Белый князь

Привыкшему к жизни в Вавеле, где всегда бывало шумно и кучно, откуда только три шага было до оживлённого города, Ласота Большую Деревню находил пустой и глухой, но приятно ему было отдохнуть и вспомнить молодые годы, проведённые в деревне.

Дерслав же то и дело ему повторял, что его не будет там век держать в заключении, и что будут дела.

Кроме старого хозяина, его сына, жены, дочки и пробоща, который жил в городишке и был постоянным гостем, мало кого там видели. Всё-таки прилетали разные новости из света, с Познани и Гнезна. В Большую Деревню наведывались землевладельцы, бывали ксендзы у пробоща, кметы из деревни и соседних лесов также иногда приносили слухи.

Вскоре Ласота заметил, какое расположение было в стране, потому что всё, что сюда приходило, что повторяли, свидетельствовало о враждебности к малополянам и королю. Только такие вести повторяли охотно, которые им угождали.

Здесь вскоре узнали, что Пжедислав из Голухова, который был губернатором, уже терял авторитет и на его место обещали посадить краковянина, что сильно возбудило умы.

– Пусть попробуют нам сюда прислать иноземца, – говорил Дерслав, – и увидят, долго ли он у нас продержится! Мы выкурим его… хоть бы был самым лучшим, потому что в своей земле чужим людям править не дадим. Великополян достаточно, и из них мы должны выбрать человека.

На другой день пришла новость, что король Людвик, забрав с собой корону, уехал в Буду, а свою старую мать оставил в Кракове. Как та правила, не говорили. Смеялись и пожимали плечами…

Каждый легко догадывался, что должно было наступить не её правление, а её милых любимцев.

Несколько раз старик выезжал за информацией то в Познань, то в Гнезно, то к соседям, которые жили у трактов. Одного вечера появился гость.

Был это клирик, мужчина средних лет, в котором с первого взгляда был виден потомок рыцарского рода, потому что плечи и грудь были скорее созданы для доспехов, чем для сутаны.

Родственник пана Дерслава, потому что принадлежал к роду Наленчей, Ян из Чарнкова, занимал уже достаточно высокую должность, потому что был подканцлером. Он известен был также учёностью, правотой и безукоризненной жизнью, но горячей крови, порывистый, невоздержанного языка, он больше имел неприятелей, чем друзей.

Когда Дерслав увидел, что он выходит из саней, очень удивился, потому что знал, что на пустые путешествия у него не было времени, не любил отдаляться от Кракова, а из-за должности также не мог.

– Отец мой! А вас что сюда к нам привело? – наклоняясь к его руке, спросил Дерслав. – Вы для меня самый милый гость, но, Бог свидетель, неожиданный.

Грубым голосом и резкой речью Янек из Чарнкова ответил:

– Я сам, брат мой, тоже не надеялся вас навестить. Что же хочешь? Такие времена настали, что те, от которых некогда убегали, сейчас сами должны убегать. Прошу дать мне на время приют, потому что меня, по-видимому, хотят посадить в темницу… Но…

Дерслав потерял дар речи.

– Шутите!

Они вошли в дом.

– Это не шутки, – воскликнул подканцлер, – так умели обхаживать старую королеву, обкладывая её такой клеветой, что если бы меня духовное облачение не защищало…

Тем временем пришли все: Веруш, Ласота, пришла поклониться клирику Ягна; сосредоточились около гостя, которого сердечно принимали.

Тот, раздражённый и взволнованный, с трудом мог удержать в себе гнев.

Тогда начались повествования, вопросы и возгласы удивления.

Янко из Чарнкова попеременно вопил и угрожал Божьей местью.

– Ведут королевство к погибели, к упадку, и его разорвут… Дал король править непутёвой бабе, её обступили льстецы, захватили злые люди, поэтому для нас, старых слуг, места нет, и не только нужно идти прочь, но жизнь защищать…

– Ну что же они могли к вам иметь? В чём упрекали? – подхватил Дерслав.

– Придумали, что хотели, чтобы избавиться, – воскликнул прибывший. – Не обо мне речь, но о подканцлерстве, чтобы у меня его вырвать и отдать Завише. Что же им стоит солгать и бросить клевету?

Меня обвинили, что после смерти короля я какие-то гривны себе присвоил, обвиняют, что мне прислуживают ведьмы, что ношу волшебный перстень, подаренный евреем Левком. Впрочем, разве я знаю, в чём меня упрекают? – рассмеялся горько подканцлер. – Я должен был исчезнуть с их глаз, поэтому, пока отдохну немного, у вас побуду, а потом двинусь к архиепископу.

Дерслав с трудом верил ушам.

– То, что случилось со мной, – прибавил подканцлер, – происходит и с другими. Пжедислав должен был уступить.

– Кому? – подхватил Дерслав.

– Одному из тех, лицо которых и привычки понравились королеве, – смеясь, говорил Янко. – Ну, нечего удивляться. Оттон с Пилцы, человек рыцарский, ни в чём его упрекнуть нельзя, кроме того, что находится там, где не должен.

– Оттон с Пилцы! Малополян! – воскликнул Дерслав. – Он губернатор в Познани. Я знаю его, всюду был хорош, но у нас не усидит… не дадим…

Гость, раз начав, высыпал несметное множество новостей, одни особеннее других, об изменениях, которые предпринимала старая королева. Бывших урядников увольняли, ставили новых, Рожици, отец и сын, с ними ксендз Николай из Корника и много других, никому не давая доступа к королеве, везде поставили своих приятелей.

Янко из Чарнкова изображал старую, выжившую из ума королеву больше с состраданием, чем неприязнью, сваливая вину на тех, кто её обманывал.

– Напала Литва, – говорил он, – вы это знаете; думаете, что войско против неё послали? Дали опустошать вплоть до Лысой Горы, а советники старой пани научили её, чтобы отправила послов к литовским кунигасам и пригрозила им авторитетом своего сына!

Литвины над ними посмеялись, пошли тысячи людей в неволю, тысячи домов в пепелище, а королева слушает цитры, наслаждается песней, разглядывает танцы и слушает сладкие слова. Не такого нам короля было нужно! – вздохнул Ян из Чарнкова. – Господь Бог дал нам в наказание эту красивую куклу, а сердце сжимается оттого, что для нас он есть куклой, для нас он ничем быть не хочет, когда у себя в Венгрии славится как пан мудрый, добрый и сильный, поэтому даже нашей жалобе и нашей боли никто поверить не захочет.

– А мы не верим, – вставил Дерслав, – чтобы он где бы то ни было мог быть добрым и мудрым… Впрочем, пусть этот француз счастливо правит венграми, далматами и итальянцами, а Пястовскую землю отдаст Пястам.

Слушая это, ксендз Ян, подканцлер, вздохнул своей широкой грудью и начал качать головой.

– Куда же подевались Пясты! – сказал он как бы сам себе. – Если бы даже была возможность выбирать нового пана и искать, где мы его найдём? Расплескалась эта кровь на мелкие капельки, на слабые ручейки, а сегодня после великого пана, что столько лет счастливо нами правил, обойтись первым попавшимся карликом, любому слабаку отдать в руки власть нельзя. Людвик плохой, потому что презирает нас, Елизавета плохая, потому что у старой бабы развлечения в голове и рука слишком слабая, чтобы в ней бразды удержать, но это наихудшее правление тем хорошо, что не даёт Польше разлететься на кусочки.

Дерслав аж шипел, такую боль ему доставляла эта защита Людвика.

– Отец мой! – воскликнул он. – Вы можете защищать его, испытав на себе его несправедливость?

– Защищаю не их, но целостность нашей короны, – сказал Янко из Чарнкова. – Дайте мне сильного Пяста… но такого у вас нет… на свете его нет.

Дерслав, хоть не хотел выдавать то, что думал он сам и его приятели, от серьёзного клирика, ум которого ценил, скрывать не хотел.

– Мы думаем иначе, – сказал он, – простите, отец мой, малополяне нас презирают, хотят нам законы навязать. Это началось при Казимире, этого мы не стерпим.

Это может случиться само по себе через Мазовию, почему бы нам так же себе пана не поискать? Мы найдём Пяста.

– Покажите мне его, – отвечал, усмехаясь, подканцлер. – Мне кажется, что всё время пребывая при дворе, где при покойном крутились и сидели все Пястовичи… я знаю их лучше всех… Они выросли на маленьких уделах и с большим делом не справятся.

Дерслав был сильно тронут.

– Милостивый отец, – воскликнул он, – вы ведь читали историю благословенного Кадлубка, потому что мы все учили её в школе. Всё-таки когда люди взяли для короны первого Пяста, он был маленьким и занимался только землёй и пасекой. Однако с Божьей помощью благодаря ему выросло великое государство.

Янко из Чарнкова усмехнулся.

– Старик мой, – сказал он, – вижу, что из вас диалектик так себе, послушайте меня. Времена были иные, простой мир таких же людей требовал, сегодня не то, что после Попелов взять наследство.