Тьма в полдень

– Сегодня очень холодно, – сказал он.

– Вы это уже говорили, – заметила Таня, тут же проникаясь к себе еще большим отвращением. Ну чем он виноват, этот несчастный, свалившийся ей на голову марсианин, за что она все время его кусает? Шавка, просто шавка. Она незаметно ущипнула себя, очень больно, и спросила с любезной улыбкой: – Этот, что умер, был хороший писатель?

– Мережковский? М-м, как сказать... – Болховитинов повернул кресло к Тане и сел, сцепив пальцы на коленях. – Я не особенно его люблю, он мистик и несколько навязчив в своих идеях... К тому же я их, честно говоря, попросту не понимаю. Нет, это, конечно, не Бунин и даже не Алданов. Алданов, положим, тоже хорош... Почитаешь его, а потом тянет повеситься...

– Такой мрачный?

– Знаете, он не то чтобы мрачный, а безнадежный какой-то... Не видит вокруг себя ничего светлого, история для него лишь доказательство человеческой глупости и жестокости... Кстати, безнадежность, как мне кажется, стала неотъемлемым свойством эмигрантской литературы. Это и в прозе, и в стихах... Вот, например, Владимир Смоленский: «Ты уходишь от меня, уходишь, ни окликнуть, ни остановить. И не разлюбить, и не убить. Ты уходишь от меня, уходишь. Удаляющиеся шаги, звездный свет за узкими плечами, – слушай, слушай в тишине, ночами, удаляющиеся шаги». Что скажете? Весело?

– Бр-р-р, – поежилась Таня. – Лучше уж не читайте мне эмигрантских стихов, если они все такие.

– Есть и получше! «Нет, ничего не останется нам – холод, пустые пространства да ветер. Ветер, бегущий по мертвым мирам, прах разметающий тысячелетий...»

– Слушайте, идите вы с вашим прахом, в самом деле! Вы хотите, чтобы, меня тоже потянуло вешаться?

– Простите, Татьяна Викторовна, больше не буду. Я только хотел, чтобы вы поняли, что заставило меня стать коллаборантом. Я не мог больше переносить бессмысленности эмигрантского существования, мне нужно было вырваться. Впрочем, вырваться стремились все... Некоторые из соотечественников женились на француженках, на чешках, врастали в иностранное общество и постепенно денационализировались... А я так не мог. К счастью или к несчастью, меня воспитали слишком русским, и Россия была для меня всем – еще с кадетского корпуса. Поэтому, когда мне представилась возможность поехать сюда в качестве служащего немецкой фирмы, я даже не раздумывал. Важно, что я ехал на родину. Я знал, что это не лучший путь... Я, кстати, никогда не сомневался в том, что рано или поздно Германия будет разбита... Но тут ведь вопрос был не в правильно сделанной ставке и не в выгодном помещении капитала. Разумно это было или неразумно, иначе я не мог. Отказаться от возможности побывать на родине – это было свыше моих сил...

– Кирилл Андреевич... – сказала Таня дрогнувшим голосом. Она и сама не знала, почему так страшно волнует ее предстоящий разговор. В то, что Болховитинов не предаст, она уже верила. Почему же сейчас она чувствовала себя точно на краю пропасти? Она еще раз собралась с силами и взглянула на него, прямо в глаза. Болховитинов ответил ей таким же прямым взглядом, немного удивленным и встревоженным, – видимо, ее голос прозвучал сейчас очень уж странно. «Что с вами?» – спрашивали его глаза.

– Кирилл Андреевич, мне нужно поговорить с вами, – сказала она. – Я сейчас объясню, в чем дело. Но только... независимо от того, чем кончится наш разговор, вы должны дать мне слово, что никогда и никому о нем не расскажете...

– Ну разумеется, – сказал он, пожав плечами. – Даю вам слово, никому и никогда.

Таня зачем-то поправила волосы и провела кончиком языка по пересохшим губам. Ей показалось вдруг, что в комнате невыносимо жарко.

– Кирилл Андреевич, у вас много денег?

– Денег? В каком смысле, простите?

– Господи, в самом прямом и обыкновенном; вы говорили однажды, что получаете около десяти тысяч карбованцев в месяц. У вас остается что-нибудь от этой суммы или вы всю ее проживаете?

Болховитинов рассмеялся.

– Ах, вы вот о чем! Разумеется, у меня есть деньги. Прожить одному тысячу марок в месяц не так просто, даже при здешних ценах. Сколько вам нужно?

– Это не мне, Кирилл Андреевич. Это... это все гораздо сложнее, вы понимаете?.. Дело в том, что... мне поручили поговорить с вами...

– Кто?

– Ну... мои друзья, если хотите. Здесь есть люди, которые... которые стараются что-то делать – ну, помогать старикам, инвалидам, спасать молодежь от мобилизации в Германию... и вообще...

Она запнулась и умолкла.

– Что «вообще »? – спросил Болховитинов, не дождавшись продолжения.

Таня молчала, охваченная паникой. Она чувствовала, что начала разговор совсем не так, допустила какую-то ошибку. Но в чем?

– Тогда позвольте уточнить один момент, – сказал Болховитинов. – Вы говорите: помогать старикам. Это задача, так сказать, чисто благотворительная. Но укрывать молодежь от мобилизации? Мне кажется, это носит уже несколько иной оттенок. Вам это не приходило в голову?

Таня не поднимала глаз. Сейчас она была готова откусить свой мерзкий язык. Ведь Володя ее предупреждал!

Он еще передал слова Кривошипа: «Пусть говорит так, чтобы тот ни о чем не догадался»; а она с первого же слова...

– Я не то хотела сказать, – пробормотала она. – Правда! И потом я вообще не говорила – укрывать... я сказала – спасать, это немножко не то...

– Не совсем улавливаю разницу.

– Ну, вы понимаете... иногда можно сделать что-то заранее, например, подкупить врача, чтобы тот выписал справку о непригодности... или просто дать взятку в полиции или в арбайтзамте...

– Ах вот что, – кивнул Болховитинов. – Да, это конечно не прямое укрывательство, вы правы. Но, так или иначе, это все равно является организованным противодействием власти. Разве не так?

– Организованное противодействие? – зачем-то переспросила она.

– А еще короче – саботаж.

Таня беспомощно пожала плечами:

– Ну, если хотите...

– Я хочу только одного – разобраться в вашей просьбе. И понять, для чего вам нужны эти деньги – на благотворительность или на...

– Да можете вообще их не давать! – закричала Таня почти уже сквозь слезы. – Не нужно мне от вас никаких денег!

– ...на резистанс, – спокойно докончил Болховитинов. – Я хочу сказать – на борьбу с немцами. Вы в этом участвуете, да?

– Да, да, да! – крикнула она, глядя на него круглыми злыми глазищами. – Будто сами не можете догадаться!

– Почему же, я догадался, – спокойно сказал Болховитинов. – И вашему подполью нужны деньги?

– Ну да...

Болховитинов долго молчал, вертя в пальцах зажигалку.

– Почему вы решили обратиться именно ко мне? – спросил он наконец, не глядя на Таню.

– Мы подумали, что у вас могут быть деньги... и что вы не выдадите нас немцам.

– «Подумали»! Что значит «подумали»?... Ведь гарантии у вас нет? Ведь я в принципе могу все-таки оказаться мушаром – простите, я хочу сказать – доносчиком? Или даже агентом-провокатором?

– Конечно, – согласилась Таня уныло.

– Как же вы могли рисковать?

– А как можно без риска в таком деле?

– Тоже верно, – усмехнулся Болховитинов. – Вашу работу в комиссариате следует, по-видимому, отнести к разряду того же неизбежного риска?

Спрашивая это, он смотрел теперь прямо на нее. Таня почувствовала, что бледнеет. Но отмалчиваться было уже поздно. Она судорожно глотнула и сделала головой утвердительное движение.