Затерянный мир

Там, нахмуренный и неразговорчивый Байзель потер ушибленное в схватке плечо и зашагал к автобусу, а сзади бежал грязный, оборванный, но чрезвычайно довольный собой Семенко и вопил:

– Не ну Байзель! Ну не покидайзель меня, пожалуйста!

Его ноги путались в двух парах черных трусов, а на голове была белая байзелева шляпа.

НА КУХНЕ

Сел как-то Петр Иванович ужинать. Яичко сварил куриное, хлебца взял, сала, луковичку, соль, сахар, чаю накипятил. Только уселся, тут и карлик прибежал, глаза жадные глупые.

– Дай хлеб! – заорал с порога и стал щипать без разрешения поджаристую корочку. Полбуханки исщипал, падлюка.

А на улице было так ясно и светло, что у Петра Ивановича возникло сильное желание потушить этот свет, хотя бы в глазах у карлика, но он ограничился тем, что сказал:

– Ты ешь потише, – и карлик замер с раскрытым удивленно бородатым ртом, и прилипшими к бороде хлебными крошками. Взгляд его был нечеловечески туп. Рожок сглотнул слюну и добавил для эффекта:

– Ты мне мешаешь, выйди! – на уроках в школе, где преподавал Петр Иванович, это иногда срабатывало, но сейчас нет. В планы карлика это не входило, тем более, что и планов у него никаких не было, особенно во время принятия пищи, кроме принятия этой самой пищи, разумеется. Вот и сейчас, он рассеянно зацепил случайно подвернувшейся вилкой, средний по величине, случайно подвернувшийся кусок сала, и не менее рассеянно попав им в свой широко открытый рот, сочно зачавкал.

Петр Иванович поспешно отодвинул продукты в сторону и поинтересовался:

– Дома не наедаешься?

– Гып? – спросил карлик, жуя.

Тут в кухню стали входить люди.

– О! Сидят падлы! – поздоровался Якорь с порога.

– Граждане, чей ребенок? – пошутил Пасенков, одаривая карлика легким подзатыльником.

Буцефал возмутился, миску на бывшего депутата опрокинул с картофельными очистками. Все весело загалдели, стали на табуретки рассаживаться. Рожок не долго думая стал продукты собирать, а Пасенков уже ручку тянет здороваться: «Привет», типа.

– Ой, Ярик, я только руки помыл! – восклицает Петр Иванович и от рукопожатия уклоняется.

Стаканы зазвенели, у людей с собой было. Карлик, чувствуя ладное, тоже со стаканом полез, за что снова по лысине получил уже от Якоря в лучших традициях «Шоу Бенни Хилла».

Бухнули, снова разлили. Маргулис уже готовый пришел, стал в угол ширинку расстегивать, как будто в трамвае, типа, все можно. Тут кто-то из самых пьяных на часы у кого-то из самых интеллигентных посмотрел и стал кричать, что пора бежать, а то магазин закроется. Опять все загомонили, даже Маргулис мочиться раздумал, подскочили, табуретками застучали и побежали. Даже бутылку где чуть-чуть оставалось забыли, ее Рожок потом по-тихому прибрал. Нечего добру пропадать.

Тихо стало минут на семь. Потом тапки по коридору протопали, это Шульц горшок понес выносить на кухню, в окно. Из комнаты никак этого сделать было нельзя, потому что он сквозняков боялся. Хоп! И полетело. Слава Богу, не зацепило никого. А как-то раз было дело. Жорж с похмелья топал злой как Усама Бен-Ладен, а ему такой подарок с четырнадцатого этажа прилетел. Шульц три дня из комнаты не вылазил. Боялся. И горшок не выносил вообще. Потом ночью потихоньку выполз и вынес. Раз вынес, после еще раз и пошло и поехало. Наладилась жизнь у человечины.

Следом за ним Семенко Костик нарисовался. Что ему за печкой понадобилось? Одному черту известно. Сопел там сопел, колупался, колупался. Доколупался, пока какая-то каракатица склизкая на голову не упала. Мокрая, как улитка. И за шиворот. Как он орал! К Байзелю помчался, вези, мол, в больницу немедленно. А тот всегда готов, говорит: «Сейчас полстакана дочитаю и сразу повезу!» И дочитывал часа полтора. Костя все это время вещи собрать пытался, и никак у него настольный хоккей в рюкзак помещаться не хотел. А когда он все-таки решил его не брать, то увидел только торчащую из-под одеяла байзелеву левую ногу и полпервого-ночи на будильнике. Тогда только Семенко плюнул на все, рубаху стянул и выкинул каракатицу за окно, и тоже спать пошел.

За это время на кухне успела побывать хозяйственная Ахинора Степановна с некоторыми кастрюлями. Помимо нее заглядывали Имедоева с дочкой, причем, последняя дважды. Первый раз глянула, что Ахинора готовить удумала, и не заняла ли имедоевские конфорки, а второй раз для контроля и тут же матери донесла, что все-таки заняла. Побились немного потом из-за этого, но как-то вяло. Всего одну Костину рубаху, что над печкой сушилась в борщ уронили и все. Потом ее спрятали надежно в форточку, и она спланировала прямо на мусорку на спящего бомжа Кукловода. И он узнал о пополнении собственного гардероба только утром.

Потом, когда все по комнатам разошлись, мужик какой-то заходил, вообще неизвестный. Даже приблизительно. Просто пришел на кухню, сел на табуретку, подумал о чем-то своем, взял банку из-под помидоров рожкову, выпил весь рассол, еще чуть посидел и ушел. Куда тоже никто не знает, а о том, что он все-таки был упрямо говорят факты, потому что когда Рожок с утра всех опрашивал, типа «а не знаете, кто мою баночку опустошил?» все в один голос говорили, что не знают, но вроде бы какой-то мужик заходил и к банке прикладывался, а кто он, что он, может это Рожка брат из Барнаула, это уж извините… Но уж раз вы, Петр Иванович, говорите, что баночка пустая, значит он подлец и выпил, и как только таких людей земля носит. Но, вы же Петр Иванович, на нас не думаете? Ну и хорошо… Так и порешили.

Ага, тараканы, конечно, на кухне еще присутствовали, но они не в счет, да и рассолом мало интересуются. Ну и все…

Хотя нет, Петр Иванович еще раз на кухню выходил, ночью. Он на Костину рубаху еще утром позарился, вот и вышел на грабеж в полтретьего ночи. А рубаха-то уже тю-тю. Не повезло Рожку. А ведь не спал полночи, ждал, пока все угомонятся, чтоб наверняка цапнуть. Не вышло у подлеца. Так и надо. Нечего на чужие рубахи раскрывать беззубый рот. Постоял Рожок над плитой, губками почмокал, труселя семейные из задницы вытянул, чтоб не резали и спать ушел, и на работу проспал потом, из-за жадности своей и бесстыдства.

А то рассола человеку пожалел, скотина…

НАД ОЛЬХОВКОЙ ТУЧИ ХОДЯТ ХМУРО

– Проходи, Петр Иваныч,– приветствовал гостя Якорь,– а я тут видишь какую вонизму развел…

– А шо то? – настороженно спросил Рожок, переступая непонятную лужу на входе в дачный домик и втягивая хищными волосатыми ноздрями воздух.

– А… – Вовка махнул татуированной рукой и сунул под хищный нос учителя рисования дурно пахнущую серую тряпку,– на нюхни!

Петр Иванович попятился от ужаса и чуть не расколол затылок об стену.

– Воняет? – спросил Якорь, гордо улыбаясь.

Рожок закатил глаза к неприветливому осеннему небу, которое щедро проглядывало в щели потолка между досками.

– То-то же! – Якорь в свою очередь понюхал тряпку, – Во воняет! Говорил Ахиноре, нечего скотину дома держать, не послушала. Баба есть баба! Ладно, Рог проходи, неча в дверях стоять. О, тихо… – Вова прислушался к чему-то, Рожок тоже. Оказалось, где-то в глубине домика, работал радиоприемник.

– Слышишь, мужик поет? – спросил Якорь шепотом, Рожок кивнул, хотя слышно было плозо,– Днепров! Люблю… Сейчас громкости прибавлю.

Лишь после этого Рожок, наконец, прошел.

– Как? Хороша дачка? – Володя прямо лучился положительной энергией,– Ты ж у меня еще не был. А? Вот обустроюсь, заживу! – он потер ладони и почему-то нос,– Нет, ты поди еще туалет посмотри, и используй если желаешь.

Рожок желал и вскоре очутился в грубо сколоченном фанерном домике, мелко дрожавшем от слабых порывов осеннего ветра. Он прикрыл дверь, но гостеприимный хозяин продолжал вежливо спрашивать из-за двери:

– Ну как? Ватерклозет не катит? Ты штаны ухе снял?

– Я… – пролепетал Петр Иванович, но Якорь и не думал уходить.

– Садись не стесняйся! Унитаза, правда, нет, но дыра какова!

Задуренный таким напором Петр Иванович, послушно присел над дырой и прислушался, внизу что-то явно шуршало и охало.

– Что там внизу? – крикнул заинтригованный и немного испуганный Рожок, шаря руками в поисках бумаги.

– Ага! – почему-то обрадовался Якорь,– услыхал? Там барсуки живут! Или кроты, я точно не знаю. Но шарудят! И че они там делают? Боюсь, стенки погрызут, или нет? Как думаешь?

Но Петр Иванович уже никак не думал, он выскочил из туалета, на ходу застегивая брюки.

– Кккакие барсуки? – запинаясь, спросил Рожок на пути к дому.

– Во! – Якорь по-рыбацки показал размер от плеча,– не брешу! Слыхал же как шарудят. А? Веришь, так жалко будет, когда туалет разгрызут, новый такой, хороший. Потому, кстати, и унитаз не буду ставить. На фига? Сгрызут же.

Они уселись на открытой всем ветрам веранде, и Якорь предложил Петру Ивановичу драный зонтик для защиты от ветра и начавшегося дождя.

– Давай, Рог, закусывай, не стесняйся! – с этими словами он сунул Петру Ивановичу кусок сухого хлеба, а сам стал глодать второй, точно такой же кусок.

– Не обессудь, что скромно, дача есть дача, тут не жрать надо, а работать!