Приложение к книге «Изобретение жизни»

Василий Гаврилович Волков, брат покойной жены: «Он не ожидал, что петербургская родня так плохо будет понимать его заслуги. Его не понимают, не хотят понять, и он жалеет, что не крал. Пьет Виши и брюзжит. Держит себя с гонором. Подчеркивает, что не боится генералов. Кричит».

Люба, дочь Волкова, «настоящая хозяйка»: «Эта о земном печется. Куры, утки, ножи, вилки, скотный двор, премия „Нивы“, которую нужно вставить в раму, угощение гостей, обеды, ужины, чай – ее сфера. Считает личным оскорблением для себя, если кто-нибудь вместо нее берется наливать чай: „А, стало быть, я уже не нужна в этом доме?“ Не любит тех, кто сорит деньгами и не занимается делом».

«Старик Анучин натура рыхлая, масленистая, любящая, и речь его тоже рыхлая, масленистая, а у Вас он слишком отрывист и недостаточно благодушен. Надо, чтоб от этого крестного отца веяло старостью и ленью (…) Когда-то хандрил и брюзжал, имел плохой аппетит и интересовался политикой, но случай спас его: однажды по какому-то поводу, лет десять тому назад, ему пришлось на земском собрании попросить у всех прощения – после этого он вдруг почувствовал себя весело, захотел есть и, как натура субъективная, общественная до мозга костей, пришел к тому заключению, что абсолютная искренность, вроде публичного покаяния, есть средство от всех болезней. Это средство рекомендует он всем, между прочим, и Благосветлову».

«Терпеливая сиделка Благосветлова, француженка, которая тоже в восторге от Лешего (Эмили добрая старушка, гувернантка, не потерявшая еще своего электричества)».

«3 акт до того скандален, что Вы, глядя на него скажете: «Это писал хитрый и безжалостный человек».

«Выходит скучища вроде «Натана Мудрого».

«Пьеса вышла скучная, мозаичная».

2 акт: «доволен своей работой… оставляет впечатление труда»

«надоело», «не пишется»

Третий акт решительно не дается: «кажется пошлю своего „Лешего“ к лешему».

Рисуется вполне сцена с пощечиной.

Законченные два акта бросил в Псел.

Работаю с большим удовольствием, даже с наслаждением.

«Пишу, можете себе представить, большую комедию-роман… вывожу в комедии хороших, здоровых людей, наполовину симпатичных; конец благополучный. Общий тон – сплошная лирика».

«два новых акта вышли так хорошо, что прежние два в сравнении с новой редакцией – невинный лепет младенца; а третий акт тоже хорош и поражает своей бурностью и неожиданностью».

Беспокоит, что пьеса получается несценичной.

«Пьеса „Леший“, должно быть, несносна по конструкции. Конца я еще не успел сделать; сделаю когда-нибудь на досуге».

Урусов – Чехову

27 января 1899 г.: «Я внимательно перечел „Дядю Ваню“ и с грустью должен сказать Вам, что Вы, по моему мнению, испортили „Лешего“. Вы его искромсали, свели к конспекту и обезличили. У Вас был великолепный комический негодяй: он исчез, а он был нужен для внутренней симметрии, да и шелопаи этого пошиба, с пышным и ярким оперением, у Вас выходят особенно удачно. Для пьесы он был дорог, внося юмористическую нотку. Второй, по-моему, еще более тяжкий грех: изменение хода пьесы. Самоубийство в 3-м и ночная сцена у реки с чайным столом в 4-м, возвращение жены к доктору – всё это было новее, смелее, интереснее, чем теперешний конец. Когда я рассказывал французам летом, они были поражены именно этим: герой убит, а жизнь идет себе. Актеры, с которыми я говорил, того же мнения. Конечно, и „Ваня“ хорош, лучше всего, что теперь пишется, – но „Леший“ лучше был, и хорошо, если бы Вы разрешили его поставить»

2917. А. П. Чехов – А. И. Урусову

16 октября 1899 г. Ялта.

…

Милый Александр Иванович, умоляю Вас, не сердитесь: я не могу печатать «Лешего». Эту пьесу я ненавижу и стараюсь забыть о ней. Сама ли она виновата или те обстоятельства, при которых она писалась и шла на сцене, – не знаю, но только для меня было бы истинным ударом, если бы какие-нибудь силы извлекли ее из-под спуда и заставили жить. Вот Вам яркий случай извращения родительского чувства!

Ленский – Чехову: «Одно скажу, пишите повесть. Вы слишком презрительно относитесь к сцене и драматической форме, слишком мало уважаете их, чтобы писать драму. Эта форма труднее формы повествовательной, а Вы, простите, слишком избалованы успехами, чтобы основательно, так сказать, с азбуки начать изучать драматическую форму и полюбить ее».

Помнит ли кто-нибудь хоть одну пьесу Ленского? С его актерской и режиссерской деятельностью познакомиться по-настоящему затруднительно за давностью лет.

Немирович – Чехову: «Ленский прав, что Вы чересчур игнорируете сценические требования, но презрения к ним я не заметил. Скорее – просто незнание их. И с моей точки зрения, Вам легко овладеть сценой. (…) Что там ни говори – жизненные яркие лица, интересные столкновения и правильное развитие фабулы – лучший залог сценического успеха. Не может иметь успеха пьеса без фабулы, а самый крупный недостаток – неясность, когда публика никак не может овладеть центром фабулы. Это важнее всяких сценических приемов и эффектов».

Из заметок для первой постановки 83 года.

Если даже такой многоопытный жук и тертый калач Немирович не углядел центра того, что он называет фабулой, то каково остальным критикам?

Хоть бы один из этих величайших специалистов театрального дела, каждый из которых также баловался на ниве драматического творчества (вспомните их пьесы, если получится), объяснил, что они все имели в виду, объявляя Чеховского «Лешего» несценичной пьесой. В чем именно несценичность? Кроме приклеивания ярлыка «роман» или «повесть», а также формулировки «отступление от привычных драматургических правил», других аргументов в пользу «несценичности» я не усмотрел.

Режиссер с этими маститыми авторитетами абсолютно не согласен. Ни слова, ни запятой в пьесе не изменю. Попрошу прощения у автора за изменение названия.

Многое Чехов переменил в т. ч. имена, чтобы «Дядя Ваня» стал меньше похож на «Лешего».

Не «Леший», а «Дядя Жорж».

«Сцены из деревенской жизни» или «Сцены из усадебной жизни», или «Радости усадебной жизни».

Или еще лучше «Дядя Егор»

«Дядя Жорж, Хрущов, Серебряков и др.»

О пользе смерти любимого, близкого человека!!!

1 акт – сад, терраса. Зябнут.

2 акт – окна, ночь. 2—3 комнаты одновременно. Откровения. Дезабилье.

3 акт – путаница: дом, сад, день, ночь. Дом-лес. Нелепица в лабиринте.

4 акт – дурман, мельница. Пруд. Сад. Солнце. Жара.

Шуман. Карнавал. Большой кусок между 2 и 3 актами – заполнить весь антракт.

Найти места во 2 акте – издалека, небольшими кусками.

«Карнавал» и деревенские шумы!!!

Войницкий – красный галстух, белый костюм, черное пальто. Ночная рубашка, шаль. Пенсне. Серый костюм. Егор Петрович никому не дает проходу, не дает жить «кое-как». Прямота, настырность, бескомпромиссность.

Четвертый акт. Все, что не получалось в присутствии дяди Жоржа, получилось после его самоубийства. Препятствие самоустранилось. Его потребность в «настоящем», в «подлинном» и есть препятствие для «кое-как», «как-нибудь». «Как-нибудь» – реально, «настоящее» – неуловимо.

«Кое-как» – компромисс. Ну, чуть-чуть приврал, ну, недоделал чуть-чуть, ну не выполнил…

Отчего не получается жизнь?

Как, в общем, нечисты наши отношения.

И как мы боимся близости – близких, честных крепких отношений.

Близость, честность, искренность мешают, без них проще, легче