Рэгтайм. Том 1
– Ты понял, о чем тебе говорил великий физик современности?
– Люся, – сказал Сахаров серьезно, – может, я и мог бы стать великим ученым, если бы занимался только физикой, а не проектом.
Елена Георгиевна интонацию уловила и возражать не смела.
Они вообще умели слушать друг друга.
Опыт литературного секретаря помогал ей стилистически редактировать (весьма щадяще) сахаровские тексты, и они часто сидели на кухне, разбирая бумаги. Она была своеобразным фильтром, охраняющим академика от огромного потока просьб.
Пока он работал на «объекте», государство берегло его пуще глаза. Он не мог сам пойти в музей, в театр, прогуляться по городу. Не умел плавать, кататься на велосипеде. Боннэр проживала с ним его новую жизнь. А когда Андрея Дмитриевича не стало, начала проживать и ту, что была задолго до нее. Писала книги о его семье, о своей, готовила к печати его тексты.
Последние годы она жила в Бостоне рядом с детьми, внуками и врачами, которые ее лечили. Там она придумала и осуществила «параллельную биографию». Параллельную той, что когда-то написал Андрей Дмитриевич.
Как-то летом я пришел на сахаровскую кухню и предложил Елене Георгиевне вспомнить всю ее жизнь с Сахаровым. Честно.
– Говорим обо всем без запретных тем. Я расшифровываю и отдаю вам. Вы, что хотите, вычеркиваете.
– Но и ты мне говоришь всё!
Весь июнь мы сидели на кухне, ели котлеты и говорили о жизни и любви. Получилось 600 страниц машинописного текста. Я отдал его Елене Георгиевне и через несколько месяцев получил один экземпляр обратно с правкой фамилий и дат, с вставками и без единого сокращения.
«Делай с ним (текстом), что хочешь, и разреши мне использовать его для параллельного дневника». Я закавычил смысл, а не точные слова. Дневник напечатан. Мой текст лежит.
Зимой одиннадцатого я попал в Бостон. Мы разговаривали и выпивали с ее друзьями и соседями Максимом и Машей Франк-Каменецкими. Она пригубила по поводу своего восьмидесятивосьмилетия и сказала, что хочет лечь на какую-то сложную операцию на сердце, но в Америке ее не делают. Она была бесстрашна, хоть и слаба. Мы с ней покурили и попрощались.
Герман
Он складывал из кадриков-кубиков жизнь, больше похожую на настоящую, чем настоящая жизнь.
Не в шесть дней он создавал свои киномиры, но в шесть лет, добиваясь на плоском экране трехмерности, теплоты теней и божественной достоверности, мучающей сомнениями, страхами и осознанием своей уместной беспомощности в современном ему обществе.
Алексей Герман в нашем кинематографе был из последних, которые не спрашивают и не отвечают, почему все происходит, а мучительно и достоверно, вместе с отважными и разумными товарищами по мучительному процессу, думают: почему?
Диалог выдерживают не все. Ни в отечественных кинозалах, ни в фестивальных дворцах за рубежом. Понимающих вообще немного. Я помню просмотр фильма Феллини «Репетиция оркестра» в Москве, когда билеты спрашивали за квартал, а к концу сеанса осталась хорошо если четверть собравшихся.
Что поделаешь, желающих что-то понять много меньше, чем понимающих всё. Они не виноваты. Они хотят забыться, а Герман возвращает им память. Они хотят бездумья, а их заставляют задуматься. Они хотят любить сильного, а им говорят – люби искреннего. Он требовал от них усилий, а они жаждали инерции.
Он обижался, крупный, печальный, неудобный ворчун-философ. Небывалый художник, рисующий светом на белой, натянутой перед нами простыне картину разрушения, героизма, подлости, страданий и преодоления.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
