Третьим будешь. Разговоры в Конюшне

И так было с Галактионом. Недавно я тебе читала стихотворение «Мэри», которое потом стало очень популярным в Грузии.

ЮР Мы его прочтем сегодня еще раз.

БА Да. Пожалуйста.

Сначала педанты, которые слушают грузинскую музыку речи, не понимали, что это по-русски должно стать музыкой, они считали это слишком вольным переводом. Тут неизбежны какие-то потери точного смысла, но они должны быть возвышены, возмещены какой-то другой прибылью.

И это стихотворение «Мэри» в русском переводе, в моем переводе, стало очень знаменито. Ты меня спрашивал о друзьях, что ближе, что выше. Я сейчас вспомнила.

А вот стихотворение Галактиона, довольно точный перевод, называется «Поэзия прежде всего». Дословно.

Да, я не сказала, что Борис Леонидович Пастернак, который замечательно переводил грузинских поэтов, никогда не переводил Галактиона.

ЮР Странно.

БА Да.

ЮР Они вообще считали, что невозможен его перевод.

БА Ну, сейчас есть, вот я знаю, замечательный поэт и замечательный человек Владимир Леонович8, он много переводил Галактиона, как-то пошел дальше меня. Но я… как будто все-таки какое-то открытие было. И к этому стихотворению «Мэри» в русском переводе, в моем, привыкли… Ну, вот «Мэри».

Галактион, его бессмертие очевидно. Просто оно в жизни его народа, в жизни его города. И хоть он там имел какие-то почести, но, конечно, больше несчастий; он любил простых людей; он любил всякие, мы бы сказали, забегаловки… и люди его любили. И однажды меня попросили прочесть его переводы, а там сидели такие его почитатели. Я тоже любила эти – не ресторации, а простые места, где живые люди нормально сидят, нормально выпивают, нормально едят, их в Тбилиси называли «дыркáми». Там за столом, уставленным бутылками, я стала читать стихи. Эти посетители «дыркá» спросили: «Что, что она читает?» А им сказали: «Она читает Галактиона по-русски». И они встали, эти люди. Только за имя, не за мой перевод, а в честь имени Галактиона, встали посетители этой забегаловки.

Ну, мне не хочется сейчас говорить о его смерти, он умер по собственной воле. Но это было связано с Пастернаком. Он покончил жизнь самоубийством. Был в больнице, к нему приходили, чтобы он подписал письмо с проклятиями какими-то Пастернаку. В первый раз пришли, он прочел. Сказал: «Ну, плохо, вы еще усовершенствуйте это и приходите, может, я подпишу». Они усовершенствовали, но он ничего не подписал. Они еще: «Ну подпиши…» Но грузины не отреклись от Пастернака, когда он подлежал всеобщей травле, что и стало причиной его болезни скоротечной и смерти. А Галактион ничего не подписал, но умер сам.

ЮР Поэзия очень локальна, правда ведь, она принадлежит одному языку? Тем не менее существует ли глобальная поэзия?

БА Я не сомневаюсь, что существует. Мы о великих поэтах сейчас говорим?

ЮР Да, о великих.

БА Поэт, где бы он ни родился – поэт! В Германии, в Италии, в Англии. Никто не забыл своих гениев.

Как воспринимают жизнь и смерть Пушкина русские?! Они сначала ужасно печалятся в день его смерти. Я это столько раз видела: и на Мойке люди стоят 10 февраля по новому стилю. Плачут. Они переживают смерть Пушкина, ездят на Черную речку. Но потом они начинают ждать день его рождения, по новому стилю 6 июня. И вот 6 июня все радуются, и я вместе с ними. А 10 февраля, сколько раз я ездила – всегда двор, не все могут попасть внутрь дома… Все не могут уместиться и во дворе стоят. Однажды нас с Булатом сняли там, Динара Асанова9 сняла, и вот там видно, как люди плачут. Фильм был художественный, но это кадр документальный. И поэтому Пушкина всегда так ревновали, и великие поэты ревновали.

ЮР Да. А женщины особенно.

БА И Анна Андреевна Ахматова, какая-то ревность была. У всех это было. И у Марины Ивановны Цветаевой. Вот. У меня этой ревности не было. Во-первых, я себя никак не соотношу ни с кем. Но недавно я задумалась, что значат слова Пушкина: «Отелло не ревнив, он доверчив». И я вдруг это соотнесла с собственной жизнью Пушкина. Ведь дело в том, что он не от ревности погиб. Не от ревности. И не от доверчивости. Нет.

Он совершенно верил в Наталью Николаевну, а слухи его терзали. Из-за того, что он умер, погиб, защищая честь свою и честь своей прекрасной жены, я никогда не интересуюсь всякими наветами или исследованиями, которые так или иначе задевают Наталью Николаевну. Потому что при Пушкине нельзя.

Даже последний портрет Пушкина при жизни, там как-то видно, что он был измучен и ему приходилось много думать о смерти, и стихи его о смерти – лучшее из всего. Когда гений рождается, ему сопутствует все: расположение светил, вся его генеалогия, история его. Все это так. Но отношение к нему особенное, такое вот… Я не знаю, может быть, какие-то итальянцы плачут в день смерти Данте. Ну может быть, такие есть. Но им бы показалось довольно странным, что у нас всенародно плачут в день, когда погиб поэт.

ЮР А возможно ли пушкинскую поэтическую мысль понять за рубежом? Существует ли некое единое представление о поэтической мысли? И возможно ли воспринимать поэзию и обычному человеку так, как ты пережила Галактиона, или, может быть, Пастернака?

БА Мы часто сегодня вспоминаем Бориса Леонидовича. Кстати, 10 февраля по новому стилю, день смерти Пушкина, это ведь еще и день рождения Пастернака. Так что если кто-то очень хочет утешиться в этот день… И переводы, совершенство переводов – это переводы Пастернака, его перевод «Фауста», Шекспира. Для меня они совершенны. Это не только музыка по-русски, но что-то очень современное. Возможно, я потом прочту короткое стихотворение. Совсем короткое. Там… Все, конечно, это знают: из окна кабинета Пастернака в Переделкине видно место, где он похоронен. Одной сосны нет, она от грозы как-то пострадала. Но он видел это место. Просто в этом маленьком стихотворении есть пунктир между окном и кладбищем. Ну это географическое объяснение, а все остальное и так понятно.

Ты знаешь, что меня в Грузии печатали больше, невзирая на какие-то запреты московские, и мои стихи, посвященные Пастернаку, не эти, а другие, были напечатаны в журнале «Литературная Грузия». Так, как и многие-многие мои другие вещи. В Москве нет. Потом только.

Но я к чему. Что уже после смерти Бориса Леонидовича я получила письмо. К несчастью, это письмо мной потеряно из-за каких-то перемен мест жительства. И вот мне писал один замечательный человек. Простой, как говорится. В депо он работал где-то на юге России. Он мне написал, потому что прочел эту «Литературную Грузию» с посвящением Пастернаку. И что же пишет мне этот человек? Тогда вышел однотомник Бориса Леонидовича Пастернака. Он просил меня посодействовать ему в приобретении этой книги. Я вкратце расскажу длинную историю, она продолжалась всю жизнь этого человека, который работал в железнодорожном депо, и всю жизнь Бориса Леонидовича. Это письмо написано очень изящным слогом, очень изящным. Он написал мне, что впервые он увидел Пастернака в Питере, тогда он Ленинград назывался, давно это было. И Пастернак выступал, а этот человек тогда был рабочим, как и до конца дней своих. Ему не понравилось, что Пастернак читал. Он не понял. А у него была такая гордость рабочего человека (и он это изумительно описал), и он был как-то уязвлен, как-то оскорблен, что вот он понимает, как работать, что у него и ум, и смекалка, и все при нем, а этот бред, бормотание ему непонятно. И он написал письмо Пастернаку. В Москву. И Борис Леонидович получил это письмо. Там как-то он к нему обратился даже не Борис Леонидович…

ЮР Товарищ Пастернак.

БА Вот что-то в этом роде. «Я слышал, как вы читаете, мне это очень не понравилось. Это очень замысловато, не имеет никакого отношения к жизни». И вдруг он получает письмо от Бориса Леонидовича. Он пишет: дорогой мой, уважаемый, высокочтимый, называет его имя, только сообщите мне ваше отчество. Как вы написали мне замечательно. Я все время мучаюсь, вы один точно указали мне все мои недостатки, которые для меня так мучительны. И я посылаю вам новые стихи, если у меня выйдет книжка, а тогда еще книжки выходили его, я сразу же вам ее вышлю.

Этот рабочий получил письмо. Он был поражен его тоном, и те стихи, что он прочел, ему как-то понравились уже. И он написал: я прочитал, и мне понравилось. И они всю жизнь переписывались. Борис Леонидович посылал ему иногда рукописное какое-то стихотворение, а иногда книжки, когда выходили, все-все. И он, по этому письму судя, как будто… учился, как и его адресат. Доброта Пастернака, так она подействовала, никаких университетов. Эта переписка сделала из этого человека высоко мыслящего, безукоризненно ощущающего слово читателя.

ЮР А существует ли в твоих стихах некая внутренняя сквозная тема? И кто герой твоих стихов?

БА У всякого сочинителя есть один такой неизбежный герой. Это он сам. То есть то, что называется лирический герой или как-то. Мне уже не однажды приходилось говорить, что только Веничка Ерофеев дерзнул своего героя сделать своим тезкой.

ЮР У него всегда есть возможность отречься.

БА Критики, понятно (хотя сейчас их никто не помнит), мне очень помогли в том смысле, что их хула содеяла мою известность, которая потом стала для меня оборонительной, защищающей. Потом, когда они спохватились, то уже неизвестно было, что со мной делать. И всегда меня упрекали и в высокопарности, и в том, что это народу не надо. Во-первых, никто не знает, как народу угодить. Если специально хочешь угождать, если притворяешься, как все эти авторы, то ты неизбежно придешь в тупик своего так называемого патриотизма. Они же, эти авторы, в каком-то замкнутом пространстве обитают.

Потому что все искусство мира тебе должно быть открыто, и любой народ тобой должен быть любим, иначе кто ты? Никто. Ко мне всегда очень хорошо относились так называемые простые люди. И у меня есть герой. Он иногда назван по имени. Это из таких не всегда трезвых, всегда довольно плохо одетых…

Поверь на слово, он существует. Это не значит, что эти герои прочтут эти мои стихи когда-нибудь. Но они есть, они воспеты, я их люблю. А кто они? Это и есть мои соотечественники, которых множество, множество. И все они незнамениты.

И последние мои сочинения, там просто по имени… Надеюсь, что это все во славу этого человека, который в нижайшей должности, во славу его как бы. Но сам он навряд ли это прочтет, а там просто фамилия его названа. Ну, это новые стихи, в книжке их нет.

ЮР Ты не помнишь на память стихи?

БА Нет, я помню те, которые мне приходилось много раз вслух читать. Но я сейчас меньше выступаю, не стыжусь держать в руках книгу или рукопись, потому что я не хочу разучивать наизусть собственные сочинения. Это не мое дело.

ЮР В каких ты отношениях со своими стихами?

БА Я очень строго к себе отношусь. Это известно, это даже по черновикам моим видно, да и просто по многим-многим признаниям, которые в стихах же и есть. Сурово. Потом черновики. Правда, некоторые у меня легко так слагались. Вот, наверно, за хорошее поведение, за отдаленность от суеты любого рода. И за близость. Очень на меня действует деревенская речь. Я еще застала бабушек, которые чудом дожили до наших дней, претерпев все горести и все испытания. Уже благоденствия никто не испытывал. Ну, язык замечательный не только в северных местах, но и в вологодских.

ЮР В архангельских тоже, где я бывал.

БА Но и вблизи Тарусы я еще видела таких людей. Да и в Подмосковье я застала. Еще говорили замечательным русским языком. Бабушки, которые никогда там букваря не читали. Но он для них – родная речь. И это мне очень много давало. Очень. Хотя я никогда не старалась им подражать или воспроизводить вологодский акцент или там сибирский.

ЮР Беллочка, я знаю, что сейчас усилиями, главным образом, конечно, не твоими, а Бориными, готовится издание трехтомника. Как сказал мне Борис, который волнуется и хлопочет… там три тома по шестьсот страниц10.

БА Кошмар. От меня это втайне происходит.

ЮР Ну, я выдаю эту тайну, потому что я думаю, не сегодня завтра ты узнаешь это.

БА Слишком много. Там стихи, проза, переводы. Много. Но меня не столько величина эта пугает, хотя я всегда вот с… моим дорогим издателем всех грузинских книг боролась, чтобы меньше было. Меньше, но лучше. Он меня не слушался и вставлял совершенно, как мне кажется, лишнее. То, что я больше не перепечатывала потом, но он говорил, что он составитель и не надо с ним спорить.

Меня не столько пугает этот объем, сколько то, что это, наверно, будет дорого стоить. А мои читатели – люди не очень состоятельные…

ЮР Воздадим все-таки должное тем, кто принимает участие в этом, я не сомневаюсь, замечательном издании, и полюбопытствуем: не странно ли тебе столкнуться с такой массой своих же стихотворений?

БА Но я уверена, что Борис и те, кто ему помогал, старались тоже выбрать. Может быть, они нашли много смешного, потому что там всякие мои экспромты, надписи на книгах, если это сохранилось у кого-то.

ЮР А современность, которая окружает, как ты воспринимаешь сейчас?

БА Тоже вечность в какой-то мере.

ЮР Временная вечность.

БА Я ее воспринимаю с болью за других людей, которым хуже, чем нам с тобой. Но сама я знаю: мое утешение только в том, что я много писала в последнее время. Некоторые очень это время корят. Просто не помнят, что было прежде. Я это очень помню, очень. Я очень хорошо помню страдания и мучения других людей, которые все время сопутствовали моей жизни. Ну это коснулось всех, и только равнодушные, только те, которые совсем ничего не помнят, и не знают, и не жалеют, могут вспоминать о каких-то днях, когда у них все было. Я такого не видела, я не видела.

Я еще вначале, в молодости моей, первый раз была в Сибири, потом еще раз была в Сибири. О, я видела, и не только бывшие лагеря, уцелевшие изгороди. Это я помню, помню. Скажем, в Новокузнецке, бывшем Сталинске, он очень похож на Сталинск, ему это подходит.

И вот там вблизи я видела знаменитое производство КМК – Кузнецкий металлургический комбинат. Я видела этих людей и видела, как они работают. И видела, как они живут. У них даже считалась относительно неплохая зарплата, у сталеваров. Но в магазинах бутылки продавали, а колбасы там никакой не было. Никто даже как-то и не грезил.

И также я еще видела в молодости – сейчас много пишут и говорят о гибели Байкала, не дай бог, чтобы это случилось, – но и тогда там были здравомыслящие, любящие свою землю, воду люди, которые всё это говорили. Только их никто не слушал, и продолжали вредить самому священному Байкалу и омулю, который там, как известно, прежде обитал обильно. Все это было.

И поэтому те, которые скучают по какому-то прошлому времени, непрестанно участвуют в каких-то митингах, чушь вредоносную болтают, есть такие – эти люди не любят своего народа. Вот которые много говорят о его благе, – нет. Я знаю: которые любят, те меньше говорят. И флагами не размахивают, которые мне всегда напоминают только беду, всенародную трагедию. И эти люди преступны. Другое дело, когда люди просят своей зарплаты или своей работы.

ЮР Беллочка, ты подарила нам день, но мы мало читали твоих стихов. А очень хочется. Я настаиваю на том, чтобы ты прочла. Надела очки и прочла.

БА Очки мне затем, что, видишь, я Галактиона без очков читаю, а свое нет – я же не из тех, кто на ночь читает свою книгу. Ну, просто я тут заложила кое-что в книге, мы с тобой говорили о том, что у меня есть такой герой, да?

ЮР Да, да.

БА А вот это стихотворение, которое называется «Гусиный паркер». Тут как бы два героя, слившиеся в один силуэт. То есть я как бы иду, и как будто еще кто-то другой идет. А называется «Гусиный паркер», была у меня такая авторучка, я очень любила ею писать. Она была «Паркер», а «гусиная» – уж я ее так звала.

И тут видно, что я могу себя принять за какого-то человека, который может быть мне ближе, чем я. Кто-то, кто мыкается на белом свете. Живет тяжелее и хуже, чем я.

ГУСИНЫЙ ПАРКЕР

Андрей Битов11: вел я себя достаточно скромно, но внутренне уже ожидал победы

Он был одним из крупнейших и умнейших писателей второй половины двадцатого века. Он писал, дружил и любил Пушкина. Андрей постоянно представлял его нам, чтобы мы понимали нашу удачу – родиться в одном языке с ним. Имя Александра Сергеевича присутствует и в главном романе Битова «Пушкинский дом», и в музыкальном ансамбле «Пушкин-джаз», где Андрей в сопровождении выдающихся джазменов исполнял пушкинские черновики, и в хеппенинге «Битов показывает Пушкину прародину» с борта проплывающего мимо Африки теплохода. И среди многих его книг «Человек в пейзаже»12, которую мы вспоминаем, как повод поговорить.

ЮР Вы, конечно, не видите, какой странный пейзаж я спроецировал на стену Конюшни из волшебного фонаря. Я позаимствовал его из книги Андрея Битова «Оглашенные» – той части, которая называется «Человек в пейзаже».

Андрей, я знаю, что тебе знаком этот пейзаж Куршской косы, потому что я с твоей подачи туда поехал. Я хотел спросить тебя о пейзаже: что это? И что такое «человек в пейзаже» сегодня?

АБ Видишь ли, эту книгу я с пейзажа начал и писал ее от начала до выхода двадцать лет, так что все, что я мог сказать про это, я сказал там. Думаю, что и сегодня человек в пейзаже чувствует себя неуютно. Может, он впервые разглядел то, среди чего он находился. Это одна сторона, а другая – мы рассуждаем о пейзаже, а сидим-то в интерьере. Еще надо понять, что у нас внутри, а что снаружи. И вот до тех пор, пока пейзаж снаружи, мы будем продолжать его разрушать и потом будем удивляться безобразности пейзажа вокруг, не понимая, что мы разрушили свой интерьер. В принципе, вот об этом книгу я и сочинял. О том, что же внутри, а что снаружи.

Мы живем на границе двух сред. Мы ни то и ни другое, то есть не плаваем и не летаем, и у нас это напряжение имеет длинное историческое развитие. Поскольку мы воспринимали пейзаж как нечто внешнее и нам доставшееся, потом нам принадлежавшее, мы вели войны за это, у кого больше, чего больше. И никто ни разу не подумал о ценности дара, о том, чем мы одарены – жизнью, пейзажем, насколько это не внешняя вещь. Это во многом вовсе не беда нашего века, если говорить о принципиальном сдвиге сознания, который не произошел, потому что все время кажется, что люди безнадежны, что они только усугубляют, только ухудшают, только идут как-то садистически, мазохически навстречу всему плохому. Может быть, сейчас-то и происходит сдвиг сознания, который и объединяет внешнее и внутреннее.

ЮР Ты имеешь в виду эту страну?

АБ И эту страну в частности. Никто еще не оценил нашего вклада в это познание. Ведь это познание проведено собственным опытом, кровью.

Вот я могу сказать, что я почему-то вдруг счастлив третий месяц. Может быть, от слабоумия какого-то. Как-то жизнь целый год трудно давалась мне. Я старался, созидал, и потом, по-видимому, успокоился, решил, что положено мне вознаграждение. Я забыл, что мне оно авансом было выдано – возможностью трудиться, временем, предоставленным на это, довольно неплохими условиями.

И оказывается, что после этого я стал ждать. Вел я себя достаточно скромно, но внутренне уже ожидал победы. Я принял позу внутреннюю, что надо соответствовать тому, что происходит, что на тебя идет, а не тому, что должно прийти. Это обычная ошибка человеческая, от которой многие люди несчастны. И я стал как бы щепкой такой, я даже себе сказал: «У меня самосознание щепки».