Смута

Кузнецову такие люди были даже симпатичны: не раскисали, не ныли. Потому он, хотя и не было никакого желания выпивать, согласно кивнул.

В казенные чайные чашки тот набулькал коньяку так, что в бутылке осталась ровно половина.

– Будем!

Кувыркнул в рот чашку, содержимое мгновенно исчезло в желудке.

– Тебя как зовут, сосед?

– Борис, – неохотно ответил Кузнецов. Он не любил случайных знакомств.

– А меня – Саня. Фамилия – Феоктистов… Докуда едешь?

– До Москвы.

– А я – до Бологого, – заглянул в чашку Кузнецова. – Ты чего только пригубил?

– Не привык такими дозами.

– У нас в Бологом таких, как ты, нет. Все пьют: и мужики, и бабы. Сами гонят, сами пьют. А я, как стал заниматься коммерцией, самодуровку не потребляю.

А поезд уже покинул Питер и набрал скорость. За окном плыла сплошная темень, изредка нарушаемая огнями путевых прожекторов.

Кузнецов от выпитого пришел в благостное состояние. И если б не болтливость попутчика, он бы спокойно поразмышлял о том, что дал ему процесс в Эстонии. Но Саня из Бологого не давал ему возможности размышлять.

– Я думаю, Боря, что ты – большой чиновник: в СВ катаешься. И не за свои кровные, как я… Правильно догадался?

– Правильно, – соврал Кузнецов.

Ему вдруг показалось, что где-то он уже видел этого человека.

– Мы с вами нигде не встречались? – спросил.

– Боря! – укорил Саня из Бологого. – Почему на «вы»?.. Не люблю выкать. Вроде как враги-дипломаты. А насчет «встречались» – все могет быть.

– Я работал в Эстонии, – подсказал Кузнецов.

– Не люблю прибалтов. То ли дело Питер! Друг у меня там. Служили вместе срочную. Оженился наконец. Три дня свадьбу справляли… Выходит, в Питере мы пересечься не могли. Зато вот в поезде познакомились… Ну, давай еще по одной.

Он взялся за бутылку. Кузнецов прикрыл свою чашку ладонью:

– Мне хватит, Саня. С утра работать.

– Я и говорю: чиновник – человек подневольный. Ни налево, ни направо.

Сосед выпил свой коньяк. Вылил в свою чашку кузнецовские остатки.

– Давай, Боря, укладывайся. Успеешь соснуть до Москвы. А я посижу…

Кузнецов уснул, и сон его был глубок, как артезианский колодец. Он не слышал, когда сошел в Бологом рубаха-парень Саня Феоктистов. Тем более не предполагал, что тот, ступив на пустынную платформу, быстренько набрал московский номер дежурного по бункеру:

– Докладывает Рыбак. Объект в седьмом вагоне, отдыхает. Выезжаю из Бологого завтра своим ходом…

Ленинградский вокзал встретил Кузнецова колготней и прилипчивыми таксистами. Встречавший его шофер Миша подхватил пузатый портфель, и они зашагали к автостоянке.

– Доброе утро, Борис Аркадьевич!

Перед ним собственной персоной объявился Юрий Сергеевич, свежий, гладковыбритый, будто и не провел ночь за рулем. Взял Кузнецова за локоток:

– Прошу вас ненадолго в мой лимузин…

Сели на заднее сиденье. Хозяин захлопнул дверцу. Раскрыл папку.

– Это бланк договора на юридическое обслуживание «Нордбанка». Подписи и печати на месте. Срок действия не ограничен… Заполните свою половину и подпишите… Документы по Акинолосу вам вручат перед отлетом. Кроме того, что вы упомянули, даю вам информацию из досье. Запас карман не тянет, верно?

Кузнецов не ответил, ожидая продолжения.

– И вот вам телефончик. Когда Акинолосу понадобится официальное сопровождение в Россию, позвоните. Сопровождать его будут люди из МВД. Свой билет выкупите в депутатском зале. Место переводчика – в соседнем кресле. О вашем приезде римский трибунал поставлен в известность инстанцией самого высокого уровня… У вас вопросы есть?

– Нет.

Шофер Миша ждал его у открытой дверцы джипа.

– Домой, с заездом к Вовочкину…

Дверь открыла Наталья Марковна. Увидев Кузнецова, всплеснула руками.

– С приездом, Борис Аркадьевич! Ох, не права я была, когда отговаривала от эстонского дела…

– Как себя Вовочка чувствует?

А тот сам появился в дверях, в халате, из-под которого выглядывали мосластые ноги.

– Нормально, – ответил Вовочка.

– Что стряслось с тобой, сыскарь? – спросил тот.

– Н-не знаю. Черная дыра в памяти.

– А до черной дыры?

Они прошли в комнату. Вовочка сел на диван.

– Меня вытащил из постели банкирши мужик с морщинистой мордой. Тот, которого я срисовал в Лихославле. Сделал меня, как сопляка. Потом отвез в какой-то бункер без окон… Очнулся дома. Моя пушка на стуле рядом. Но живой, как видишь.

– А сейчас как самочувствие?

– Нормально.