать внутригосударственную стабильность. Обстановка в стране оставалась напряженной: затянувшиеся войны, сначала с Польшей, потом со Швецией, привели к значительному росту налогов. Для пополнения казны правительство Алексея Михайловича решило понизить вес серебряных монет, сохранив их номинал, а также ввело медные деньги той же стоимости. Это привело к инфляции. Многие торговцы, да и сами власти отказывались принимать в качестве платежного средства медяки. В ответ на это 25 июля 1662 года в Москве опять вспыхнул бунт, названный «медным». Царь опять вынужден был лично вести переговоры с бунтующим народом, но теперь он делал это не для того, чтобы решить проблему по справедливости, а стараясь выиграть время в ожидании подхода преданных ему стрелецких войск. По его приказу они жестоко подавили восстание. Правда, медные деньги государю все же пришлось отменить.

Но недовольство экономическим положением в стране продолжало расти, и во второй половине 1660-х годов вылилось в одно из самых грозных народных движений XVII века, которое возглавил донской казак Степан Разин. Долгое время историки трактовали его как крестьянскую войну. «Однако даже самый поверхностный анализ так называемого “Разинского движения” выявляет нечто иное, – считает Ф. Гримберг. – Перед нами вовсе не крестьянское восстание, а, пожалуй, настоящая война с “Москвой”, продлившаяся около четырех лет (с 1666—1667 по 1670). К мигрантам-кантонистам присоединяются “беглые” бояре и дворяне со своими отрядами, среди них интересен процент непосредственно “московских” аристократов. Любопытно, что собранное “войско” подчиняется некоему Степану Разину, ведет под его началом независимую от государства внешнюю политику, совершает походы в Персию. Сама личность Разина загадочна в достаточной степени. Во всяком случае, едва ли может идти речь о “народном вожде” и “предводителе голытьбы”. Движение развертывается под антиромановскими и “антимосковскими” лозунгами. Однако “государственные кантонисты” – стрельцы – в конце концов одолевают “независимое кантонистское войско Разина”. Это, несомненно, была крупная победа Романовых».

Не со всем выше сказанным можно согласиться. В частности, так называемые «антиромановские» лозунги Разина как-то не вяжутся с тем, что он широко использовал для привлечения в свои ряды имя царевича Алексея (сына Алексея Михайловича, умершего 17 января 1670 года). Подручные казацкого вождя усиленно распространяли в народе слух о том, что царский сын жив, спасся от злости отца и бояр и вместе с ними идет на Москву. А Разин, дескать, ведет свое войско, чтобы возвести его на московский престол, а также «вскоре освободить всех от ярма и рабства боярского». Какой-то казачок даже принужден был играть роль царевича и превращал поход в событие, получившее благословение церкви.

Существуют и другие точки зрения как о личности Степана Разина, так и о характере его действий. В частности, по словам историка В. И. Буганова, казацкий атаман представлял себе результат успешного восстания на Руси чем-то вроде большой «казацкой республики» с казацким устройством без монархии. Имя же царевича Алексея использовалось им потому, что среди восставших простолюдинов была сильна вера в «доброго царя». Еще одним именем, с помощью которого Разин пополнял ряды своего войска, было имя опального патриарха Никона, лишенного сана и сосланного в отдаленный Белозерский монастырь за церковную реформу, приведшую к религиозному расколу в стране. В своих «прелестных письмах» атаман призывал народ истреблять воевод, бояр, дворян, приказных людей, обещал уничтожение крепостничества. Большинство историков едины в том, что этот предводитель – смелый, дерзкий, нередко бесчеловечный, с необузданным нравом – поначалу возглавлял отряд донских казаков и, как и многие другие, ходил вместе с запорожцами в походы против крымчаков, а также промышлял разбоем. А идея восстания возникла у него после того, как царское правительство попыталось лишить казачество завоеванных вольностей.

Правление Алексея Михайловича, начавшееся бунтом, им же и закончилось. Только теперь местом действия была уже не Москва, а… Соловки. Самое удивительное, что это восстание возглавил Никанор – бывший игумен Саввино-Сторожевского монастыря, того самого, основатель которого когда-то спас государя на охоте. Соловецкие монахи с самого начала не приняли никоновские нововведения, но в Москве на это долгое время закрывали глаза, надеясь договориться. Поэтому и военной силы против восставших не применяли. Между тем соловецкие монахи уже в 1669 году перестали молиться за здравие царя, а затем начали принимать в свои ряды беглых разинцев. В 1674 году Алексей Михайлович велел взять монастырь под круглосуточную осаду, после чего часть его защитников покинула Соловки, другая была брошена в темницу староверами. И только в январе 1676 года, незадолго до смерти Алексея Тишайшего, один из монахов показал правительственным войскам тайный ход, по которому те ворвались в крепость. После ожесточенного боя уцелело лишь 60 бунтовщиков, в том числе и Никанор. Жестокая расправа над ним была учинена 29 января 1676 года, непосредственно в день кончины царя.

Так что жизнь царя Алексея Тишайшего, сотканную из многочисленных бунтов и войн, осложненную серьезным церковным расколом и разгоравшейся яростной борьбой двух идеологий, впоследствии названных «западничеством» и «славянофильством», вряд ли можно было назвать тихой. Да и возможна ли она была в эпоху, очень точно названную историками «бунташным веком»? Кстати, и сам царь отличался кротостью и тихостью лишь в юности. А будучи уже в зрелом возрасте, как справедливо было подмечено современными исследователями истории династии Романовых, «больше полагался не на силу убеждения, а на убеждение силой». У тех, кто пришел после него, поводов для этого оказалось не меньше. Тем более, если учесть, что трон под молодой, еще не окрепшей династией опять сильно зашатался. На этот раз причиной тому стала борьба между наследниками престола, а точнее родственных им родовых кланов – Милославских и Нарышкиных, которая началась еще при жизни царя Алексея.

Борец с местничеством

Последние годы жизни Алексея Михайловича были омрачены печальными событиями. 2 марта 1669 года скончалась царица Марья Ильинична, в следующем году поочередно ушли из жизни сразу два сына – 4-летний Симеон и 16-летний наследник престола Алексей Алексеевич. Оставшиеся в живых сыновья Федор и Иван болели, видимо, той же наследственной болезнью, что и царевич Алексей. И хотя Федор был умен и образован, править государством он не мог из-за слабости здоровья: по словам историка и журналиста С. Мерцалова, «ходил он, опираясь на палку, и был вынужден просить помощи у придворного даже для того, чтобы снять шапку перед иностранным посланником». Таким образом, возникла вполне реальная угроза для преемственности царской власти. По сути, династия Романовых могла пресечься на втором или третьем представителе. Чтобы предотвратить это, государь решил в 1671 году жениться вновь. На сей раз его избранницей стала 19-летняя Наталья Кирилловна Нарышкина, дальняя родственница боярина Артамона (Артемона) Матвеева, царского друга и единомышленника, возглавлявшего правительство. И уже 30 мая 1672 года супруга подарила Алексею Михайловичу еще одного наследника, впоследствии ставшего царем Петром I. С воцарением Натальи Кирилловны, вокруг нее, разумеется, стали группироваться ее родичи, Нарышкины, которые вступили в соперничество с родней первой жены Алексея Михайловича – Милославскими.

После смерти государя остались в живых восемь его детей от первого брака и трое – от второго. Поскольку закона о престолонаследии не было, фактически сразу началась междоусобная гонка двух кланов: кто же встанет у трона – Милославские или Нарышкины? Кому присягнут: четырнадцатилетнему Федору или маленькому Петру? Все должно было решиться не путем законодательных норм и установок, а в ходе клановой борьбы.

Нелегкий выбор был сделан едва ли не в одну ночь, когда, по словам Ф. Гримберг, «девятнадцатилетняя Софья буквально “организует” присягу бояр именно своему единоутробному младшему брату Федору. Это совсем не было легко. К тому времени стараниями Нарышкиных-Матвеевых большая часть Милославских-Морозовых была выслана из Москвы. Но Софья уже явно помышляет о собственной “партии”, которую поддерживали бы воинские силы».

Шестилетний период правления царя Федора Алексеевича (1676—1682) историками традиционно трактовался как «бесплодно потерянные годы», поскольку страной управлял юный и весьма болезненный государь, который мало что смог и успел изменить к лучшему. Но недавние исследования А. П. Богданова и уже неоднократно упоминаемой здесь Ф. И. Гримберг убедительно свидетельствуют об обратном. Оказывается, что слабый здоровьем юноша был на редкость энергичным, умным и образованным, и это позволило ему за несколько лет, отведенных судьбой, проявить себя на многих поприщах и сделать больше, чем некоторые монархи успевают за долгую безмятежную жизнь. В 14 лет он уже хорошо вникал во все государственные дела, был сам себе первым министром правительства и без чьей-либо помощи издавал собственные указы. Благодаря проведенной им военно-окружной реформе резко увеличилась численность постоянной армии, которая теперь была вооружена и организована по европейскому образцу. Весьма удачно юный монарх реорганизовал и структуру государственного аппарата таким образом, что представители враждующих боярских родов, возглавлявшие отдельные приказы, стали четко заниматься каждый своим делом, была устранена бюрократическая волокита, а в государственных учреждениях введен 10-часовый рабочий день. А еще он снизил налоги и простил многочисленные недоимки, с целью поддержания православия на Руси и борьбы с церковным расколом учредил «Славяно-греко-латинскую академию».[6 - По мнению Ф. И. Гримберг, в годы правления Федора Михайловича в Москве были устроены только несколько греко-латинских школ, а славяно-греко-латинское училище – почти академическое учебное заведение, в некотором роде напоминавшее университет, было основано при его сестре Софье.]

Успешной была и внешнеполитическая деятельность Федора Алексеевича: при нем ведется война с Османской султанской империей, в результате которой Российское государство приобретает еще часть малороссийских и крымских земель.

Но, несмотря на все эти достижения, третий Романов вошел в историю прежде всего как непримиримый борец с приносившим громадный вред государству местничеством – когда должности и звания распределяются не по способностям и заслугам, а по знатности происхождения. Не удивительно, что при назначениях на государственные посты между представителями аристократических родов «происходили ссоры, поселялась вражда». Для устранения этого по приказу Федора Алексеевича уничтожаются разрядные книги, а вместо них вводятся упрощенные записи «для памяти потомства» в родословных книгах. Большинство историков считают такие действия прогрессивными. А вот, по мнению Ф. И. Гримберг, сожжение разрядных книг вовсе не уничтожало местничество как таковое и было направлено прежде всего на упрочение власти династии Романовых. Свою позицию она аргументирует так: «Для русской истории сожжение разрядных книг было очень симптоматично. Романовы не хотели памяти о былом, о прошлом, о том времени, когда они были “ничем”. Теперь они были “всем” и хотели, чтобы все начиналось именно с них. Особенно сильно надлежало ударить опять-таки по Рюриковичам и Гедиминовичам. Наверное, мы уже никогда не восстановим подробно историю многих старинных русских родов. Но что еще оставалось делать Федору Алексеевичу: борьба велась не на жизнь, а на смерть. Но дорого обошлась русской истории эта “разработанная” молодым царем модель сжигания, уничтожения памяти о минувшем. Слишком часто приходили к власти те, что еще недавно были “ничем” и потому должны были как можно быстрее уничтожить, сжечь память о своих предшественниках». Одним из подтверждений версии исследовательницы может служить тот факт, что во введенных царем родословных книгах позволялось описывать своих предков только начиная с Ивана IV.

Такая версия, несомненно, укладывается в русло романовской концепции русской истории и имеет под собой определенное основание. И все-таки не стоит забывать о том, что борьба Федора Михайловича с местничеством не сводилась только к уничтожению разрядных книг (т. е. преимуществ и привилегий аристократии). Частью ее можно считать и указанные уже здесь меры по упорядочению структуры государственного аппарата, направленные на устранение соперничества между представителями знатных родов и кланов. В совокупности такие действия царя были на пользу государству, давали возможность продвижения по службе не очень знатным, но образованным и предприимчивым людям, послужили также своеобразным фундаментом для дальнейших преобразований Петра I.

Насыщенной событиями была и личная жизнь третьего Романова. Недолго проживший, болезненный государь все же успел дважды жениться. Первый брак он заключил с Агафьей Семеновной Грушецкой (или Грушевской) – юной представительницей клана московских православных поляков Грушецких-Заборовских (Забровских). У его сестры Софьи он радости не вызвал, видимо, потому, что в случае появления у царя наследников, еще больше отдалял ее саму от вожделенного престола. Но не прошло и года после свадьбы, как в царской семье произошли трагические события. Вот что пишет об этом Ф. Гримберг: «…в середине 1681 года в молодой семье Федора происходят сразу две скоропостижные смерти. На третий день после родов умирает царица и спустя неделю – новорожденный царевич Илья. Имела ли к этим смертям отношение Софья? Наверное, мы никогда не узнаем». Так же как и о причинах этих смертей: были ли они результатом удавшейся внутренней интриги, «порчи», или же действительно произошли просто в силу несчастного стечения обстоятельств?

Дальше – больше. Менее чем через год Федор Алексеевич женился снова. Второй его супругой стала Марфа Матвеевна Апраксина. Но через два месяца после свадьбы 21-летний царь внезапно скончался. И еще раз приходится задаваться вопросом: была ли его смерть естественной, приключившейся вследствие врожденной слабости здоровья, или кто-то постарался ее ускорить? Это еще одна загадка, на которую уже вряд ли будет получен ответ. А тем временем вокруг российского трона снова разгорелась нешуточная борьба – теперь уже между отдельными ветвями рода Романовых, и главным действующим лицом ее стала царевна Софья. О своих претензиях на царскую корону она фактически заявила уже в день похорон Федора. Царевна явилась на отпевание в Успенский собор, что по законам тех лет было неслыханным поступком, так как появление в храме девицы в глазах народа считалось нарушением всех правил. Но смена царской власти поначалу пошла не по Софьиному сценарию…

Двуглавый орел, или два царя на одном троне

Претендентами на опустевший российский престол на сей раз стали сразу два представителя рода Романовых: малолетние царевичи Иван и Петр. И, что бывает крайне редко, оба взошли на него в 1682 году одновременно. Об истории их воцарения и правления в сборнике к 300-летию Дома Романовых пишется крайне мало и одиозно: «После смерти бездетного Царя Федора Алексеевича патриарх и бояре, с согласия народа, собранного в Кремле, решили возвести на Престол младшего из двух сыновей Царя Алексея Михайловича – десятилетнего Петра, как здорового телом и одаренного большими способностями. Но властолюбивая Царевна Софья, дочь того же Царя от первого брака, с помощью мятежных стрельцов, настояла на том, чтобы на Престол был возведен и другой брат ее – болезненный Иоанн. Оба и венчались на царство, управление же Государством, за малолетством одного и болезненностью другого, было поручено Софье». Между тем, за этими скупыми строками кроется немало драматических событий, сломавших не одну человеческую судьбу.

Этому двуцарствию предшествовала непродолжительная по времени, но весьма насыщенная страстями дворцовая многоходовая интрига, которая велась не только кланами Нарышкиных и Милославских, но и другими аристократическими родами. Сначала Нарышкины подсуетились и на один ход опередили соперников. Сразу же после смерти Федора они пришли во дворец с твердым намерением в тот же день провозгласить царем Петра. На случай сопротивления они даже надели под платье панцири. Но биться ни с кем не пришлось: большинство бояр было на стороне «Петровского клана». И когда патриарх вынес на крыльцо ничего не понимающих малышей и обратился к толпе с вопросом, кому быть царем, все стали кричать: «Петра, Петра!» Но сторонники Милославских, понимая, чем может грозить им приход к власти ставленника Нарышкиных, конечно же не смирились. Скорее всего, с их подачи в день коронации юного Петра по Москве разнесся слух: «Нарышкины отравили царя Федора и задушили царевича Иоанна». А еще распространилась молва о том, что брат Натальи Нарышкиной Иван вроде бы примерял на себя царский венец и садился на трон, приговаривая при этом, что и венец, и трон ему идут больше, чем кому-либо еще. Эти слухи были подхвачены вечно недовольными властью стрельцами. Подстрекаемые к бунту Софьей и ее любовником, князем Василием Голицыным, они ударили в набат и схватились за оружие.

15 мая 1682 года стрельцы ворвались в Кремль и устроили там настоящий погром. В числе схваченных ими оказался Иван Нарышкин. Его отвели в Константиновскую башню, долго пытали, а затем изрубили на куски. После расправы над Иваном и другими сторонниками Нарышкиных ненависть к ним, как к правителям, была утолена. В надежде успокоить стрельцов царица Наталья вышла к ним, ведя за руки Иоанна и Петра. Тогда, стоя на крыльце, 10-летний Петр впервые увидел силу народного гнева, в результате которого дворцовая площадь утопала в крови. Стрельцы настояли на признании царями обоих наследников и назначении над ними на время их малолетства регентства Софьи. 23 мая Земским собором Петр был утвержден «вторым царем», а Иван – «первым». Впоследствии для них был сделан двухместный трон, в золоченой спинке которого проделали окошко, чтобы регентша подсказывала братьям их «царскую волю». Так двуглавый орел в гербе Российского государства, символизирующий то, что Москва пришла на смену Византии и сделалась Третьим Римом, словно обрел в этом двуцарствии реальное воплощение.

Поскольку болезненный царь Иван V, который был «скорбен головою», заниматься государственными делами совсем не мог, а десятилетний царь Петр I жил вместе с матерью Натальей Кирилловной в селе Преображенском, государством самостоятельно правила царевна Софья, которую так и называли – правительницей. Так продолжалось семь лет, и все эти годы положение царской власти было непрочным. А следовательно, и дела в государстве шли без особого успеха. Был заключен очередной «вечный» мир с Польшей, по которому та отказалась от Киева, по Нерчинскому договору взяты у Китая земли по берегам Амура. А еще состоялось два военных похода князя Голицына на крымских татар. И хотя Софья пыталась провозгласить их «весьма успешными», все прекрасно знали, что закончились они неудачами, и это вызывало повсеместное недовольство правительницей. К тому же она хорошо понимала, что чем старше становился Петр, тем больше слабела ее власть и тем сильнее была опасность со стороны повзрослевшего «второго царя» стать «первым и единственным». Значит, пришла пора опять поднимать стрельцов…

«Софьины загадки»

Царевна Софья, как это не удивительно, до сих пор представляется одной из самых загадочных исторических фигур в пасьянсе Дома Романовых. Многое о ней вроде бы известно, но еще больше скрыто или «навеки погребено» в недрах романовской концепции российской истории. В частности, еще в петровские времена были частично уничтожены материалы о заключении Софьи в Новодевичий монастырь, о ссылке ее фаворита князя Василия Голицына и о казни нового любовника – начальника стрелецкого приказа Федора Шакловитого. Вот почему история ее жизни вначале забылась, а потом обросла загадками и легендами. Исходя из них, многие знаменитые писатели и поэты рисовали ее исторический портрет по-разному. В очерке «Запрещенная правительница» В. Сергеев пишет об этом следующее: «Для Вольтера Софья была “прекрасной, но неудачливой принцессой московитов”, для Алексея Толстого – злобной противницей реформ, для Марины Цветаевой – сказочной Царь-девицей. Для большинства ее современников Софья была царевной, которая в жестокий мужской век пыталась править с женской мягкостью и мудростью – да так и не смогла».

А вот под пером многочисленных историков романовской эпохи и советского периода она предстает перед потомками прежде всего как хитрая, алчная и любвеобильная натура, стремящаяся любой ценой получить власть. Не отрицая всего этого, необходимо все же отметить, что царевна занималась не только амурными делами и интригами, но и была весьма сведуща в делах государственных. Есть косвенные доказательства того, что она чуть ли не первой на Руси, задолго до Екатерины II, занималась сочинительством и переводами, была весьма начитанна и образованна, да и государством правила с толком. Исходя из этого, вот что пишет о ней современный российский историк Э. Э. Камозин: «Софья была необыкновенной девушкой, особенно в понимании тогдашнего “старомосковского” общества, в котором женщину глубоко уважали как мать и хранительницу домашнего очага, но совершенно не воспринимали как фигуру общественную. Уже в ранней юности Софья проявила себя в науках и искусствах – она знала богословие, историю, латынь и польский, сочиняла стихи. Учитель и наставник царевны Симеон Полоцкий называл ее “зело премудрой девицей, наделенной тончайшей проницательностью и совершенно мужским умом”. Ну а вскоре, годам к двадцати пяти, выяснилось и то, что помимо “мужского ума” Софья обладает еще и чисто мужским властолюбием: уже при Федоре она стала активно заниматься политикой».

Так почему же в официальном портрете правительницы долгое время не было ни одной позитивной черты? Вот как на этот вопрос отвечает Ф. Гримберг: «Романовская концепция оценивает ее скорее негативно: прежде всего, как противницу Петра, как “защитницу старого уклада”. Но, применительно к Романовым, употребление понятия “старый, стародавний уклад” просто смешно. Романовы молоды и, как мы уже сказали, готовы на все. Надобно – они всячески перечеркивают свое – “седьмая вода на киселе” – родство с Рюриковичами. Надобно – сжигают разрядные книги. Даже самый поверхностный взгляд на деятельность Софьи показывает ее вовсе не защитницей какого бы то ни было “стародавнего уклада”, но определенного рода “реформатором-постепенновцем”».

На самом деле, по мнению этого же историка, «негативная оценка Софьи связана прежде всего с борьбой двух романовских ветвей. Романовы-Нарышкины мыслили «государственно» – в исторических сочинениях Романовы-Милославские должны были выглядеть и выглядели неумными, жалкими, или, как Софья, «действующими неправильно». Поэтому в исторических сочинениях время ее правления, как правило, называлось «темным периодом» перед блестящей эпохой Петра. Но многочисленные факты свидетельствуют об обратном. По мнению В. Сергеева, «несмотря на свой жесткий мужской характер, Софья правила с женской мягкостью и осмотрительностью» и ни в чем не уступала своему великому брату. В мемуарах ее современника, князя Б. Куракина, ставшего впоследствии сподвижником Петра I и часто критиковавшего его сестру, можно найти такие строки: «Правление царевны Софьи Алексеевны началось со всякою прилежностью и правосудием всем и ко удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было». А вот еще одно свидетельство, оставленное недоброжелателем Софьи, посланником французского двора де Невиллем в его «Записках о России»: «Насколько ее стан широк, короток и груб, настолько ум тонок, остер и политичен». Подобные суждения высказывались многими современниками правительницы, независимо от их политических склонностей.

В чем же заключалась государственная мудрость Софьи? Сошлемся на факты, приведенные В. Сергеевым: «Царевна усилила борьбу со взятками и произволом чиновников, а также с доносительством, ставшим в России настоящим бичом. Она запретила принимать анонимные доносы, а кляузников, заполнявших судебные присутствия, велела бить плетьми. Не была она и поклонницей старины, защитницей “узорного терема”, как писала ее поклонница Марина Цветаева. Продолжая политику отца, Софья приглашала в Россию иностранных специалистов. Развивалась и отечественная система образования – в 1687 году была открыта задуманная учителем царевны Симеоном Полоцким Славяно-греко-латинская академия. Есть сведения, что царевна даже думала открыть школу для девочек». Видимо, поэтому выдающийся историк XIX века В. О. Ключевский ставил в заслугу Софье то, что она «вышла из терема и отворила двери этого терема для всех желающих».

Ф. Гримберг указывает и на вторую загадку правительницы, справедливо задаваясь вопросом: «Каким образом женщина, царевна, при укладе, как бы исключающем активное участие женщин в политической жизни, добилась того, что открыто встала во главе этой политической жизни?» Ответ на него исследовательница находит в примерах из «доромановской» истории и укладе жизни русских цариц. В частности, она пишет: «Сохранились сведения о политической активности Софьи-Зои Палеолог, супруги Ивана III, византийской царевны, воспитанной в Риме. Ирина Годунова принимала послов и едва не попала на трон после смерти мужа, Федора Ивановича. В честь рождения Петра Алексей Михайлович приказал отлить медаль, на одной стороне которой была изображена царская чета – он и мать новорожденного царевича, Наталья Нарышкина. Но не только примеры открытой политической активности послужили своего рода фундаментом для будущих действий Софьи. Для первых Романовых характерна скрытая политическая активность “терема”, женских покоев… Таким образом, поведение Софьи вовсе не выглядит чем-то совершенно неожиданным, из ряда вон выходящим». Забегая вперед, отметим, что наряду с Софьей ее сестры, царевны Марфа и Екатерина, также были активными политическими игроками из числа царского «терема», являясь деятельными участницами антипетровского заговора.

Выстраивая свой путь к власти, Софья проявила немало весьма полезных для правительницы качеств. Она оказалась неплохим психологом и лицедеем. Вспомним хотя бы, как вела себя царевна на похоронах царя Федора Алексеевича: «Она шла пешком, – пишет Ф. Гримберг, – демонстративно оплакивая брата и объявляя о том, что он отравлен врагами, что она сама, пятеро ее сестер и юный брат Иван Алексеевич совершенно осиротели и также отданы на расправу врагам; и, наконец, в заключение просила отпустить их, несчастных потомков Марьи Милославской, в чужие земли к христианским королям для спасения». Созданный ею образ скорбящей мученицы был необходим для осуществления следующего хода – силового захвата власти путем имитации своего рода «народной расправы» (руками стрельцов, сочувствующих и возмущенных «несправедливым» отношением к ней) над Нарышкиными. Таким образом, по словам Ф. Гримберг, только создав этот «“эмоциональный фон” дальнейшей расправы с соперниками, публично выставив себя гонимой и несчастной, Софья в мае 1682 года поднимает настоящий мятеж против Нарышкиных-Матвеевых».

Хорошо известно о той помощи, которую оказал ей в этом один из наиболее влиятельных придворных того времени, князь Василий Голицын. Но одними дворцовыми интригами, без военной силы власть было не получить. Поэтому для Софьи еще важнее была поддержка начальника стрелецкого приказа князя Ивана Андреевича Хованского. И она ее, как известно, получила. Однако это «сотрудничество» вызывает немало вопросов. Если с Голицыным у царевны были тесные узы интимной связи (как она сама писала, он был «страстью ее души»), то на чем основывались ее отношения с представителями древнейшего рода Хованских, которые вели свою родословную от Гедиминовичей и сами были не прочь занять российский престол?

По мнению Гримберг, «“сотрудничество” Софьи и Хованских осуществлялось на возможности компромисса». В чем же он состоял? Исследовательница полагает, что «претензии Хованских не были тайной для Софьи, и компромиссный вариант заключался в браке Андрея, сына Хованского, с одной из царевен, Софьиных сестер». Впрочем, она допускает, что речь могла идти и о браке с самой Софьей. На чем же строится такое предположение? Гримберг ссылается на любопытный факт, приведенный Г. А. Власьевым в его труде «Потомство Рюрика. Материалы для составления родословной», изданном в 1907 году, т. е. еще во времена правления последнего Романова. В нем указывается, что Андрей Хованский был женат на Анне Прозоровской, урожденной Щербатовой, вдове князя Прозоровского. Но ведь современники, писавшие о «Хованщине», ни о какой Анне не упоминают! Может быть, она являлась женой какого-то другого представителя рода Хованских? А если и была женой князя Андрея, то, по мнению Гримберг, он мог легко расторгнуть эти брачные узы, так как «браки в Московии не отличались прочностью; “неугодную” супругу, если ее род не был богат и влиятелен, всегда можно было отослать в монастырь…» Но в таком случае, если следовать логике исследовательницы, «Хованские предполагали для Софьи или одной из сестер замужество с представителем их рода, для которого этот брак явился бы вторым, то есть такое замужество для “царевны” оказывалось как бы вдвойне “непрестижным”». И все-таки Гримберг допускает, что «Софья могла лишь делать вид, будто соглашается на подобный вариант». Она не могла не понимать, что ничего хорошего подобный брак ей не сулил: Хованские быстро отстранили бы ее от власти. Но, видимо, именно в этом мнимом согласии и состоял компромисс, на котором основывалось «сотрудничество» Софьи с князем Хованским. И хотя документально это предположение ничем не подтверждено, дальнейший ход событий может свидетельствовать о его правомерности.

А развивались они, как мы уже знаем, весьма бурно и стремительно. Расправившись с Нарышкиными-Матвеевыми, Хованские поставили вопрос о созыве очередного феодально-церковного представительства страны – Земского собора. Хотя Софья и не спешила со свадьбой, они хорошо понимали, что ждать и бездействовать нельзя. Но именно в преддверии Собора ими была допущена ошибка, стоившая жизни многим участникам «Хованщины». Она состояла в том, что перед его проведением Хованские заручились поддержкой антиромановски настроенных церковников-раскольников. Но поскольку таковые в составе Собора были в меньшинстве, большая часть церковников не поддержала Хованских и он не состоялся. А для них самих эта политическая интрига закончилась трагически: отец и сын Хованские были казнены.

Правление Софьи по закону было временным, и чем ближе становились даты совершеннолетия ее подопечных, тем сложнее ей было найти рычаги для удержания власти в своих руках. Вот что пишет по этому поводу Ф. Гримберг: «Трудно понять, на что рассчитывала Софья в дальнейшем, кому намеревалась передать престол. Брат ее Иван, кажется, не отличался особенной политической активностью, с ним Софья, вероятно, могла бы договориться. Важным ее противником был юный Петр. Намеревалась ли она убить Петра?» По всей вероятности, да. По крайней мере, о намерении правительницы расправиться со сводным братом пишет в своем описании стрелецких выступлений Андрей Артамонович Матвеев.

Доподлинно известно, что в отчаянной попытке укрепить свои позиции Софья летом 1689 года велела стрелецким полкам захватить Преображенское, где находился Петр со своей семьей и матерью, и перебить всех его сторонников. В сумятице очередного кровопролития легко мог погибнуть и он сам. Но за день до стрелецкого бунта в лагерь Петра переметнулись двое стрельцов, которые и донесли ему о планах царственной сестрицы. Тот успел укрыться в Троице-Сергиевом монастыре, а уже на следующий день туда прибыл собранный им Преображенский полк. Это вызвало тревогу в лагере Софьи. Правительница даже предприняла несколько попыток к примирению с братом, но все они окончилось неудачей. Между тем, военные силы, на которые она рассчитывала опереться, с каждым днем таяли. Солдатские и стрелецкие полки, возглавляемые окольничим Федором Шакловитым, удержать в повиновении не удалось. Они не рискнули вступить в бой с солдатами Петра.

Тем временем юному царю доложили о тайном совещании, созванном Шакловитым, на котором решался вопрос о попытке проведения дворцового переворота. Петр потребовал у Софьи выдать изменника. Оставшейся без поддержки стрельцов правительнице ничего не оставалось, как пойти на это. 7 сентября, спустя месяц после начала бунта, Шакловитый вместе с сообщниками был доставлен в монастырь, где их подвергли пыткам и допросу, а через пять дней казнили. Для Софьи это означало полное поражение.

Чтобы окончательно решить вопрос об отстранении правительницы от власти, Петр направил брату Ивану письмо, в котором писалось: «Срамно, государь, при нашем совершенном возрасте тому зазорному лицу государством владеть мимо нас». После того к Софье приехал боярин Троекуров с царским приказом: отказаться от власти и отбыть в Новодевичий монастырь на вечное жительство. Условия ее содержания там были поистине царские: Софья жила в окружении многочисленной свиты, ежедневно ей присылали огромное количество всевозможных яств и даже горячительных напитков. Царевна ни в чем не знала отказа. Единственное ограничение – она не имела права покидать обитель. Впрочем, ее это не остановило: сестры Марфа и Мария, а также близкие женщины из числа свиты служили как бы связующим звеном между монастырем и городом, сообщая царевне всю интересующую ее информацию.

Между тем новости, доходившие за толстые монастырские стены, Софью не радовали. Петр быстро мужал и все активнее занимался государственными делами. Первые шаги по пути преобразований он направил на укрепление и оснащение войска, создание российского флота, что позволило ему в июле 1696 года одержать победу под Азовом в военной кампании против Турции. К тому времени двуцарствие закончилось – после смерти в январе 1696 года царя Ивана Петр стал единодержавным царем. Прежде чем развернуть в государстве большие реформы, он решил побывать в европейских странах и познакомиться с их жизнью и достижениями. С этой целью вскоре после взятия Азова Петр снарядил «Великое посольство», в которое кроме него вошли послы, волонтеры и солдаты – всего 250 человек. Но тут уже перед самым отъездом, в феврале 1697 года, ему донесли о новом заговоре среди стрельцов. Неизвестно, участвовала ли в нем отлученная от власти правительница или он был организован иноземцем, полковником Цыклером, но одно из основных требований восставших состояло в том, чтобы вернуть на престол Софью. Что же касается Петра, то стрельцы собирались объявить его «нехристем», губящим Россию, и лишить жизни. Ненавидевший его честолюбивый полковник даже подыскал среди них подходящих для убийства исполнителей и предложил им: «Как государь поедет с Посольского двора, и в то время можно вам подстеречь и убить». Но как только Петру стало известно о заговоре, он тут же начал расследование. Заговорщики были схвачены, а их организаторы – казнены. Только после того как был восстановлен порядок в столице, молодой царь отправился в путешествие по Европе.

Для Софьи длительное отсутствие Петра в России стало последним шансом для возвращения себе власти. Весной 1698 года стрельцы снова взбунтовались. Помимо невыплаты им положенного денежного довольствия, непосредственным поводом для мятежа прослужило известие о намерении царя перевести четыре стрелецких полка для прикрытия западной границы. Для них это означало смену столичного приволья на трудную и опасную службу в пограничных городах. И на этот раз стрельцы выступали под излюбленным лозунгом «Софью на царство!», руководствуясь грамотами, которые через своих сестер Марфу и Марию передавала им из монастыря опальная царица. Однако стрельцы действовали не слишком решительно, и еще до приезда Петра мятеж был подавлен. В августе, по возвращении из Европы, царь лично принял участие в расследовании заговора: в течение недели были арестованы около четырех тысяч человек, в том числе все стрельцы, проходившие службу в мятежных полках. Началась настоящая охота на стрельцов, получившая громкое название «великий сыск».

Особый допрос Петр учинил Софье. Следствие располагало данными о том, что заговорщики поддерживали связь друг с другом через некую Офимку Кондратьеву, приживалку опальной правительницы. Втянутой в заговор была и царская сестра Марфа. По тому, какую роль играли в этом бунте женщины, его впору было назвать не стрелецким, а бабьим. Никаких прямых улик в виде писем, доказывающих вину Софьи, добыть не удалось. Не помогли и очные ставки царевны со стрельцами – она все отрицала. Историки задавались вопросом о том, подвергалась ли бывшая правительница, как и другие организаторы заговора, пыткам? И не имея достоверных данных, ответ на него давали чаще всего отрицательный. Свет на эти события пролил найденный в середине XIX века дневник Патрика Гордона, участвовавшего в подавлении стрелецкого бунта 1698 года. В нем писалось, что царевна Софья была вздернута на дыбе и порота кнутом. Этот «допрос с пристрастием» был неофициальным, и потому протокол его не составлялся. Бывшая правительница перенесла пытки стойко, ни единым словом не показав против стрельцов. Несмотря на то что вина ее так и не была доказана, Софье пришлось до конца своей жизни (1707 г.) оставаться на тюремном положении в монастыре под именем инокини Сусанны, полученном после насильственного пострига.

Хотя после этих драматичных событий Софья-Сусанна уже не выступала на сцене российской истории, память о ней сохранилась не только в исторических анналах. Она стала первой сильной женской личностью в династии Романовых, и потому события, связанные с ее правлением, особо привлекали внимание деятелей культуры. Достаточно вспомнить хотя бы о замечательной опере Мусоргского «Хованщина», картинах Репина («Софья в монастырской келье») и Сурикова («Утро стрелецкой казни»). По мнению Ф. Гримберг, «эти произведения созданы в русле укрепления “национальной доктрины”, смягчившей романовское отношение к Софье и пытавшейся рассматривать такие явления, как церковный раскол или действия стрелецкого войска, в качестве проявления “народного сопротивления” реформам…» Сегодня многие исследователи смотрят на предшественницу Петра совсем по-иному. В частности, В. Сергеев считает, что «Софья могла стать одной из лучших правительниц в истории: царевна ни в чем не уступала своему великому брату, Петру I. Но в конце XVII века Россия была еще не готова к тому, чтобы главой государства стала женщина». В результате на смену кратковременному правлению Софьи в России пришла насыщенная событиями и большими переменами эпоха Петра I, продлившаяся до 1725 года. Правление первого российского императора также таит немало загадок, одна из которых, связанная с якобы составленным им завещанием, и поныне горячо обсуждается историками.

Завещание Петра I

И другие загадки престолонаследия

Несколько слов o порядке престолонаследия в России

«Величие гения Петрова, громадность его целей поражают западный мир и отражаются в создании дикого мифа о завещании Петра Великого. Вражда, злоба и боязнь за будущее выразилось в этом мифе, угрожающем Европе господством силы», – так писал русский историк XIX века К. Н. Бестужев-Рюмин о загадке, связанной с завещанием первого российского императора.

Миф о якобы недописанном или исчезнувшем завещании Петра I родился после изменения, внесенного им в порядок престолонаследия 5 февраля 1722 года. До этого наследование царского трона на Руси было достаточно простым и основывалось на обычае, ведущем свое начало от основания Московского великого княжества. Оно осуществлялось по родовому признаку, то есть от отца к сыну. Было лишь несколько случаев, когда русский престол переходил по выбору. Как уже известно, именно так в 1598 году был избран Земским собором Борис Годунов, в 1606-м – боярами и народом Василий Шуйский, в 1610-м – польский королевич Владислав и, наконец, в 1613 году – Михаил Романов. После этого порядок престолонаследия по первородству не нарушался в течение более ста лет.

О том, что же подвигло Петра I на изменение правил наследования трона, стоит сказать отдельно и более подробно. Пока же ограничимся лишь тем, что в соответствии с изданным им в 1722 году «Уставом о наследовании престола» передача трона стала возможной по завещанию государя. Таким образом, по новым правилам преемником царской власти мог стать любой, кто, по мнению царствующего монарха, был достоин возглавить государство. Однако сам Петр I завещания не оставил. В результате с 1725 по 1761 год в России произошло три дворцовых переворота: в 1725-м к власти пришла вдова Петра I, ставшая императрицей Екатериной I, в 1741-м – дочь Петра I Елизавета Петровна, а в 1761 году Екатериной II был свергнут император Петр III.

Чтобы в дальнейшем не допустить государственных переворотов и всяческих интриг, император Павел I решил заменить введенную Петром I систему престолонаследия новой, четко устанавливающей порядок наследования российского престола. 5 апреля 1797 года во время коронации Павла в Успенском соборе Московского Кремля был обнародован «Акт о престолонаследии», который с небольшими изменениями просуществовал до 1917 года. В нем определялось преимущественное право на наследование трона за мужскими членами императорской фамилии. Женщины не были устранены от престолонаследия, но преимущество закреплялось за наследниками по мужской линии по порядку первородства. Устанавливался следующий порядок передачи престола: наследником первой очереди являлся старший сын царствующего монарха, а после него – по старшинству все его мужское поколение. По его пресечении наследство переходило в род второго сына и в его мужское поколение, потом точно так же – в род третьего сына и так далее. Только по пресечении последнего мужского поколения от сыновей императора наследство оставлялось в том же роде, но в женском поколении. Такой порядок престолонаследия абсолютно исключал борьбу за престол.

В Акте также содержалось положение о непризнании браков членов Императорского Дома без дозволения государя законными. А еще Павел I установил совершеннолетие для государей и их наследников по достижении 16 лет, а для прочих членов императорской фамилии – до 20 лет. В случае восшествия на престол несовершеннолетнего государя было предусмотрено назначение правителя и опекуна. В «Акте о престолонаследии» содержалось исключительно важное положение о невозможности восшествия на российский престол лица, не принадлежавшего к Православной церкви.

В 1820 году император Александр I дополнил нормы о престолонаследии требованием равнородности браков, как условии наследования детьми членов Российского Императорского Дома. «Акт о престолонаследии» в отредактированном виде вместе с позднейшими актами, касающимися данной темы, был включен во все издания Свода законов Российской империи. Однако, как показала история, упорядочение законодательных норм престолонаследия не только не уменьшило количества всевозможных заговоров с целью захвата царской власти, а иногда и прямо способствовало их возникновению. Особенно многочисленными они были как в первые годы единодержавного правления Петра I, так и в течение более трех десятилетий после его кончины.