Пути русской любви. Часть I – Золотой век

Иль женщин уважать возможно,
Когда мне ангел изменил?

Ю. М. Лотман, анализируя творчество Лермонтова, указывает на два пути любви романтического героя. Во-первых, романтическая схема любви содержит «невозможность контакта: любовь всегда выступает как обман, непонимание, измена». Во-вторых, «невозможность в любви вырваться за грань непонимания создавала рядом с трагической – реальной – любовью идеальную любовь-стремление, в которой объект ни в коей мере не мог наделяться чертами самостоятельной личности: это было не другое „я“, а дополнение к моему „я“ – „анти-я“… мое идеальное инобытие… Это не человек, а направление моего движения».

Михаил Юрьевич Лермонтов (1814—1841)

Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье;
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.

Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.

Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.

Если внимательно читать это стихотворение, написанное в роковом 1841 году спустя десять лет после страстной любви к Н. Ф. Ивановой, то, согласно Лотману, в нем выражается (через любовь, но не настоящую; через любовь, но к другой; через любовь не к ней, а к чему-то в объекте любви; к чему-то, связанному с самим влюбленным) любовь-стремление поэта к своему идеальному «я».

Наталья Федоровна Иванова (1813—1875)

После того как «счастье скоро изменило» с Ивановой, можно проследить трансформацию страстной любви Лермонтова в «любовь-стремление», начиная с влечения к Варваре Лопухиной, выраженного в стихотворении, написанном в 1832 году:

Она не гордой красотою
Прельщает юношей живых,
Она не водит за собою
Толпу вздыхателей немых.
И стан ее – не стан богини,
И грудь волною не встает,
И в ней никто своей святыни,
Припав к земле, не признает.
Однако все ее движенья,
Улыбки, речи и черты
Так полны жизни, вдохновенья,
Так полны чудной простоты.
Но голос душу проникает,
Как вспоминанье лучших дней,
И сердце любит и страдает,
Почти стыдясь любви своей.

Биографам известно, что увлеченный не яркой красотой, а какой-то «оригинальной прелестью» семнадцатилетней Вареньки Лопухиной студент Михаил Лермонтов чувствовал искреннюю разделенность своей любви. Известно также и то, что сближению влюбленных препятствовали родные Лопухиной, а затем, спустя три года, в дело случая вступил ставший незримым спутником всякой заметной в обществе любви – его величество бал. Некто Бахметьев, вздумавший жениться вышедший в отставку майор, тридцатисемилетний помещик, усмотрел «несомненное указание свыше» в том, что «Варенька Лопухина зацепила свой бальный шарф за пуговицу его фрака».

Варвара Александровна (Лопухина) Бахметева (1815—1851)

Эта любовь осталась с Лермонтовым навсегда – «верные мечты» сохранили тот образ, «тот взор, исполненный огня», и, сожалея о горькой участи своей возлюбленной, он молился о спасении ее «прекрасной души»:

…я вручить хочу деву невинную
Теплой заступнице мира холодного.