Любовь под боевым огнем

– Прошу вас, – обратился Артамон Никитич к мистеру Холлидею, – не возобновляйте в моем доме свои гипнотические упражнения. Они, как видите, поселяют крупные неудовольствия.

Мистер Холлидей сделал общий поклон и вышел из библиотеки. При этом случилось так, что взгляды его и Михаила Дмитриевича встретились.

«Ты мне ненавистен, – говорил взгляд последнего. – Я презираю твою силу, и будет время, когда я наступлю на тебя тяжелой пятой».

Мистер Холлидей как бы принимал его вызов.

«Хорошо, померяемся, – отвечали его металлические зрачки, исполненные холода и злобы. – Помни, однако, что я ни над чем не задумаюсь… ни над чем, даже над преступлением!»

VII

Гурьевка приняла нового гостя.

– «О’Донован, – прочел Михаил Дмитриевич на поданной ему карточке. – Корреспондент “Таймс” и англо-бомбейских газет». Знакомая, но забытая фамилия.

– А не помните ли вы его фляжку, которую он предназначал для раненых, но осушал ее каждый раз перед началом сражения? – спросил Жерве, обладавший хорошею памятью.

– Просите!

Перед Михаилом Дмитриевичем предстал тип путешествующего корреспондента английской прессы с навешенными на ремнях фляжкой, биноклем и записными книжками в красных переплетах. Предприимчивость и самоуверенность светились в каждом его приеме.

– Представитель английской прессы, – рекомендовался мистер О’Донован с несколько развязной манерою. – Во время последней восточной войны я первый трубил миру о ваших, генерал, победах.

– К сожалению, я не имел удобного случая расстрелять вас под Плевной, – осадил Михаил Дмитриевич господина, трубившего о его победах.

– О, генерал, вы не способны на такую черную неблагодарность.

– Генерал поступил бы справедливо, воздав должное за ваши грязные измышления против русской армии, – вставил свое замечание Жерве.

– Узнаю вас, строгий пуританин.

– Как я узнаю вашу фляжку.

– Что вас привело сюда? – спросил Михаил Дмитриевич.

– Прежде всего сердечное желание приветствовать вас, генерал, с новым назначением. Я прямо из Лондона, а там уже известно решение вашего правительства разгромить свободную страну – Теке, а может быть, и подойти к Герату.

– Прекрасное решение.

– Я не забыл, генерал, ваше признание в Сан-Стефано, что вся цель вашей жизни будет заключаться в обращении Мраморного моря в русское озеро и в разработке похода на Индию.

– Увы! Миролюбие нашего правительства не позволяет мне и мечтать о таком справедливом возмездии.

– Возмездии за что?

– За незваное появление вашего флота возле Мраморного моря. Что касается Теке, то мы разгромим его, хотя бы Англия прислала на помощь этим разбойникам лучшие изделия своего Вулвичского арсенала.

– Генерал, в Англии отлично понимают, что вам необходимо загладить впечатление вашей прошлогодней неудачи. Нельзя же допустить, чтобы орда хищников потеряла уважение к неуязвимости русского солдата.

– Не вы ли корреспондировали в прошлом году из Туркмении?

– Я, генерал. Под видом охотника я доходил до Гярмаба, этого горного массива, отделяющего Теке от Ирана.

– Воображаю, как вы радовались бестолковому отступлению наших неудачников. К счастью, радость ваша не будет продолжительна.

– Тем более что наш министр колоний потерпел поражение перед вашей национальной партиею. Не скрою, все старания были пущены в ход, чтобы помешать вашему назначению в начальники экспедиционного корпуса, и – увы! – пока мы с вами разговариваем, курьер торопится доставить вам приглашение пожаловать в Петербург для разработки плана экспедиции.

– Как я вижу, вы богаты сведениями.

– Как и все военные корреспонденты солидных органов английской прессы. Теперь же, по уполномочию синдиката англо-бомбейских газет, я прошу вашего, генерал, позволения следовать при вашем закаспийском отряде.

– С условием! Сплетничать обо мне сколько угодно, но при первой же гадости о моем отряде я изгоню вас с величайшим позором.

– Охотно принимаю ваши условия.

Михаил Дмитриевич позвонил и приказал подать шампанского.

– А теперь тост за достижение моих целей.

– А ваша цель – Индия?

– Индия, господин корреспондента, Индия!

– В таком случае я отказываюсь от вашего тоста. Я готов пить за все ваши победы, генерал, даже за победы в Проливах, но не за победу у железнодорожной станции Пешавара. Проливы всего земного шара не стоят в глазах Англии одного перевала через Гиндукуш.

– Мне очень нравится ваша откровенность. Действительно, только древние старушки, много потрудившиеся на своем веку в расчесывании комнатных собачек, могут еще говорить о Проливах. Проливы ничто в сравнении с дорогой к берегам Ганга. Там должен решиться мировой вопрос, а вовсе не под окнами константинопольских сералей. Итак, вы отказываетесь от моего тоста? Прекрасно, это ваше право, но вы отказываетесь вместе с тем и от удовольствия быть корреспондентом при моем отряде.

– Что делать, генерал, что делать! Я не располагаю полномочиями нашего парламента уступить вам Индию.

– Нам не о чем больше говорить. До свидания, мистер О’Донован.

– До свидания, генерал, и знаете ли где? Все-таки в палладиуме страны Теке, у стен Голубого Холма. Отсюда я отправлюсь в Персию, а там буду ожидать вашей высадки на берегу Каспийского моря. Ваша база будет опираться на Красноводск и Чекишляр…

О’Донован откланялся и попросил Силу Саввича указать ему комнаты мистера Холлидея.

– Люблю я этих нахалов – военных корреспондентов английских газет, – признался Михаил Дмитриевич своему Жерве. – Между ними и нашими газетными тихоходами неизмеримая разница. Наши кормятся обычно штабными реляциями, а те все видят, все знают и нередко освещают театр войны успешнее всяких разведчиков.

VIII

Буря привлекла за собою не то избытки озона, не то волнующего свойства токи, которые отняли у гурьевцев сон и спокойствие. В эту ночь все, по-видимому, дремало – и парк, и дальняя окрестность, и залитая лунным светом обитель Святой Варвары. Казалось бы, и людям можно было отдаться вместе с природой душевному миру, между тем вся Гурьевка находилась в напряженном состоянии.

В библиотеке вплоть до утра горел огонь, а в комнатах Ирины мелькали силуэты, точно там суетливо собирались в дорогу. Узелков давно уже следил за движением теней и, разумеется, не упустил тот момент, когда княжна открыла окно и задумалась… Над чем? Узелкову показалось, что она заметила его и только для него распустила свою косу, которую своевольно развевал по сторонам утренний ветерок.

«Так легко погубить человека, – думалось Узелкову. – Перед такой косой не только я, не только дядя, а и сам Михаил Дмитриевич опустится на колени».

Кто-то отворил наружную дверь во флигеле, и Ирина скрылась в своей комнате.

– Дядя, куда так рано? – спросил Узелков, заметив, что Борис Сергеевич вышел на воздух.