Тьма в бутылке

Ирса взглянула на него с отрешенным видом, почесывая лоб карандашом. Оставалось только догадываться, заметила ли она вообще его присутствие.

Тогда Карл набрал побольше воздуха в легкие и снова попытался выдохнуть свой вопрос прямо ей на макушку. Это заставило женщину слегка вздрогнуть, но в целом ее реакция этим и ограничилась.

В тот момент, когда он уже собирался отвернуться, пребывая в полном замешательстве, как ему поступить с этими в высшей степени странными сестренками, – да обрушатся на него все силы ада, черт возьми! – она наконец спокойно ответила, произнося отдельно каждое слово:

– Я неплохо играю в скрэбл, разгадываю кроссворды, ребусы, справляюсь с ай-кью-тестами и судоку, у меня получается писать стихи и песни на конфирмацию, серебряную свадьбу, день рождения или в честь иной важной даты. Но вот тут произошла какая-то заминка. – Она обернулась к Карлу. – Вы можете оставить меня в покое еще на какое-то время, чтобы я имела возможность поразмыслить над этим жутким письмом?

Может ли он оставить ее в покое? Она провела тут столько времени, за которое можно было доехать до Рёдовре и вернуться обратно, и он все еще должен оставить ее в покое? Строго говоря, Ирсе следует сложить все южные фрукты обратно в свою маленькую грязную сумку-тележку и в шотландском тряпье, вместе с волынкой и всем прочим барахлом проваливать в Ванлёсе или откуда там она прикатила, черт ее возьми.

– Милая Ирса, – взял он себя в руки, – либо ты в течение ближайших двадцати семи минут предоставишь мне эти ничтожные счета, снабженные пояснениями, либо я сейчас же любезно попрошу фру Лизу с третьего этажа оформить тебе расчет за приблизительно четыре часа интенсивной работы. И в таком случае на пенсионные выплаты можешь не рассчитывать, ясно?

– Закрой рот. Извини за грубость, но прозвучало столько слов. – Она широко улыбнулась. – Кстати, неужели я забыла сказать, как тебе идет эта рубашка? У Брэда Питта есть похожая.

Карл опустил глаза на клетчатый кошмар из «Квикли», вдруг почувствовав себя в этом подвале удивительно бесприютным.

Он прошел в кабинет Асада. Тот сидел, водрузив ноги на верхние ящики стола и прижимая к иссиня-черной щетине телефон. Перед ним лежали десять шариковых ручек, которых теперь, естественно, Карл недосчитается в своих запасах, а под ними виднелись бумажки с какими-то именами, цифрами и арабскими каракулями. Асад говорил медленно, четко и удивительно чисто. Он излучал солидность и покой, в руке крепко держал крошечный картонный стаканчик с ароматным турецким кофе. Можно было вполне принять его за туристического агента из Анкары, которому только что удалось заказать огромный самолет для перевозки тридцати пяти нефтяных шейхов.

Асад повернулся к Карлу и одарил его сдержанной улыбкой. Очевидно, его тоже требовалось оставить в покое. Настоящая эпидемия.

Не устроить ли себе в связи с этим профилактический сон в офисном кресле? В таком случае можно было бы сомкнув, веки, просмотреть фильм о пожаре в Рёдовре и надеяться на то, что дело окажется раскрытым, как только веки распахнутся.

Мёрк как раз успел усесться в кресло и задрать ноги, когда его прекрасный и способствующий продлению жизни план был прерван голосом Лаурсена:

– Карл, а у вас осталось что-нибудь от самой бутылки?

Карл заморгал.

– Ах от бутылки? – Перед его глазами мелькнул заляпанный жиром фартук Лаурсена, и он опустил ноги на пол. – Да, если для тебя в понятие «что-нибудь» входят три с половиной тысячи осколков размером с муравья, то у меня их целый пакет. – Он отыскал прозрачный пакет и поднял его на уровень глаз Лаурсена. – Ну что? По-твоему, это «что-нибудь»?

Тот кивнул и показал на один из осколков чуть крупнее остальных, лежащий на самом дне.

– Я только что разговаривал с Гильямом Дугласом, шотландским техником; он посоветовал мне отыскать самый большой осколок бутылочного дна и провести ДНК-анализ крови, которая на нем осталась. Вот такой осколок. Ты сам видишь на нем кровь.

Карл уже собирался попросить у Лаурсена лупу, но все-таки смог увидеть кровь и без инструмента. Крови было немного, и она казалась совершенно разбавленной.

– Они что, не исследовали кровь?

– Нет, он говорит, что они брали на анализ только фрагмент самого письма. И еще Дуглас сказал, чтобы мы особенно ни на что не рассчитывали.

– Потому что?..

– Потому что слишком скудный материал для взятия пробы и потому что прошло слишком много времени. А еще условия внутри бутылки и факт ее нахождения в морской воде крайне неблагоприятны для сохранения наследственного материала. Тепло, холод, возможная примесь соленой воды, меняющееся освещение – все говорит о том, что ДНК не сохранилась.

– А ДНК может изменяться, когда разрушается?

– Нет, она не меняется, только разрушается. Слишком много неблагоприятных факторов; скорее всего, к сожалению, так оно и произошло.

Карл посмотрел на крошечное пятнышко на осколке.

– А что, если анализ ДНК все-таки удастся провести? Что нам это даст? Мы ведь не сможем идентифицировать тело, потому что его нет в наличии. Мы не сможем сравнить полученный материал с материалом родственников – где мы их возьмем? Мы ведь даже не знаем, кто автор письма, так каким образом это нам поможет?

– Вероятно, удастся определить цвет кожи, волос, глаз. Разве это не помощь?

Карл кивнул. Конечно, стоит попробовать. В отделении генной экспертизы Института криминологической медицины работали удивительные люди, Мёрк это знал. Он как-то слышал доклад заместителя заведующего отделением. Если кто-то и мог установить, что жертва являлась хромым шепелявым гренландцем из Туле, то именно они.

– Забирай эту дрянь и отправляйся, – согласился Карл, хлопая Лаурсена по плечу. – Скоро я поднимусь к тебе за говяжьим филе.

Лаурсен улыбнулся:

– Тогда не забудь захватить его сам.

12

Ее звали Лиза, но она называла себя Рахилью. Семь лет она прожила с мужчиной, от которого никак не могла забеременеть. Бесплодные недели, а затем месяцы в глиняных мазанках в Зимбабве, потом в Либерии. Классы, переполненные детишками, улыбки цвета слоновой кости на коричневых лицах, сотни бесконечных часов переговоров с местными представителями НДПЛ[20 - НДПЛ – Национальная демократическая партия Либерии.] и под конец встреча с «гориллос» Чарльза Тейлора. Мольбы о помощи и мире. В эту эпоху преподавателю, только что прошедшему подготовку на «Необходимом семинаре»[21 - «Необходимый семинар» (Det N?dvendige Seminarium) – частный международный педагогический колледж в Дании.], было нелегко. Слишком много ловушек и злого умысла, но такова уж Африка.

Когда ее насиловала целая группа солдат НДФЛ[22 - НДФЛ – Национальный патриотический фронт Либерии, группа повстанцев под военным руководством Чарльза Тейлора, инициировавших и принимавших участие в Первой гражданской войне в Либерии с 1989 по 1996 г.], случайно проходивших мимо, ее возлюбленный даже не стал вмешиваться. Потому все и было кончено.

В тот же вечер она стояла на окровавленных коленях на веранде и, сложив руки, впервые за свою безбожную жизнь призывала Царствие Небесное.

– Прости меня и оставь случившееся без последствий, – молилась она под грохочущим ночным непроглядным небом. – Оставь это без последствий и позволь мне обрести новую жизнь. Мирную жизнь с супругом и кучей ребятишек. Я прошу тебя об этом, дорогой Господь.

Утром, когда она собирала чемодан, у нее начались месячные, и она поняла, что Господь услышал ее. Грехи были прощены.

На выручку пришли люди из небольшой общины, недавно основанной в соседнем государстве Кот-д?Ивуар в городе Данане. Их кроткие лица неожиданно встретились ей на дороге А701; ей предложили пристанище после двухнедельных скитаний среди беженцев вдоль шоссе на Баобли и далее вплоть до границы. Люди, пережившие великую нужду и знавшие не понаслышке, что ране требуется время для исцеления. Так ей открылся новый смысл жизни. Господь услышал ее и указал, каким путем она должна направить свою жизнь.

Спустя год она уже вернулась в Данию, избавленная от дьявола и всех его деяний и готовая к поискам мужчины, который должен ее оплодотворить.

Его звали Йенс, но вскоре он стал зваться Йошуа. Его тело было прекрасно, он жил один на машинопрокатной станции, унаследованной от родителей, и Йенс обрел блаженство путей Господних между ее раздвинутых ног.

Вскоре община на окраине Виборга пополнилась двумя приверженцами, а спустя десять месяцев Рахиль родила первенца.

С той поры Матерь Господня даровала ей новую жизнь и была к ней милостива. Теперь у нее были дети: Йозеф восемнадцати лет, Самуэль – шестнадцати, Мириам – четырнадцати, Магдалена – двенадцати и Сара – десяти. Всегда с интервалом в двадцать три месяца.

Да уж, поистине Богоматерь печется о рабах своих.

Она уже не раз встречала этого новичка в Церкви Матери Божьей, и он одобрительно смотрел на нее и детей, когда они предавались хвалебным песнопениям. Они слышали лишь благие слова из его уст. Он производил впечатление искреннего и дружелюбного человека с широкой душой. Довольно симпатичный мужчина, который вполне может привлечь в общину новую положительную женщину.

Все складывалось хорошо, таково было общее мнение. Йошуа называл его порядочным.

Когда он в четвертый раз явился к ним в церковь, Рахиль абсолютно уверилась в том, что теперь он останется. Они предложили ему комнату у себя на хуторе, но он поблагодарил и отказался: объяснил, что уже остановился в другом месте и пытается найти себе дом для более длительного проживания. Он пробудет в их краях несколько дней и с удовольствием зайдет к ним в гости, если окажется неподалеку.

Так, значит, он подыскивает себе дом… Об этом тут же пошли разговоры в общине, особенно среди женщин. У него сильные руки, хороший фургон, и он мог бы принести большую пользу своим товарищам. Наверняка он богат и успешен, к тому же хорошо одевается и весьма обходителен. Возможно, потенциальный священник. Или миссионер.

Они должны быть к нему еще более учтивы, чем обычно.

Прошли всего одни сутки, а он уже стоял у них на пороге и стучал в дверь. К сожалению, это был неудачный момент, ибо хозяйке нездоровилось – в висках стучало в преддверии менструации. Ей хотелось только одного – чтобы дети сидели по своим комнатам, а Йошуа занимался своими делами.

Однако Йошуа отворил дверь и усадил гостя на кухне за дубовый стол.