Затерянный мир
Костя аж извивается от обиды:
– Не ну Байзель, ну я не салабон!
Байзель кивает лысой головой.
– Ага, дух ты еще, душара! Присягу хоть принял? Или не успел?
– Принял,– Костя всхлипывает.
– А изменяешь почему?
– Ну не изменяю я ей, ну Байзель! Ну не ругай же меня, не смей! Я свой долг Родине отдал, я даже кросс один раз бежал целых сто метров. До туалета ночью, мне сержант приказал!
Байзель хохочет:
– Добежал?
Костя опять ревет:
– Нееет!
Наставник отсмеялся, говорит:
– Подожди Семенко, сейчас я Якоря позову!
Ну и позвал, Вовка пришел. Стоят вдвоем издеваются.
– Вот гляди Вова, – говорит Байзель,– комиссовали моего придурка, справку дали. Серун там написано. Синим по белому. Эй, рядовой, покажите дяде Якорю справку!
– Ихы-хи!!
Якорь ухмыляется, Байзель как гаркнет:
– Услышав свою фамилию, военнослужащий должен отвечать: «Я!»
А тут неожиданно Костя рев прекратил и нормальным голосом отвечает:
– А не военнослужащий уже!
– А кто же ты?
Семенко воздуха в грудь цыплячью по-больше набрал и отвечает важно:
– Я, между прочим, дедушка русской авиации!
Байзель аж смехом подавился от такого заявления:
– Кто?
Костя чувствует, что не то чего-то ляпнул:
– Дедушка… Я. Ихы-хыыы!
– Ну,а я тогда бабушка!!! – заорал Байзель,– Сука!
И стал срывать с Семенко погоны.
– Ну Байзель, ну не срывайзель с меня погонзель! Ихы-хии!!! Я кров проливал…
– Ты кров проливал? Ты? Скотина! – Байзель замахнулся на Костю локтем, он был сильно взбешен,– Это я тебе сейчас кров пролью!
– Ну неееет!!! Ну не надо мне кров проливать! Я присягу давал!
Якорь, видя такое дело, потихонечку вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. И вовремя, так как наставник разошелся не на шутку.
– Присягу ты принимал? Присягу? Ничего сейчас другую присягу примешь! Мне! А-ну повторяй за мной, скотина! Я, Семенко, душара и салабон…
– Ну не салабон я,– простонал Семенко, размазывая слезы по «мужественному» лицу.
– Салабон!
Костя заныл:
– Я, Семенко, душара и салабон…
– Клянусь служить Байзелю!
– Ой, ну Байзель! Ну не ругайзель меня! Ой, холосо! Клянусь Байзелю…
– Служить!
– Служить…
– Как завещал великий Ленин!
– Как Ильич заверещал…
– Как учит коммунистическая партия!
– Как кому чучит партия… Ой не бей меня, Байзель!
– Убью, ссуку!
– Убью суку…
– Чего?! Я тебе дам поддонок, ты кого сукой назвал?
– Аааааа!!!
– Будешь мне служить!
Поддонок завыл и улучив момент, бросился бежать. Байзель погнался было за ним, но зашиб ногу и погоню на этом прекратил. А Семенко добрался до реки и хотел топиться, но потом передумал, разулся, забросил подальше свои дембельские ботинки, подобрал увесистую палку и стреляя в божий свет как в копеечку, помчался в сторону идущего со станции Петра Ивановича Рожка с криком:
– Стой кто идет! Стой стрелять буду!
Петр Иванович испуганно остановился и глядя на жуткую фигурку с палкой на перевес, на всякий случай поднял вверх руки с портфелем и заорал:
– Стреляй сука! В сердце стреляй! – после чего свалился в обморок, ибо денек у него в школе выдался весьма нервный. Накопилось. А Костя засмеялся радостно и дальше побежал, карлика пугать…
ДОМ НА ОКРАИНЕ ТРИПОЛЬЯ
Инициатором открытия сумасшедшего дома в Триполье был председатель колхоза Иван Иванович Надхлебный. Он мотивировал это указаниями сверху, игнорировав предостерегающую инструкцию местного депутата Пасенкова, сказавшего: « Но помни!» и угрожающе поднявшего указательный палец.
Надхлебный был человечище деятельный, и уж если вожжа попадала ему под хвост, то никакие пальцы его остановить не могли. Под сумасшедший дом были немедленно переоборудованы бывшие конюшни, и несмотря на то, что где-то что-то постоянно подтекало и валилось, здание было сдано в кратчайшие сроки. Помимо некоторого вполне естественного денежного навара, осевшего в карманах у председателя, был он весьма обеспокоен настроениями некоторой части трипольского населения, частенько критиковавшего бурную деятельность вышеуказанного председателя. А это отчасти мешало его продвижению по служебной лестнице.
Вот с ними-то Иван Иванович и решил расправиться решительно и беспощадно. Прежде всего, он выписал из Города, бывшего зубного техника Версальского, срочно переквалифицированного во врача по всяческим душевным болезням, доктора Борменталя, потомственного медика, несколько невменяемого и страдающего депрессиями, но имеющего немалый опыт ветеринарной практики. Говаривали, что он в свое время, как и его знаменитый дедушка проводили дебильные опыты по превращению человека в собаку и наоборот, но документальных свидетельств этому не было. Третьим был садист Абрикосов, хмурый немногословный мужчина пиратской наружности, имевший опыт по превращению человека в скотину обыкновенную. Он был принят на должность старшего санитара. Нянечек набрали из числа престарелых родственниц самого Надхлебного, благо их зарплата не уступала зарплате врачей и выплачивалась лично Иваном Ивановичем из специального фонда. Санитаров набрали из местных. А вот возглавил это учреждение местный специалист доктор Спиннинг Адам Израилевич, автор выдающегося труда по психиатрии, получившего громкое название «Импотенция у собак и котов». В свое время наделавшего немалый шум в известных кругах, в результате чего Спиннинг и оказался в Триполье на пенсии.
15 июля в больницу был привезен первый больной…
…Он кричал так, словно уже наступил конец света, он орал так словно ему наступили на ногу 15 Тритонов одновременно, он вопил так, словно ему рвали все 32 зуба сразу. Словом, очень громко. Санитары с трудом волокли его по коридору, тихо матерясь сквозь зубы. Дико орущего человека звали Шульц. Он был щупл и белокур, но чрезвычайно ловок, и если бы не смирительная рубаха, то неизвестно, чем бы закончилась эта схватка. Взяли его по алкоголке. Он имел дурацкую привычку дико верещать по утрам, и неизвестный анонимщик, накатавший на беспокойного соседа бумагу куда следует, требовал немедленно принять меры и лечить Шульца трудотерапией. На вызов откликнулись быстро, вкололи положенное количество медикаментов, но к удивлению врачей должного эффекта это не дало. По прибытию в больницу Шульц восемь часов разрывался от крика, ни на что не реагируя, а потом вдруг резко уснул, и уже не слышал, как большой фургон, с надписью «Хлеб» и карликовской припиской «атравленый», привез новую партию больных. Это случилось заполночь 16 июля.
Постепенно больница наполнялась идиотами. Разные они были, самые разные. Доктор Спиннинг тридцать три раза писал список, но постоянно сбивался, рыдал и кусал ногти. Наконец, список был написан и тут машина с «атравленым» хлебом привезла еще партию. Доктор в сердцах разбил себе голову об угол камина , сам ее перебинтовал и ушел встречать больных.
Работал он всю ночь, пока последний псих не был помещен в палату, а когда он сделал и это, то лично привязав больного к койке, не раздеваясь лег рядом и крепко уснул.
Санитар Мишаня с помощью тети Рифы унесли доктора в кабинет. Последним больным оказался местный учитель рисования Петр Иванович Рожок.
Проснулся Петр Иванович оттого, что солнце било ему по глазам. Когда удалось их открыть, то он тут же увидел здоровенного барыгу, по прозвищу Тритон, дико оравшего:
– Я Солнце! Я Солнце! – и уже занесшего кулак для новой атаки.
– Я Рожок! – завопил Петр Иванович и рванулся от кулака, но обнаружил, что крепко привязан к койке.
– Я Солнце! – опять заорал Тритон и занес второй кулак, как вдруг из угла палаты с криком: « Абырвалг!» выскочил незнакомый учителю рисования мужик и укусил Тритона за ляжку. Тот завыл и припустил бегом, но наглый мужик не отставал, волочась вслед за барыгой и урча почище пограничного пса Алого.
– Товарищи! – закричал кто-то из другого угла палаты, подражая картавому голосу незабвенного вождя, и Петр Иванович узнал Ильича,– Ленин жил! Ленин жив! Ленин будет жид!
– Заткнись, сука,– негромко посоветовал алкоголику суровый Скляренко,– и без тебя тошно!
Ильич заткнулся, надвинув кепку на глаза, со словами:
– А меня здесь нет!
Зато подал голос, молчавший доселе карлик Буцефал:
– Братишки! – заорал карлик, укутанный в простыню наподобие римского сенатора, ростом метр двадцать,– бей жидов, спасай Триполье!
Скляренко тут же подскочил к сидящему у окна на табурете Рабиновичу и дал тому хорошего пинка, тот безмолвно и привычно сгруппировался и мягко сполз на пол, видимо уже успел натренироваться, так как его привезли еще с первой партией.
– А ты случайно не жид? – спросил карлик подходя к Петру Ивановичу.
– Нет, я Рожок! – заволновался тот.
– Жидок ты, а не Рожок,– завопил Буцефал, – Скляренко бижы сюды, москаля впиймалы!
Карлик был слабоват в национальных вопросах, но балаган устраивать любил, и голосок у него был отвратительно пронзительный.
Тут открылась дверь и в палату вошли Спиннинг, Борменталь, Абрикосов и лично товарищ Надхлебный. Спиннинг был очень взволнован, он с порога дал хорошего леще карлику и заорал:
– Всем молчать! Покалечу!
Во дворе во всю фырчал фургон.
«Видимо еще привезли»,– успел подумать Петр Иванович и потерял сознание, потому что испугавшийся Тритон с криком: «За тучку!» всемя своими тремя тоннами рухнул прямо на учителя рисования.
Когда Петр Иванович снова открыл глаза, то увидел как доктор Спиннинг, что-то негромко рассказывает Надхлебному, а тот хмуро слушает, изредка кивая головой. Больные к тому времени успокоились, и Петр Иванович прислушался.
–
Вот тут у нас человек, который возомнил себя вождем революции Владимиром Ильичем Лениным,– монотонно вещал Спиннинг,– паспортные данные отсутствуют…
Ильич в это время открыл лицо, сдвинув кепку на затылок, и строго произнес:
– Мы пойдем другим путем.
Спиннинг поморщился и ткнул авторучкой на Сяна:
– А вот и товарищ Сталин.
Старый армянин, покуривая воображаемую трубку, произнес:
– Вас нэправильно проинформировалы, товарищ доктор. Ви будэтэ расстрэляны не завтра, а сегодня… Товарищ Берия приведите приговор в исполнение.
Берия тут же накинул простыню на Спиннинга и стал тыкать в него пальцем, приговаривая:
–Пиф-паф, сука, пиф-паф. Не хочешь в москалив гратись?
Для большего сходства карлик сорвал со Спиннинга пенсне и надел на нос. И тут произошло неожиданное. Спиннинг вдруг упал на колени и щуря подслеповатые глазки, завопил:
– Не вели казнить Лаврентий Палыч! Не виновен я! Все председатель попутал, в рот ему потные ноги!
– Абырвалг! – закричал похожий на собаку больной, а Борменталь сделал неудачную попытку с криком выскочить в коридор. Надхлебный задохнулся от возмущения, но молчал, тупо взирая на происходящее.
– Скажите это вкусно? – Спиннинг сунул ложку белого порошка в рот Борменталю. Глаза его блестели непонятным задором.
Борменталь судорожно сглотнул и прохрипев: «Весьма», рухнул на пол. Абрикосов крикнул:
– Эй! – и два молчаливых санитара уволокли доктора. Надхлебный плюнул и сделал попытку выйти.
– Вяжи его! – неожиданно для самого себя закричал Петр Иванович.
– Вяжи! – поддержал Лаврентий Палыч Карлик, и толпа психов накинулась на председателя, причем Спиннинг принимал в этом самое активное участие. Тритон обнял человек пять и забился в безудержном канкане. Абрикосов, видя такое дело, незаметно выскользнул вслед за коллегами, да еще и двери прикрыл.
Минут через пять Надхлебному удалось вырваться. Он помчался по коридору шумно дыша, его костюм был порван в нескольких местах, а на месте пуговиц остались только воспоминания. За ним диной вереницей бежало штук сорок оскаленных и озлобленных мужчин в больничной одежде во главе с Тритоном. Еще столько же примерно дико орало в палатах, привязанные к койкам, и сопровождали этот забег душераздирающими воплями. Версальский, только-только приведший в порядок картотеку, моментально сообразил в чем дело и заперся на ключ.
Надхлебного настигали, он сделал рывок, и когда до заветной двери на улицу оставалось каких-нибудь три прыжка, под ноги ему подвернулась нянечка тетя Рифа с чьей-то уткой. Недолго думая, Надхлебный схватил ее в охапку, и с разгону выбив двери, вывалился на крыльцо.
А во дворе стоял зеленый «уазик». А рядом с «уазиком» заместитель первого секретаря райкома Чуйко, в сером двубортном костюме и с широченным галстуком поверх пиджака. А рядом с ним еще несколько не столь солидных фигур из свиты.
Надхлебный проехался на истошно визжащей старушке, аккурат, до самых лаковых туфель начальника и замер недвижим. Чуйко брезгливо посмотрел сначала на него, потом на столпившихся в дверях психов, отчего-то застывших под его пристальным взглядом и набрал в легкие воздух.
Карлик ковырялся в носу, на котором чудом удерживалось спиннинговское пенсне, Сян прикуривал свою воображаемую трубку, а в подвале одиноко орал Шульц. Молчание первым нарушил «Сталин»:
– Нэпорядок, товарищ Мандельштам, я совэтую вас повэсить. Остальным разойтись!
– Еще парочку! – крикнул собакоподобный и укусил за лапу сторожевую собаку Тушкана, которая подвернулась под руку. Тушкан завыл и бросился на комиссию.
Чуйко, наконец набравший в легкие воздух, резко выдохнул его и как-то совсем несолидно прыгнул в «уазик» и бросив Надхлебному:
– Вы за это поплатитесь! – крикнул шоферу по-гагарински,– Поехали!
Психи разбрелись по домам. Привязанные к кроватям тоже расползлись, некоторые вместе с кроватями. А че? Вещь в хозяйстве нужная. Персонал разбежался. Последним уходил Версальский, ночью, на третий день, зачем-то переодевшись в женское платье, хотя никто преследовать его не собирался. На этом Дом на окраине Триполья практически прекратил свое существование. Тетя Рифа уехала к внукам в Израиль. Жизнь вошла в свою колею.
Лишь через месяц жители Триполья случайно обнаружили странную ограду из колючей проволоки, кольцом охватывавшую поселок. В нескольких местах на столбиках были прибиты аккуратные плакаты, гласившие:
ЗОНА ПСИХИЧЕСКОЙ ОПАСНОСТИ!
ПОСТОРОННИМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН!
ЧУЙКО
А карлик по-обыкновению приписал на одном:
МЕСТОВ НЕТ Карлык
ЕЛКИ-ПАЛКИ
Костя Семенко с удовольствием раскачивался на купленном Байзелем в комиссионке кресле-качалке и заунывно напевал:
Елки-палки, елки-палки
Елки-палочки мои…
Слова он придумал, очевидно сам, а музыку бессовестно содрал у народа, певшего на тот же мотив «Стеньку Разина». Суровый наставник Байзель хмуро слушал завывания воспитанника, пока хватало сил, но наконец, сообщил:
– Если ты, зараза, ныть не перестанешь, я тебя убью, так и знай.
– Ихы-хы,– немедленно откликнулась зараза,– ну посему ты меня убьешь? Посему? Я же, Байзель, не прошу у тебя сто рублей. Я даже пятьдесят не прошу, но у всех елка есть, а у меня нету.
Байзель застонал.
– Костя, я ж говорил, двадцать пять рублей за елку просят. Двадцать пять! Есть они у тебя?
– Нету,– отвечал Костя,– но у тебя же есть.
– Ах, ты ж тварь! – возмутился наставник,– Это я сейчас двадцать пять за елку выложу, а жрать потом что будем?
– Ну Байзель! Ну у нас же еще целых четыре котлеты осталось в холодильнике, я смотрел. И курочка…
– Курочка! Сам жри эту курочку. Она поди завонялась давно. Вся.
– Ну не вся, ну Байзель! Только лапки немножко и животик, а так она хорошая. Давай ее кушать! И елочку купим потом…
– Костя! Нету у меня денег на твои дурацкие удовольствия! Я не депутат какой-нибудь, как Пасенков, и не барыга вроде сам знаешь кого… Давай я тебе лучше лимон куплю.
–Ихи-хии… Не надо мне никакой лимон,– заплакал Костя,– я елку хочу, и курочки…
– Выкину я ее, эту курочку вонючую. Какого черта ты ее под дождем неделю держал?
– Так ведь холодно было!
– Холодно? Дождина шел, а ты ее за форточку в авоське! Можно так делать?
– Нееет!
– Вот и выкинь ее теперь.
– Жалко…
– Кого тебе жалко, придурок майский?
– Курочку жалко.
– Так она же мертвая!
– Ну и что, пусть еще полежит чуток. Ну хоть день, а потом если не оживет вдруг, я ее схороню. По христиански…
Байзель тяжело перевел дух.
– В унитазе… Она месяц уже не оживает. Как ты меня притомил, кто бы знал…
Костя, заметив в глазах наставника недобрый блеск, суетливо убежал на кухню. Сначала загремели кастрюли и банки, потом хлопнула входная дверь. Через некоторое время, подошедший к окну Байзель, наблюдал за тем, как во дворе Костя Семенко большой совковой лопатой пытается выковырять ямку посреди большой дождевой лужи. Даже сюда долетало его громкое сопение. На асфальте лежала тощая синяя курица, сжимающая в кривых когтях обломок пасхальной свечки. Байзель сплюнул и отошел от окна.
х х х
А Триполье тем временем готовилось к встрече Нового 1988 года, несмотря на довольно паскудную дождливую погоду. Депутат Пасенков притащил домой целых три елки. Но не устанавливал их, а ждал когда цены поднимутся до 30 или хотя бы 29 рублей.
Барыги Якорь и Маргулис меж тем бойко торговали той же продукцией по 25. Брали они их в местном лесу и вывезли все двадцать штук. Больше там ничего не осталось. В этом лично убедился учитель рисования Петр Иванович Рожок, пролазивший по чащобе около пяти часов.
Новоизбранный председатель месткома товарищ Ялов обещал к Новому году прислать из Города два самосвала снега, но пока безрезультатно, говорили что в Городе снега нет.
Вонилин втихую приторговывал еловыми ветками.
Бомж Кукловод продавал еловые шишки и иголки по 20 копеек стакан. Продал два – Косте Семенко и карлику Буцефалу. Причем карлик выторговал за 15, а Семенко, вздохнув отдал 25.
Теперь, похоронив курицу, так что одна лапа торчала из лужи, как немое предостережение всем пока живущим курицам, он разложил свои иголки на столе и задумчиво их рассматривал, покручивая мелкие кудряшки. Байзеля дома не было, и Косте никто не мешал. Он стал выкладывать из иголок слова и для начала сложил КОСТА и долго им любовался, потм сложил БАЙЗЕЛ и рядом с ним ДУРА, на букву К иголок не хватило, несмотря на то что он сэкономил на мягком знаке. Костя поначалу расстроился, а потом обрадовался и долго хохотал, заливаясь безудержным смехом подрастающего идиота.
Байзель пришел минут через пять. Семенко в испуге смел со стола иголки, а наставник криво усмехаясь вытащил из сумки странную штуку, похожую на костин ночной горшок, измазанный землей и песком. Сверху лежала солидная еловая шишка.
– На,– сказал Байзель,– Празднуй!
– Шо то? – спросил Костя немного встревожено.
– Это елка,– объяснил Байзель.
– Ихи-хии!… – заревел Костя в голос,– Опять ты меня обманываешь!
– Какие дела Сема!– обиделся Байзель,– говорю елка, значит елка, только маленькая еще. До праздника еще время есть, ты ее поливай, удобряй, она и вырастет.
Костины глазенки тут же разгорелись.
– Честно вырастет?
– Честно,– сказал Байзель уходя. На лестничной клетке он закрыл двери на висячий замок, было у него и такое нехитрое приспособление, а на вопрос ожидавших его на лдестнице друзей: «Шо, так его и оставишь?», ответил прямо:
– Конечно,– и видя сомнение в их глазах, пояснил,– он теперь до первого января из комнаты ни ногой. Будет, дурак. Елку выращивать.
– Хе,– ухмыльнулся Тритон,– ну ладно, пошли бухать.
И они пошли бухать.
х х х
Семенко меж тем поставил горшок на стол, засунул глубже в песок шишку и глубоко задумался. Потом из комнаты припер байзелеву подушку и напевая:
Елки-палки, елки-палки
Елки-палочки мои…
водрузил подушку поверх горшка. Подумав, убрал ее и кряхтя вылил внутрь стакан воды, перемешал получившуюся жижу пальцами и снова установил подушку на прежнее место. После этого принялся ожидать результата. Минут пять. По окончании срока ожидания, разобрал свою нехитрую конструкцию, еще какое-то время тупо смотрел в горшок, потом вернул все на место, и сходил в комнату за второй подушкой. Получилась небольшая пирамида. Костя пододвинул ее к батарее центрального отопления и лег рядом, включив погромче для веселости телевизор.
Телевизор веселости не прибавил, потому что там шел «Сельский час». Здоровые мужики в телогрейках удобряли навозом колхозное поле, на котором ничего не росло. Передача Костю тем не менее заинтересовала. Даже возникли некоторые мысли, которые по мнению Семенко должны были способствовать оптимизации процесса выращивания елки. Не долго думая, Костя снял колготки, выжал их над горшком и получилось почти как по телевизору, а где-то даже и лучше. Радостно гикая, юный земледелец восстановил подушечную пирамиду, немного потанцевал и уснул совершенно счастливый.
Проснулся он ближе к вечеру следующего дня от непонятного запаха. Расшевелив подушки он для начала понюхал колготы и сообразил, что запах идущий из под подушек все-таки перебивает запах колгот. Это его озадачило, и Костя сбросил сначала одну, а затем и вторую подушки, после чего крик разочарования долго витал по пустой квартире. Из подсыхающей жижи торчала синюшная лапа похороненной им накануне курицы. Лапа крепко сжимала абсолютно неизменившуюся со вчерашнего дня шишку.
х х х
В это время совершенно пьяный Байзель искал силы, чтобы подняться на ноги. Он поискал их под столом, потом под шкафом, но, увы, не нашел. Нашлись они почему-то в районе холодильника, и, опираясь на него, Костин наставник сумел подняться. Хозяева квартиры спали и Байзель на всякий случай, погрозив им пальцем, хлебнул рассолу и пошел к дверям и стал их открывать. Минут через сто он уже походил к своей квартире, а еще через полчасика начал сражение с висячим замком…
х х х
Семенко между тем оправился от первого испуга и стал вытаскивать курицу из горшка. Когда ему это удалось, он стал лихорадочно поглядывая на часы подсыпать в горшок еловые иголки. Руки дрожали.
– Не успею, не успею,– шептал Костя, примеряясь, как бы получше заправить иголки новой порцией удобрения. У него получилось и, укутав горшок байзелевым махровым халатом, навалив сверху подушек, Семенко почувствовал приступ голода. Из холодильника он выудил оставшиеся котлеты и стал жадно их пожирать. Насытившись, включил телевизор и вперился в экран, по которому бегали «мультики». Прихода Байзеля он не заметил.
Лишь когда что-то тяжелое рухнуло в прихожей, Костя выглянул в коридор.
– Байзель! – позвал он молчаливую груду одежды у порога,– Елка не растет!
В голосе было столько неподдельной трагедии, что куча отозвалась:
– Угу…
– Елка не растет! -снова прокричал Семенко и стал расшвыривать одежду по коридору освобождая наставника.
Тот стал на четвереньки, нагнул голову и прохрипел:
– Сволочь, я Костя, сволочь!
– Елка не растет!!!
Байзель прошагал на коленях к горшку, втянул ноздрями воздух и произнес с упреком в голосе:
– Загубил ты ее, загубил.
– Ихы-хи! – сразу заплакал Семенко,– Как загубил?
– Натурально загубил!
– Это не я, это удобрения были плохие!
– Эх…– выдохнул наставник, поднатужился, встал в полный рост, крепко взял горшок, открыл окно и с удовольствием зашвырнул в окно, следом полетели останки курицы.
Снизу донеслось:
– Шо такое? – это из очередного похода в лес за елкой возвращался разочарованный Петр Иванович.
Байзель засмеялся и закрыл окно. Костя торопливо прятал подушки.
Через некоторое время он приволок из ванны настольный хоккей и предложил сидящему в углу наставнику:
– Сыграем?
– Давай! – согласился тот, дремая, и Костя сходу залепил ему шайбу.
– Байзель! Давай так, я тебе гол забью, ты мне подарок!
– Давай! – снова согласился противник и Семенко залепил ему еще одну шайбу.
Уснул Байзель при счете 5:0, и Костя распевая:
Елки-палки, елки-палки
Елки-палочки мои…
пошел на второй десяток.
Когда в квартиру через незапертые двери вошел неплохо удобренный Петр Иванович Рожок с куриной лапой в руках, счет был 15:0. Учитель рисования замер и стал с интересом наблюдать за игрой. Потом отодвинул Байзеля сел на его место и приговаривая: «А-ну, как оно тут делается…», стал обороняться.
Проиграл он всего 0:12, а тут и карлик пришел вместе с Сяном, и еще человек шесть. У всех Костя выиграл! А тут и Новый Год пришел, и все пить стали, поздравляться. И Косте налили, а как же! Он и окосел моментально. Петь принялся про свои «елки-палочки». А Сян с карликом стали в хоккей на вещи играть, и карлик сначала у деда шапку выиграл, а потом до трусов проигрался и голый по комнатам бегал, пока не устал.
А по телеку как раз Шифрина показывали, и мужики захотели ему рожу набить и набили. Телек сломался вдребезги. Все испугались и уходить стали по-одному, чтобы Байзеля не разбудить.
