– Нам нужна лазейка, – выдает он уже адвокатским тоном.
– Может, ну его? Никто не осудит, если мы проиграем это дело.
– Мисс Вёрстайл…
– Что, мистер Ричардс?
Он вздыхает, кидая ручку на стол.
– Ты сам сказал: он принудил к сексу несовершеннолетнюю и снял это на камеру. Что, если бы она была твоей дочерью или сестрой?
Он сжимает переносицу, на время прикрывая глаза.
– Мораль здесь ни при чем, Флоренс. Это наша работа. Она такая же, как и все другие, ты сама знаешь. – Но она не такая же, и мы оба понимаем это.
Я покидаю кабинет, сбегаю в уборную, чтобы ополоснуть лицо – из зеркала смотрит бледное подобие меня прежней. Сделка с совестью. Уже несколько лет я верна своим демонам. Я верна им слишком долго, чтобы переживать, но переживаю. Что, если бы на месте этой девушки оказалась Молли? Сердце обливается кровью, когда я думаю о ней. Я прикусываю щеку. То, что я хочу, и то, что мне надо, не одно и то же, но я должна сделать то, что надо, чтобы получить то, что хочу. Порой мир слишком сложен. Жаль, я не залила флягу и не взяла с собой…
Я возвращаюсь в кабинет и усаживаюсь в кресло по правую сторону от Филла, с головой погруженного в материалы дела. Лазейки есть всегда. Вопрос только в том, получится ли их найти. Я подвигаю к себе ноутбук и включаю видео, убавляя звук, – на этот раз смотрю его без перемотки – кровать королевского размера, шелковое постельное белье (как-то я уснула на таком в отеле – одна из глупых встреч по пьяни – и проснулась на полу), спинка, обитая бархатом, прикроватные столики с изогнутыми ножками, часы в резном обрамлении на стене: одиннадцать ноль пять вечера.
Я хватаю папку и пролистываю до биографии девушки.
– Что-то нашла? – интересуется Филл.
Я буду ненавидеть себя за это до конца жизни.
– Контракт был подписан перед съемками, верно?
– Да.
– Они начали снимать двадцать четвертого апреля в одиннадцать вечера. Время видно на часах, которые попали в кадр.
Морщины на напряженном лице Филла разглаживаются.
– Я знаю, как выиграть, – говорю я, закрывая ноутбук.
– И? – он откидывается на спинку кресла, держа ручку у губ, глаза блестят в предвкушении.
– И я расскажу тебе. Но у меня есть условие.
– Какое?
– Я не стану представлять Стэнтона в суде.
Он обдумывает предложение и кивает. Я протягиваю ему папку, ткнув в строчку, где указана дата рождения.
– Это было в Лос-Анджелесе, а девушка родилась в Нью-Йорке. К тому времени здесь уже наступило двадцать пятое апреля. Значит, формально она имела право подписать контракт без разрешения родителей, а так как Стэнтон не нарушал условия, контракт действителен.
Он еще раз изучает дело.
– Да, Флоренс, это может сработать. Сильный адвокат это пропихнет.
– Я тоже так думаю.
– И у нас такой есть. – От взгляда, которым он меня награждает, становится неуютно. Неприкрытое восхищение.
– Я готова копаться в бумажках, пересматривать это чертово видео хоть сотню раз, но не выступать в суде.
– Но тебе удастся выиграть.
– Я могу защищать кого угодно, но не тех, кто связан с преступлениями против несовершеннолетних. У меня есть сестра.
– Знаю.
– И таково было мое условие. Ты согласился.
– Знаю. Но все же подумай, пока не поздно, ладно?
Филл не сдастся. Пройдет пара дней, сумма в чеке вырастет, и я соглашусь. Мы оба знаем это. И от этого мне так плохо, что я начинаю задыхаться. Мозг закипает. В спешке – запинки, ложь, оправдания, неловкая улыбка – прощаюсь с ним и выбегаю из офиса, мчусь вдоль вывесок кафе и магазинов, смешиваюсь с толпой в глупой надежде скрыться в ней.
Измени этот пакостный, грязный, несправедливый мир к лучшему. Тебе это под силу. Мы оба знаем, что под силу.
Дома я сбрасываю туфли и достаю из холодильника бутылку виски, вливаю в себя едва ли не треть и падаю на диван, невидящим взглядом смотря в пространство. Что я делаю? Кто я? Что я? Алкоголь притупляет круговерть чувств, смазывает их, как свет кадр на пленке, и я, растянувшись среди декоративных подушек, проваливаюсь в дрему – меня едва не засасывает в складки, но вибрация телефона, спрятанного в ящике стола, выводит из забытья. Вскакиваю как ужаленная и цепенею. Телефон – я заряжаю его каждые три дня, все еще жду чего-то – продолжает вибрировать, бьется, словно сердце человека, который давно умер. Рывком открываю ящик, на экране высвечивается незнакомый номер, отчего по спине пробегает холодок. Принимаю звонок и прижимаю телефон к уху, до боли закусывая подушечку большого пальца. Сердце бьется в горле, кровь стучит в ушах. Это ненормально. Ненормально надеяться на что-то так долго.
– Флоренс Вёрстайл? – спрашивает мужской голос.
Мне часто звонят незнакомцы – я адвокат, но не на этот номер. Натяжение немного ослабевает, хотя и не отпускает до конца.
– С кем я говорю?
– Меня зовут Кеннел О’Донахью, я священник церкви Святого Евстафия.
Струны внутри натягиваются до предела и обрываются. Я слышала о нем, точнее, читала в письмах Питера и Джейн, но ничего толком не знаю – пыталась найти информацию и о Докторе, и о новом преподобном в интернете, но каждый раз натыкалась на целое ничего, словно Бог, судьба или иные высшие силы намеренно делали все, чтобы скрыть их секреты. Взяв себя в руки, беззвучно выдыхаю.
– Вы слишком молоды, чтобы так гробить свою жизнь. – Судебные процессы научили превращать голос в сталь, в то время как внутри все плавится от ужаса.
– Меня отправили в приход Корка после смерти преподобного Патрика. Насколько мне известно, вы хорошо знали Патрика.
– Что вам нужно?
Он на миг затихает. Я сглатываю.
– Флоренс, я вам не враг, – говорит он ровным, спокойным тоном.
Но что странно: мое имя звучит из его уст так, будто он произносит его не впервые – ему известно больше, чем мне, – фигуры не на моей стороне. За столько лет я научилась притворяться: подавлять страх, ненависть и презрение к мошенникам, насильникам и даже убийцам, но, когда речь заходит о Корке, ничего не помогает, с меня сдирают кожу – я маленькая и беззащитная, но я должна держать оборону.
– Я не спешила бы с выводами, мистер О’Донахью. У вас есть доступ к телефону, чем не может похвастаться никто из горожан. Вы не последний человек в городе.
– Я не в Корке. Звоню из телефона-автомата.