Военные повести и рассказы

Рима ушла в сени. Он вскочил с отцовской кровати, вытащил из-под матраца аккуратно сложенные, чтобы прогладились за ночь, брюки, пошел умылся. Глаз не то чтобы болел, но ныл легонько.

Проснулась маленькая Нюшка, села на кровати:

– Я уже поспала… Рима, а лепешки будешь печь? Мне сколько дашь?

– Иди умойся сперва! – крикнула из сеней сестра.

– А почему Капка не умывался?

– А я умылся.

– Ну да, а у самого под глазом черное совсем.

– Нюшка, битой будешь, предупреждаю! – пригрозил вполголоса Капка.

– Не мылся, не мылся!

– Да раз не отмывается, – проворчал Капка. – Это кислотой попало.

Вошла с чайником Рима:

– Капка, глаз-то, вот так да! Это как же?

– Сказал, кажется, ясно: кислота. Ну, мне идти время.

– Глаз-то смотрит? – озабоченно спросила Рима, заглядывая в лицо брату.

Капка прищурил здоровый глаз и посмотрел ушибленным.

– Глядит. Полная видимость.

– Ты хоть в зеркало взгляни, какая у тебя видимость!

– Некогда мне по зеркалам смотреть, это твое занятие главное.

– Да, а у самого? вон что я вчера подобрала, из кармана выпало.

Капка увидел в руках у сестры маленькое зеркальце-книжку. Он подскочил к Риме:

– Дай сюда сейчас же и запомни на всю свою жизнь, что хватать его никто тебя не просит. Учти это для твоей же пользы.

– Ну, с левой ноги встал! – сказала Рима.

Капка промолчал. Он налил в кружку кипятку и стал сердито макать туда пригорелый сухарь. Маленькая Нюшка, торопясь, напяливала на себя платьице, путалась в рукавах, никак не могла выпростать голову и, зная, что брат спешит уйти, тыкалась изнутри в материю, лезла с вопросами:

– Капка, а когда ты мне фырчалку, чтобы сама крутилась, починишь? Ты обещал.

– Ладно, сделаю. Погоди.

– Нюшка, – послышался из сеней голос Римы, – ты в тесте ковырялась? Кто же это у меня разворочал все тут?

– Рима, я правда не лазила, ей-правду, не лазила! – заспешила Нюшка, выбравшаяся наконец головой из ворота.

– Это, может, я, – признался Капка, уткнувшись в кружку.

– Кто же тебя звал туда лазить?

– Это я ночью на глаз лепешки клал вроде примочки.

Горело очень. Я клал сперва тряпку мокрую, а она больно быстро сохнет; а тесто хорошо: долго сырое. Я хотел обратно потом в квашню, да заснул.

– И не совестно тебе? Муки и так нет, а он…

– Чего ты привязываешься сегодня ко мне все утро! – рассердился Капка. Он был не в духе. – Уйду вот от вас в общежитие, и существуйте тут одни без меня. Не дадут человеку поесть толком! – Капка, нагнувшись, собрался было утереть рот углом скатерти, но Рима выдернула ее из-под рук. – Обойдусь без твоих лепешек, не помру.

Он встал и большими пальцами обеих рук заправил складки гимнастерки под пояс назад, поправил пряжку с буквами «РУ».

– Капка, – попросила Рима, – ты поколи дров мне, а я воды наношу. Постираться хочу сегодня. Да, еще тетя Глаша вчера примус принесла. Иголка застряла, а у тебя магнит есть. И от Маркеловых костыль притащили. К ним сын вернулся, перекладинка отскочила. Ты почини, Капа.

– Ладно, вечером, как с работы приду, сделаю. Ну, где дрова? Давай колун, да живей, а то опоздаю.

Рима разжигала чурки, сложенные на шестке под маленьким таганком[3 - Тагано?к – от тага?н – металлический обруч на трех ножках, служащий подставкой для котла или чугуна при приготовлении пищи на открытом огне.]. Она чиркнула зажигалкой, из-под пальца метнулись остренькие искры, похожие на раскаленные гвоздочки. Щепки были сырые, не разгорались.

– Стой, дай-ка сюда, – сказал Капка, увидев зажигалку. – Это ты откуда взяла?

– Лёшка дал, Дульков.

– Так, – промолвил Капка и положил зажигалку в карман.

– Капитон! Это, кажется, не тебе подарили.

– Ты-ы-ы, – с уничтожающим презрением проговорил Капка, – привадила долговязого! Надо иметь все-таки понятие, у кого берешь!

– Не знаю я всех ваших делов.

– «Делов»! Семилетку кончаешь, а говорить, как правильно, не знаешь.

– Ну дел, все равно.

– Нет, не все равно. Он в Затоне у нас медь ворует, на базаре чиркалками торгует. Гнус он, спекулянт вред ный, а ты его приваживаешь.

– Ну и не твоя забота!

Капка, который был уже в сенях, вернулся, медленно подошел к сестре. Маленький, плечистый, он смотрел на красивую рослую сестру снизу.

– А чья же еще забота? Скажи! Ну? Отец что наказывал, когда уезжал? Ты это помни. А с сурпризом этим простись.

Он вынул из кармана зажигалку, пальцем провернул колесико, зажег, плюнул на огонь, повертел перед лицом Римы и сердито сунул в карман.