К югу от полуночи

– Какой фокус? – настороженно интересуется Джереми, и я физически ощущаю на своей спине цепкие взгляды между прочим, как я успел заметить, весьма вооруженных людей.

– Он фонарь пальцами зажёг! – Тим широко жестикулирует, волчком крутится вокруг меня и начинает восторженно рассказывать о случившемся.

– Покажи, – кратко не то просит, не то приказывает Брэд, и я подчиняюсь.

Во-первых, мне совершенно не хочется нарываться на конфликт, а во-вторых, действительно интересно самому, а получится ли повторить фокус. Я делаю глубокий вздох, выискиваю в памяти нужную комбинацию, щёлкаю пальцами и на моей ладони действительно зарождается свет. Будто я взял и поймал солнечного зайчика, маленького такого, теплого и ласкового. Я пару минут смотрю на перетекающий между пальцами свет и, с трудом пересилив себя, стряхиваю его на пол.

– Веди уже, – подгоняю я открывшего от изумления рот Тима и спускаюсь по лестнице. – Спать хочу.

На новых коллег по цеху я больше не оборачиваюсь. Даже представлять не хочу, о чём они все там думают. Слишком много событий для одного дня. Слишком. Я со всем обязательно разберусь потом, но точно не сегодня и даже не завтра, если оно вообще наступит.

Она. Задание 11. Горечь

Я пью

Кто-то кричит на улице. Я пью.

Кто-то зовет на помощь. Я пью.

Кто-то задыхается от боли. Я пью.

Болезненная дрожь пробегает по телу. Мне очень плохо. Я вижу мир вокруг, хочу кричать, но не могу. Я не верю. В первую очередь, себе.

Усталость. Болезненная усталость от самой своей сути. Я пью. Что? Да что угодно. Сигаретный дым смешивается с пеплом моих мечтаний, я смотрю в окно и делаю глоток за глотком. Там, вне здания нашей Академии идет жизнь. Настоящая жизнь. А здесь… здесь я в клетке, куда села сама, спасаясь от самой своей сути.

Я боюсь. И поэтому пью.

Нет. Я не душа компании. Не лучший человек на земле. И даже не хороший человек. Все это ложь. Маска. А там, под маской, болезненный страх снова остаться одной. Снова смотреть в чужие лица и не находить в них ничего, кроме… удивления и насмешки. Поэтому я смеюсь всем невзгодам в лицо. Поэтому я закрываю амбразуру чужих страданий. Встаю наперерез чужой боли.

Я слушаю. А потом… пью.

Солнце встает раз за разом, окрашивая пустоту за зрачками в алый свет. Я не чувствую под собой силы и уверенности в том, что справлюсь со всем, что снаружи и внутри. Я вообще ничего не чувствую.

Но я встаю каждое утро. Улыбаюсь. Несу всем кусочки пепла своей души, чтобы они на этом взрастили сад уверенности. Сгореть без остатка, видимо, мой удел.

А каждый вечер я пью. Ведь боюсь остаться одна. Снова.

Надо убить в себе сознание, отключить совесть, низвести себя до уровня животного, чтобы снова делать то, что должна делать. Играть выданную роль.

Ведь я – не тот человек, которого вы видите. Нет, возможно, я не так плоха, как кажется. Но…

Слишком много "но". И пусть все потом скажут, что у каждого этих "но" целый товарный состав. Пусть.

Я-то знаю, что мое самое главное "но" – ложь. Я – не та, за кого ты меня принимаешь.

А ты, сволочь такая, не веришь. Почему?!

Я курю и пью.

А ты?

Он. Задание 4. Дом судьи

"Да какого хрена? Совсем новые же! Только-только купил!" Я брезгливо вытираю край отинка о ворсистый ковёр и аккуратно перешагиваю через кровавую лужу у дивана.

Вообще, ненавижу шариться по местам массовых убийств. Это всё равно, что попасть куда-то под конец чужого праздника. Основное действие уже закончено, но еще не убрано. Ты чувствуешь себя совершенно лишним, если не сказать обделенным.

В нос бьёт тошнотворный запах. Эдакая гремучая смесь из алкоголя, успевшего подтухнуть мяса и мочи. С удовольствием прикрыл бы лицо платком или хотя бы ладонью, вот только поступать так же как жирный инспектор Миггель нет совершенно никакого желания. Никогда не понимал, что такого сделал этот неповоротливый боров, что умудрился не только возглавить отдел расследования убийств, но и оказаться в милости старого Дона. Ему же только в грязи лежать да хрюкать!

– Ну что тут у вас? – если бы не мои личные мотивы, ни за что бы на свете не поперся в этот дом.

– Да вот…– в носовой платок бубнит инспектор и вместо пояснений обводит комнату рукой.– Судья Терренс с катушек съехал, застрелил жену и прислугу, а сам чуть не повесился. Еле из петли вытащили.

Я с подчеркнутым равнодушием ещё раз оглядываю прикрытый белой простыней труп. Ткань местами насквозь пропиталась кровью и теперь клочьями липла на неестественно изогнутые конечности жертвы. Когда-то аккуратно собранные волосы теперь бесформенной паклей торчали из-за края материи.

А ведь это была красавица Элен. Прекрасная женщина с не особо-то завидной судьбой. Судья Джонатан Терренс славился скверным характером и склонностью к насилию. Но чтобы вот так, среди белого дня и даже не позаботившись об алиби? Абсурд.

– Кто из прислуги? – делаю вид, что мне интересно, хотя по большому счету, я увидел достаточно.

– Горничная и посыльный. Трупы детей ещё ищем, – похоже, Миггелю тоже не особо интересно происходящее. Преступник взят, доказательства на лицо. Лёгкое дело.

– Детей? – всё же решаю уточнить я.

– Терренс порет какую-то чушь про убийство детей, бабу в красном, ходячий труп с дыркой во лбу. Призрак, растворившийся в никуда. В общем, ничего путного, но проверить надо, – инспектор натужно кашляет в кулак и принимается вытирать потный лоб этим же самым платком. – Работа, будь она неладна, у нас такая.

Даже не знаю, что мне в этом доме противно больше, факт жестокого убийства или лоснящийся от жира увалень, призванный распутать дело. Хотя, с другой стороны, чёрт с ним, и с тем и с другим.

Мне хочется одного: добраться поскорее до кабинета Терренса и забрать ту статуэтку из железного дерева.

– То есть, вы не сомневаетесь в произошедшем, инспектор?

– Ну… Судья хоть и орёт с пеной у рта, что его подставила какая-то рыжая сука, но и пистолет, и пули и отпечатки пальцев – всё принадлежит ему. Скорее всего, Терренса признают невменяемым и ….

Я больше не обращаю внимания на лепет толстяка. Потому что услышал больше, чем рассчитывал, и увидел больше, чем должен был. Следы… Аккуратные отпечатки женских ножек на деревянном полу. Словно выжженные паяльником и, одновременно, будто просто нарисованные мелом.

Они не сразу бросились мне в глаза, но когда это случилось, сбивчивый рассказ инспектора собрался в единую картину. Рыжая сука в красном… Исчезающий в одно мгновение призрак. Жестокое убийство и поехавший умом судья. Уж не моих ли это подопечных проказы?

Нет. К черту размышления. Сделать то, за чем пришёл, и валить нахрен из этого пропитавшегося смертью и безумием дома.

– Хорошо, инспектор Миггель, я всё услышал, – учтиво киваю всё ещё бормочущему в носовой платок жирдяю. – Я передам Дону Сантино ваши объяснения. Разрешите ещё немного осмотреть дом?

– Да, да. Конечно! Я всегда рад оказать услугу многоуважаемому Дону.

"Услугу ты готов оказать, как же! Свинца ты в свою шкуру боишься, тварь, оттого и трясешься как осиновый лист. Ну, ничего, на тебя тоже управа найдется!" Я, точно заправский печник, подкармливаю своё раздражение отборными оскорблениями в адрес окружающих. Всё лишь бы не думать о том, чьё участие в этом грязном деле я заподозрил.

Винтовая лестница, длинный коридор, куча полицейских в котелках. Я прохожу эти препятствия на едином порыве, ни на секунду не сбавляя шаг, потому что мне интересно только одно.

Вот он – кабинет городского судьи. Просторный, с обитой дорогим сукном мебелью, огромным письменным столом и роскошными статуэтками из разных концов света на книжных полках. Меня интересует только одна из них. Старый, потёртый от времени идол откуда-то с берегов Гаити, выполненный из ракушек и древесины каркаса. Так называемого каменного дерева, что не горит в огне и в воде не тонет. Прекрасный ингредиент для моей новой задумки.