Испытание любовью. Детективный роман
Напоследок Никите было заявлено, что это было последнее его общение с представителями компании Одинцова и что с этой минуты любые контакты между ними и Никитой прекращаются, и что если господа представители Одинцова еще когда-нибудь узнают, что Никита то ли пытается про них что-то «нарыть», то ли хочет на них «выйти», то ли попытается с ними связаться напрямую или через кого-то, то есть если они узнают, что Никита пытается «мельтешить» и «отсвечивать» у них на горизонте, то Никита пожалеет о том, что он родился на свет. Одним словом, Никите настоятельно было рекомендовано всеми силами постараться никоим образом не попадаться на дороге процветания компании Одинцова. «Все. Время пошло», – прозвучало в завершение из телефона и до Никиты донеслись короткие гудки.
Сказать, что Никиту потрясло услышанное по телефону, – это ничего не сказать. Сдавленный побелевшей от напряжения рукой телефон словно бы прирос к уху. Никита во время выслушивания леденящей кровь речи несколько раз пытался что-то ответить этому доносившемуся из телефона голосу, но только беспомощно и беззвучно, словно рыба на берегу, открывал и закрывал рот – словно бы сдавленное холодной рукой ужаса, его горло не пропускало ни звука. Да и что бы он мог сказать?..
Обычно, если надо было срочно ответить или позвонить по телефону, то держа правой рукой телефон и разговаривая, Никита очень ловко управлялся свободной левой рукой с рулем, но сейчас его левая рука дрогнула и он едва не врезался во встречную машину, после чего припарковался, дослушал по телефону ультиматум, пока не пошли короткие гудки, бросил телефон на соседнее сидение, обхватил руль руками, упал головой на руки и долго так сидел, пытаясь что-то понять, сообразить и привести в порядок мысли. Но ничего не соображалось, и в голове все капризно и беспорядочно носилось и бегало от одной, только что казавшейся здравой и ведущей к выходу, мысли, которая оказывалась тупиком, к другой такой же, кажущейся здравой, но тут же превращающейся в тупик, мысли. Этот хаос тупикового мельтешения мыслей нарастал панической лавиной холодящего ужасом ощущения загнанности и бессилия, которое чугунными, прошибающими холодным потом, гирями смертельных предчувствий тянули на дно всеохватывающего и бесконечного отчаяния, а дно это оказывалось все глубже, и глубже, и глубже – но ведь у бездны дна не бывает!
Стараясь как-то выкарабкаться из этого, затягивающего в бездну отчаяния, панического водоворота загнанности и бессилия, Никита вышел из машины, несколько раз обошел машину, прошелся несколько раз по близлежащему тротуару туда и обратно… Боже, как же это могло произойти? Как это могло случиться? Вот, думал Никита, стоит сейчас утром тут в окружении многочисленных прохожих посреди огромного мегаполиса, столицы великой, могущественной страны, стоит он, Никита Самойлов, взрослый, здоровый, нормальный мужик, который прошел и огонь, и воду, и свинцовый град и много еще чего, нормальный мужик, который никогда в жизни ни перед кем и ни перед чем не прогибался и добился совершенно самостоятельно всего, чего только можно пожелать – и вдруг он, этот самый Никита Самойлов, в один миг оказывается нолем, то есть, абсолютным нолем, тем самым пресловутым нолем без палочки. Как же это так?
А она сейчас где-то там, его, Никиты, половинка, Света, Светлана, Светлячок, хрупкий цветик-семицветик, который взорвал жизнь фейерверком любви, о которой раньше Никита не мог даже и мечтать. И сейчас эта его лучшая, прекраснейшая половинка, этот хрупкий цветик Светлячок в грубых, холодных, циничных руках (Никита вспомнил хриплый, холодный голос в телефоне и слова об отрезанных пальцах и ушах) – в холодных, циничных руках безжалостных отморозков, для которых его цветик-семицветик Светлячок только предмет для шантажа, предмет, который можно выбросить, как ненужную ветошь, растоптать, как подвернувшуюся букашку, разбить, как пустую бутылку из-под пива. А он, полный сил, уважающий себя мужик, Никита Самойлов, он ничего, ничего, ничего не мог сделать.
Нет, конечно, первым порывом Никиты во время выслушивания телефонного ультиматума незнакомца было желание прямо сейчас, немедленно приобрести что-нибудь из так до боли знакомого стрелкового оружия и тут же кинуться в бой. Но кинуться куда? Поехать в Московский офис корпорации Одинцова и устроить там душераздирающий разнос? Или? Или Что? Или начать сейчас же, например, колесить по Москве и Подмосковью в поисках. Поисках чего? Понятно, что в поисках Светланы, но как, откуда, с чего начать эти самые поиски? Начать с каких-нибудь любых, первых попавшихся заброшенных развалин пригорода, где в сыром подвале могли бы прятать его Светика, или, наоборот, с какого-нибудь фешенебельного здания в центре Москвы, где его Светика могли бы прятать в одной из комфортных комнат?
А ведь Светлана таки у них в руках и ей каждую минуту угрожает реальная опасность, и то, приведет ли эта угроза опасности к реальной трагедии зависит сейчас только от его, Никиты, поведения – и если он сейчас реально начнет метаться по Москве в поисках возможности расправы со своими обидчиками и спасения Светланы, Светлану ведь и на самом деле могут убить, ведь этим конченным отморозкам убить человека – «как два пальца об асфальт». Конечно же, потом, наверняка убедившись в смерти Светланы, Никита всю оставшуюся, сколько бы ее ни осталось, жизнь посвятит мести – и Одинцову со всей его бандой мало бы не показалось, но какой в этом смысл, если Светика-Светлячка уже не будет в живых. Конечно, потом, если Светлану и впрямь убьют, то после сразу же наверняка настанет и его, Никиты, очередь – и его тоже, хотя это уже будет для них и намного сложнее, его, мстящего, вступившего в смертельную схватку с обидчиками, тоже каким-либо способом убьют, но это уже будет совершенно не важно, ведь жизни без Светлячка, тем более осознавая, что причиной ее смерти, хотя и отчасти, был он сам, Никита никак не представлял.
Еще можно было, например, кинуть клич своим бывшим армейским сослуживцам – Никита точно знал, что большинство из них с готовностью откликнутся на его зов. Но что бы это дало? Они что, всей толпой, разбившись на боевые подразделения, начали бы осуществлять облавы по Москве и Московской области, возбудив таким способом против себя не только отморозков Одинцова, но и правоохранительную систему государства. Главное, что это не принесло бы освобождения Светлане, а наоборот, принесло бы ей смерть. Да и любые, противоречащие продиктованным ему по телефону, его, Никиты, действия не принесут Светлане освобождения, а только лишь приблизят ее смерть, и даже то, что Никита сейчас стоял и предавался фантастическим рассуждениям о своих возможных действиях – это тоже каждую минуту приближало смерть Светланы.
И все это из-за его, Никиты, бизнеса, который, в сравнении с бизнесом Одинцова, был просто мизерным – в сравнении с бизнесом Одинцова бизнес Никиты был просто копеечным. И ради этой копеечной выгоды Одинцов готов был поставить на кон жизнь человека? И дело совсем не в том, большую или меньшую поимеет выгоду Одинцов, поставив на кон жизнь человека, а в том, что жизнь человека ставилась ни во что по сравнению с деньгами, и какая разница, большую или меньшую сумму денег выторгуют в обмен за эту, не имеющую в глазах Одинцова никакой ценности, жизнь, жизнь человека, жизнь его, Никиты, неотъемлемой половинки, жизнь его бесценного Светлячка, в любви с которой они мечтали подарить этому миру еще много жизней своих детей – но достоин ли этого был мир, этот жестокий бездушный мир?
И каким же подонком, оказывается, был этот Одинцов – эта европейски цивилизованная надежда отечественного бизнеса. Да пусть он подавится этим бизнесом – Никита отдал бы за Сетлячка не только свой теперешний не очень шикарный бизнес, а любую многомиллиардную транснациональную корпорацию, если бы она у него была. Никита отдал бы весь мир в обмен на то, чтобы с головы его Светлячка не упал ни один волос. Дело ведь не в потере бизнеса, а в том, что попрана, побеждена справедливость, в том, что растоптаны право, закон, достоинство человека, в том, что в это, казалось бы, цивилизованное время, вообще возможно такое.
Что же, все равно ничего он противопоставить сейчас не сможет этому «удару под дых», решил в конце концов, Никита – главное, чтобы Светлана была живой и здоровой. Пусть подавятся его бизнесом. Никита отдаст им свой бизнес в обмен на жизнь Светланы и выполнит все, что только от него ни потребуют, лишь бы она была живой и здоровой. Пусть подавятся. Никита выполнит все их требования, затаится на время, пока Светлану не отпустят, потом найдет ее, обеспечит ее безопасность, спрячет ее. А потом пусть уж эта сволочь Одинцов и его банда не взыщут, потом уж Никита найдет способ призвать к ответу каждого, кто хоть как-то был замешан в этом пакостном деле. В общем, утро вечера мудреней. Иного выхода, все равно ведь, нет.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Кого боится страх
1.
Как говорится, сказано – сделано. Как от него и требовали вымогатели, Никита Самойлов в обмен на жизнь своей любимой Светланы отдал свой бизнес во владение корпорации Одинцова, переоформив все документы в кратчайшие сроки. Средств на существование, причем на существование отнюдь не бедное, слава Богу, у Никиты оставалось достаточно – при каждом удобном случае Никита старался сэкономить и сэкономленные излишки в денежном виде отложить про запас или, так сказать, «на черный день». Все свои денежные излишки Никита распределил в надежных, в том числе и зарубежных, банках, и этих излишних денег накопилось уже довольно много, настолько много, что их общая сумма уже превышала стоимость всего его бизнеса, так что, хотя Никита и надеялся, что этот день никогда не наступит, «на черный день» было припасено достаточно. И вот этот самый пресловутый «черный день» наступил, правда, кто бы мог представить, что этот «черный день», будет настолько черным – но как бы там ни было, по крайней мере, встречать этот «черный день» можно было не нищим, а это намного облегчало дальнейшие планы.
Никита закрыл свою квартиру и дачу, сдал их под охрану, машину тоже надежно пристроил, попросив присматривать за своим имуществом одного товарища, который без лишних расспросов согласился. Никита запросто мог бы на эти два месяца полететь на какие-нибудь заокеанские острова, или провести эти два месяца в каком-нибудь европейском или американском мегаполисе, или скоротать эти два месяца летая то в мегаполисы, то на острова, благо средства ему это позволяли, но ему даже в голову не могла прийти мысль о таком увеселительном времяпрепровождении в то время, когда его Светлана жила под ежеминутной угрозой ее жизни.
Эти фатальные непереживаемые два месяца Никите надо было пережить таким способом, чтобы, хотя это и было практически невозможно, как можно больше отвлечься от этого самого переживания, от постоянных изнуряющих мыслей о том, что сейчас со Светланой и что надо бы сделать с ее мучителями. Эти мысли сами по себе доводили мозг и душу до закипания и, кроме всего прочего, могли подтолкнуть Никиту на спонтанные необдуманные поступки, которые могли бы только усугубить ситуацию, ведь единственным способом не усугубить ситуацию было только то, что ему настоятельно посоветовали похитители Светланы – «не мельтешить» и «не отсвечивать». А если бы Никита поддался своим провоцирующим на действия мыслям, то ситуация усугубилась бы до настоящей трагедии. Никите на эти два месяца надо было так занять себя, чтобы некогда было интересоваться не только состоянием Светланы, но даже вообще всем, касающимся Одинцова и его фирмы, дабы не выявить своего «мельтешения» и «отсвечивания», могущих спровоцировать похитителей Светланы на трагическое усугубление ситуации. Ничего, всему, как говорится, свое время. Пройдут эти два месяца, и Никита узнает все, что ему надо, а его враги тоже узнаю все, что им положено узнать – Никита уж постарается объяснить им это все как можно понятнее.
А пока что он придумал, как скоротать наиболее приемлемым образом эти бесконечные два месяца: Никита вспомнил свои студенческие годы, когда он стараясь постичь свою профессию наиболее доходчивым способом с самых азов, посвящал свое свободное от учебы время, особенно каникулы, работе в строительных бригадах – вот и сейчас он решил просто-на-просто устроиться простым рабочим в такую обычную строительную бригаду, которая отчалила бы на какую-нибудь наиболее дальнюю стройку, где можно было бы заняться наиболее тяжелой работой наибольшую часть суток. Благо, так же как и в архитектурных эмпиреях, в насущных азах строительного дела Никита был настоящим асом и умел делать все, от замеса цементного раствора и переноски кирпича до кладки стен из этого кирпича на этом цементном растворе – и уж в чем в чем, а в кладке кирпича Никита был настоящим виртуозом, такого каменщика, как он сам, Никита всегда сразу же взял бы на свою (теперь уже бывшую) фирму на условиях самого этого каменщика. А тут как раз и подвернулась такая оказия, в одну строительную бригаду, готовую уже выехать на одну из северных строек срочно требовалась пара стоящих каменщиков – Никиту сразу же взяли после того, как он продемонстрировал, как надо класть кирпич по-настоящему, «по-нашему»: «Вот это да, вот это оно, вот это по-нашему», – только и мог сказать прораб, которому было поручено набрать бригаду на эту стройку, когда увидел, как обратившийся к нему Никита Самойлов выполнил испытательное задание по кладке кирпича, выложив идеально ровненькую стеночку из положенного количества кирпича в три или четыре раза быстрее нормативного времени.
Тяжелая ежедневная шестнадцати-восемнадцати часовая физическая работа, особенно если этой работе в подмогу еще и полярный день – это именно то, что нужно было Никите. Никита пахал за троих. Его товарищи по работе, после выполненной нормы работы идя отдыхать, только искоса посматривали на остающегося выполнять еще одну норму, как они его прозвали, «Железного Никиту» да сочувственно перебрасывались предположениями о причинах такой рьяности своего товарища. «Видать приперло, что называется», «да, денег, наверное, нужно ему сейчас немеряно», «наверное, беда какая-то случилась, может быть, на операцию деньги нужны, не зря же он такой смурной ходит», «да, на операцию сейчас денег надо и впрямь немеряно», – на такие и подобные им предположения его коллег о причинах беспрерывной круглосуточной его работы сам Никита только улыбался, улыбался, конечно, только внутренне и горько, поскольку его окаменевшее от беды лицо давно уже забыло, что такое улыбка – стиснутые страданием зубы менее всего способствуют улыбчивости.
Так вот, стиснув зубы и накапливая холодную ярость, провел эти два долгих, самых долгих в его жизни, месяца Никита в ожидании, когда уже он, наконец, сможет покинуть место своего добровольного изгнания и ринуться на поиски. Хотя, на поиски кого и чего именно он ринется после истечения своей добровольной ссылки Никита не совсем понимал, и гадания и раздумья по этому вопросу как раз и занимали все его свободное от работы время, которого Никита небезуспешно старался оставлять как можно меньше. Ну, с Одинцовым и его бандой, допустим, все более-менее понятно. А вот со Светланой – да, да – с его родным, любимым Светлячком как раз все оказалось не так уж и легко. Ведь что Никита, собственно, знал о своей Светлане: то, что у нее самые голубые и самые глубокие глаза, что ее улыбка затмевает солнце, что у нее самые нежные в мире руки, что ее хрупкое тело – это часть его тела, что его Светлячок – это его, Никиты неотъемлемая половинка, без которой он уже никогда не будет целым, цельным человеком?
А еще Никита знал, что Светлана работала неподалеку того ларька, в котором Никита покупал газеты и где они со Светланой познакомились, что ездила Светлана на работу троллейбусом до остановки, на которой они встретились второй раз, что Светлана снимала где-то в Москве квартиру, что приехала она в Москву из какого-то далекого провинциального городка, название которого Никита никак не мог вспомнить…
Ах да, Никита же еще знал ее фамилию! Вот как раз с фамилией Светланы вообще все получилось очень даже интересно. Как-то однажды Светлана сказала Никите, что она Никитина – Никита на это среагировал в том смысле, что естественно она, Светлана, конечно же Никитина, а сам он, Никита, конечно же, Светланин, поскольку они оба принадлежат друг другу, как две половинки теперь уже одного единого семейного целого. Но оказалось, что Светлана имела в виду совсем другое, оказалось, что ее, Светланы, фамилия Никитина, Светлана Александровна Никитина – таково было официальное Ф. И. О. Светланы, поскольку у ее, Светланы, отца Александра была фамилия Никитин, то и у нее, его дочери, фамилия Никитина: «Что непонятно?», – спросила еще тогда после таких дотошных объяснений Светлана у Никиты, озадаченного таким невероятным обстоятельством.
Светлана призналась тогда, что она и сама была просто таки ошарашена, когда при их первой встрече Никита, знакомясь, сказал, что его зовут Никитой – Светлане, то бишь, Светлане Никитиной, тогда это показалось перстом Божим, что, впрочем, и подтвердилось впоследствии. Это неимоверное совпадение фамилии Светланы с ее, так сказать, реальным отношением к Никите стало предметом их постоянных добродушных подшучиваний друг над другом, когда, например, Никита частенько называл ее «моя Никитина», а она в ответ называла его «мой Светин».
Но вот это и было, собственно, всем, что Никита на ту пору знал о своей возлюбленной Светлане. А что ему надо было еще на ту пору знать о ней, кроме того, что Светлана его единственная и неповторимая, и что другой никогда не будет и другой ему не надо, что они сейчас вместе и вместе будут всегда, что Светлана всегда, всю жизнь будет вместе с ним, и что он всегда успеет узнать о ней в свое время все то, что ему в то время надо будет узнать: они оба были совершенно уверены в том, что будут вместе всегда, пока, как говорится, смерть не разлучит их – кто же знал, что смерть попытается это сделать так неожиданно рано, и самое главное сейчас для Никиты было – решительно воспротивиться этим трагическим намерениям смерти, которая избрала своим орудием одинцовских отморозков.
Да, хотя Никита полагал, что знал о своей Никитиной, о своем Светлячке совершенно все, по крайней мере знал все, что он хотел и что ему на ту пору интересно было знать о Светлане, знал он, оказывается, очень мало, да практически почти ничего не знал, если брать сейчас эти знания с точки зрения поставленной Никитой перед собой задачи найти Светлану – с такими знаниями о ней найти Светлану было намного труднее, чем знаменитую иголку в стоге сена. И это все, что Никита знал о самом близком ему человеке. И с этим надо было начинать поиски. Но это сейчас для Никиты было не главным – главным было, чтобы она была жива, главное, чтобы Светлана была живой, а уж Никита ее найдет, обязательно найдет.
Было предметом для раздумий Никиты и место начала его поисков Светланы, да и вообще место его входа после двухмесячного изгнания в, так сказать, обычную жизнь, хотя теперь уже эту жизнь, в любом случае, обычной не назовешь. И сколько бы он ни гадал по этому поводу, все его гадания приводили Никиту в Москву, как говорится, все дороги веду в Рим, и пускай этот Рим не Первый и даже не Второй, а Третий, Четвертому ведь все одно не бывать – и все дороги вели Никиту в этот самый Третий Рим, то бишь, в Москву. Перетерпев эти бесконечные два месяца своей добровольной каторги, Никита со всем размахом накопленной ярости предвкушая свою встречу с, оборванной похищением Светланы, теперь совершенно неизвестной новой жизнью, накрыв для своих, теперь уже бывших, коллег шикарный прощальный стол, покинул свою, ставшую уже для него небезразличной, строительную бригаду, не смотря на уговоры товарищей-строителей и увещевания прораба, обещавшего ему всяческие блага в случае, если Никита, такой «дельный, настырный, добросовестный и старательный работник», и дальше останется на стройке. Решение лететь в Москву было окончательным, вот только Никита не знал, как его встретит нынешняя Москва – то ли как притаившийся охотник, расставивший силки и ждущий, когда в капкан попадется Никита, или как-то иначе, но на гостеприимность столицы рассчитывать навряд ли приходилось, а вот к капкану надо было быть всегда готовым.
2.
Москва встретила его равнодушно – по крайней мере, Никите так показалось. Была уже осень, и рассыпавшаяся задумчивым, отрешенным листопадом, замкнувшаяся внутри своей глубокой ностальгии по ушедшему лету, осенняя грусть, казалось, была очень, очень далека как от проблем Никиты, так и от проблем окружавших его в аэропорту людей, суетливо куда-то спешащих, куда-то улетавших и откуда-то прилетевших, кого-то провожающих и кого-то встречающих…
Никита сел в такси и поехал из аэропорта к центру Москвы. Не доехав немного до самого центра Москвы, он вышел на одной из улиц, расплатился с таксистом и медленно пошел по улице – да, эти холодные каменные джунгли огромного мегаполиса теперь и впрямь были совершенно равнодушны к нему, одному из миллионной толпы здешних обитателей, а ведь еще недавно это все казалось Никите средоточием вселенской любви. Даже солнце казалось сейчас каким-то чужим, заблудшим в холодном обмане: быстротечное полуденное тепло осеннего солнца, неприкаянно блуждая по улицам и переулкам скупыми бликами света, было словно бы спасительной ложью, пытающейся скрыть жестокую правду о приближающихся звенящих, заплетающихся вьюгами, зимних кандалах мороза, уже маячивших в густых, темных, рваных облаках, время от времени затмевавших солнце. Вслед за этим скупым и неприкаянным, каким-то потусторонним осенним светом по холодным и равнодушным улицам Москвы блуждал и Никита, мысленно блуждая сладостно болящими тропами ушедшего счастья.
Но уже вскоре мыслям об утраченном счастье на смену пришли мысли о том, как это счастье вернуть. Никита забрал свою машину и приехал на ней к себе домой, в свою Московскую квартиру. К себе домой – какой же это сейчас жестокой насмешкой звучало по отношению к этой его сегодняшней неуютной холодной квартире, где каждый предмет безжалостно напоминал о канувшем в Лету счастье. Никита долго бродил комнатами своей квартиры, словно лабиринтом напоминаний о потерянной любви, а его мысли все глубже и глубже затягивались в воронку все разрастающегося и разрастающегося, пугающего вопроса, а что же будет, если он, например, не найдет Светлану. Что же он будет делать тогда сам в этой жестокой, холодной, одинокой вселенной, в которой нет любви, а есть только отчаяние?
Стараясь развеять свои черные обессиливающие мысли, Никита уверял себя, что он обязательно, обязательно найдет Светлану, но эти самоубеждения в том, что все будет хорошо, не очень-то убеждали, что все и правда будет хорошо, и он решил, инстинктивно подчиняясь мысли о том, что утро вечера мудреней, постараться забыться сном до этого спасительного мудрого утра. И сон в эту ночь к Никите таки пришел, правда только такой же сон, каким он был в основном все последнее время – то есть его сон снова был кошмарным погружением в темные, холодные глубины океана трагических предчувствий и отчаяния.
Но утро все же было более бодрым и обнадеживающим, чем вечер – ведь Никита, что ни говори, был намного более близко к своей цели: здесь, в столице, он был, как-ни-как, в средоточии всех средоточий, куда стекалась вся информация, и где под рукой были любые, предоставляемые цивилизацией возможности, используя которые он обязательно решит все вопросы, разыщет всех и вся и воздаст всем по делам их, то есть по заслугам.
В таком ободряющем настроении Никита и начал тем утром воплощать в жизнь свой, составленный пока что лишь в общих чертах, план. А для начала он решил устроиться на работу. Да, Никита решил устроиться каким-нибудь менеджером на какую-нибудь строительную фирму, коих в столице было не счесть. У Никиты, конечно, достаточно было денег, чтобы не только безбедно существовать, но и обеспечить любые поиски Светланы. Но Никита ведь будет заниматься поисками не только Светланы, но и ее похитителей, а эти его поиски одинцовских отморозков, если Никита будет вести расследование в одиночку, его врагам можно будет легко вычислить и открыть охоту уже на самого Никиту – вот он и решил устроить себе своеобразное прикрытие, устроившись на какую-нибудь строительную фирму менеджером, где сможет наряду с выполнением своих непосредственных должностных обязанностей запрашивать от лица этой фирмы любую интересующую его информацию и вести любые расследования, маскируя все это под выполнение своей менеджерской работы на фирме.
Кроме того, если за ним вели наблюдение Одинцовские соглядатаи, а они наверняка за ним следили, то устроившись на работу, Никита покажет, что в денежном отношении он совершенно несостоятелен и, даже чтобы в материальном смысле обеспечить поиски только Светланы, должен устроиться на работу и зарабатывать на эти поиски, не говоря уже о поисках похитителей Светланы, на что ушло бы намного больше денег. А еще своим устройством на работу простым менеджером Никита покажет, что совершенно смирился со своей судьбой, не желает ворошить прошлое и сводить с ним счеты, а согласен на обычную мирную, рутинную жизнь простого, заурядного клерка, и совершенным счастьем и исполнением всех его желаний будет воссоединение со своей любимой Светланой, поисками которой Никита и будет открыто и официально заниматься, тратя на эти поиски свою официальную зарплату, а неофициально под прикрытием работы в фирме, используя свои собственные накопленные им средства, будет вести поиски похитителей Светланы, а потом и совершать над ними расправу, вернее, воздавать им по заслугам.
