Дерево Иуды. Реальная история

– И поэтому ты решила уколоться? – спросил Андрей. Она кивнула.

– Ты раньше кололась?

– Один раз в другом городе…

– Ладно, давай провожу тебя до следующей остановки, и ты мне все расскажешь.

Они неторопливым шагом пошли вдоль церковной ограды по каштановой аллее.

– У меня тоже полно проблем, – сказал Андрей. – Только я пытаюсь не зацикливаться на мелких. Крупных и без этих полно. Да и вообще всё это ерунда по сравнению с этим. – Он ткнул большим пальцем правой руки в район локтевого сгиба. – Столько уже всего туда ушло, не перечесть. А теперь вот, к моему ужасу, и здоровье уходит туда же, в столицу Австрии… А ведь оно единственное, что у меня ещё осталось. Уйдет оно, я даже убежать никуда не смогу…

Катя тяжело вздохнула.

– А у меня другое… Я работаю музыкантом в филармонии, – начала она. – Преподаю, играю, иногда выезжаю на конкурсы пианистов. Сегодня я прилетела из Таллинна на один день раньше… – Она горько улыбнулась. – Прям как в анекдоте. В аэропорту взяла такси и помчалась домой, счастливая, радостная, с цветами. Я заняла на конкурсе первое место. – Катя сделала паузу, глаза её снова увлажнились. – А там другая женщина… даже не женщина, а шлюха какая-то. Представляешь, какой для меня был удар, когда я увидела это?! Мой муж, которому я бесконечно доверяла, которого боготворила, баловала, возносила на пьедестал, предал меня как потаскун из дешёвых бульварных книжонок. Я бросила им под ноги цветы и ушла. Часа три бродила по городу сама не своя. Куда идти, что делать, не знаю. В церковь зашла – не то! Выть хочется, а не могу, не воется. Пошла в ресторан, вино, водку не переношу, воротит. Забыться надо. Вот поэтому и прикатила сюда… Да на счастье ты мне попался, а то и в самом деле – что бы могло произойти?

Минут через пять подошёл автобус. Перед тем, как прыгнуть в него, девушка быстро поцеловала Волкова в щеку. Он на мгновение смутился, потом с улыбкой помахал ей рукой, глядя вслед автобусу и устало побрёл домой, где его ждали родители. Андрею предстояло как можно мягче объявить им и о решении бежать из этого города, и о своей болезни. О болезни говорить он не хотел, однако это было нужно сделать из соображений правил личной гигиены, которая из вещей второстепенных вдруг превратилась чуть ли не в скрижаль премудрости человеческой. Не дай бог случайно от него заразятся… да мало ли что?! Волков решил бежать.

4

К тому времени в России, и в особенности на западе её, в Калининграде, уже вовсю трубили, словно перед Страшным Судом, о грядущем конце света. По местным каналам телевидения ежедневно докладывали жителям области о количестве зарегистрированных ВИЧ-больных. Это было самое грандиозное шоу, которое влекло к телевизору даже тех, кто был всецело предан «Рабыне Изауре» или «Санта-Барбаре». Калининградцы желали видеть этот апокалиптический счётчик, который начал свой последний отсчёт именно там, где солнце заходит над краем империи. Последнюю цифру Андрей услышал по радио в день отъезда: инфицированных было около трёх тысяч, и каждый день эта цифра устрашающе ползла вверх. Были зафиксированы первые случаи отчаянных самоубийств. Газеты ради рейтингов нагнетали атмосферу всеобщей паники, рассказывая о каких-то чудовищных случаях умышленного заражения спидозными больными добропорядочных горожан. Будто бы отчаявшиеся злодеи делали это из чувства мести. Кто-то из журналистов писал о том, что появилась группа заражённых наркоманов, которые таскают в шприцах свою кровь и при первом удобном случае колют людей в переполненных автобусах и трамваях. Потом появилось опровержение этому и призыв к милосердию, правда, призыв очень своеобразный. С телевизионным обращением выступил главный нарколог области Ю., который призвал «здоровое общество» помочь молодым «смертникам» (он именно так выразился!) дожить до конца своих дней с максимальным комфортом. «Не забудьте, – добавил он в конце своего обращения, – что у ВИЧ-инфицированных есть страшное оружие, и если мы не будем им помогать, горстка озлобившихся больных может отправить на кладбище весь наш город». А знаменитый в Калининграде экстрасенс Ф-й, исследовав магию чисел, предрёк городу третий катаклизм, во время которого, по его стойкому убеждению, вымрет почти вся калининградская молодёжь. Первый катаклизм, по его словам, был во времена тевтонского ордена рыцарей-крестоносцев, второй – во время Великой Отечественной, третий должен был наступить перед концом света. «И это всё за грехи родителей! – хладнокровно вещал он. – Город строился на костях. Сколько старинных кладбищ бывшего Кенигсберга сравняли с землёй, и на этом месте настроили клубов да ресторанов. Пусть в русских сильна ненависть к фашизму, но память о предках разрушать нельзя. Невозможно могильные плиты кидать под свинарники, – с возмущением заканчивал он свою речь. – В результате страдать будут наши дети». Поговаривали, что после такого пламенного обращения к россиянам экстрасенс купил небольшой домик в пригороде Гамбурга, судя по всему, эту покупку сверхчувствительный Ф-й предвидел в своих таинственных грёзах…

Когда молодой человек сообщил родителям о своём отъезде и о возможном диагнозе, в его семье случилось сразу две беды – сначала у мамы Андрея Галины Ивановны случился гипертонический криз с микроинсультом. Потом и Виктору Николаевичу Волкову срочно понадобилась скорая помощь, чтобы предотвратить инфаркт… И всё же родители не воспротивились его бегству и даже в каком-то смысле благословили его – жить на кусочке неродной земли, хотя и вполне уже российской, им, родившимся в нижегородской глубинке, было невмоготу. Тем более, после всего того, что случилось с их сыном.

5

Поезд качнуло на скоростном изгибе железной дороги. Андрей очнулся от набежавших волной воспоминаний и огляделся. Почти все пассажиры в вагоне спали. Только пожилая женщина за перегородкой очень яростно жаловалась на кого-то своей соседке: «Вы не представляете, что после него осталось! Как после всемирного потопа, после вавилонского столпотворения, после набегов хана Батыя…».

До Андрея долетали обрывки фраз, и он невольно прислушался.

«И ковры, и мебель, и квартира, и даже велосипед… всё прибрала эта сучка, тварь, потаскуха!»

Насколько было понятно из обрывков речи, женщина ругала своего бывшего мужа, который умер и не оставил ей ничего. А всё добро досталось его новой пассии. Покойник был в устах раздражённой дамы «и такой, и сякой!», – наплевать, что умер! – а та новая жена была «законченная шлюха и мразь». Андрея поразил набор фраз, которыми добродетельная бывшая супруга одаривала покойника и его последнюю жену. Злой и раздражённый против всех людей, Волков с гневом подумал: «Ну разве эту женщину можно назвать человеком? В ней – только половина от человека, а вторая половина от… гиены! Умер её муж, родной человек, а она поливает покойника грязью. Да ещё и окружающих в это ввязывает».

Андрей попытался больше не слушать того, что говорила соседка по вагону.

«Подумать только! – возмущался он про себя. – Ведь меня могла судить такая же вот наполовину женщина, наполовину гиена». Об одной из старших судей Балтрайоновского суда ходили слухи, что она даёт максимальные сроки всем наркоманам, потому что её сын не так давно скончался от передозировки героином. Другой судья слыл махровым взяточником. Разве можно было от таких людей ожидать честного справедливого суда?!

Он повернулся набок, лицом к запотевшему окну. Волчья кровь снова заговорила в нём. «Почему люди так омерзительны? – подумал он. – Мстят по мелочам, наушничают, распускают слухи. Хуже животных. Сами вынуждают относиться к ним по-волчьи. Начнешь относиться по-человечески, они подождут немного, затаятся как ни в чём не бывало, а потом захотят укусить. Не ответишь – укусят, потом ещё раз, но уже больнее. А затем станут откровенно есть – кусочек за кусочком, словно сатанинское причастие, а на десерт душу выпьют как вино. Сие есть кровь моя, за себя пролитая… Сие есть тело мое, за себя ломимое. Ядите, пейте – это ваш путь в никуда! И не дрогнут, вампиры! Разве можно любить людей такими, какие они есть? Разве можно любить уродов? Их можно только терпеть, и то лишь в том случае, когда не всматриваешься в них слишком пристально. Ведь под микроскопом даже блоха превращается в огромного и страшного монстра. А сколько таких монстров шныряет по человеческим душам? Все люди враги, – снова как заклинание мысленно повторил Андрей. – Значит, и жизнь свою нужно строить из этого нехитрого кодекса из одной заповеди. Хотя – нет, какую жизнь, когда её так мало осталось? Жизнь это лишь медленное умирание. Стало быть, главное – умирая, быть свободным от людей… да, от людей, то есть от врагов. Не попадай в плен, старина, – закрывая глаза, обратился сам к себе Андрей. – Вот твоя главная и первоочередная задача. Всё остальное приложится к этому. Сначала свобода, всё остальное потом… Сегодня на север, ну а завтра на юг… Никогда не говори „никогда“… И „всегда“ тоже не говори, потому что свобода не может быть ограниченной понятиями „никогда“ или „всегда“. Свобода волка – это свобода ветра, северного вольного ветра… А люди всё-таки большие сволочи… И сам я… Сам я – кто? – вдруг с бешенством подумал Андрей и снова открыл глаза; от дремотного состояния не осталось и следа. – Такая же тварь, как и все остальные. Только разлагаюсь быстрее и воняю больше. Через несколько часов наступит утро, и я буду потеть и вонять, как больной зверь, потому что у меня будет ломка…»

Он отвернулся от окна и с раздражением посмотрел вниз, на торчавшие из-под одеяла босые ноги старика. Сам старик издавал отвратительный храп. – Кажется, задушил бы… Это я под кайфом не воняю, – подумал он. – Наркотики бальзамируют тело, и на пять-шесть часов становишься, – он ухмыльнулся, – фараоном. А сегодня утром я стану куском гниющего мяса. Поздравляю тебя, получеловек-полуволк. Есть с чем поздравить!».

В эти минуты он был противен сам себе, но ещё больше ему были противны люди. В них он видел лишь мерзость, и, чем больше мерзости он в них видел, тем легче ему было оправдать самого себя. Чем карикатурнее был образ человеческий в людях, тем проще ему было уживаться и со своим ничтожеством.

Ближе к утру Андрей ненадолго заснул, но вскоре проснулся от того, что ему привиделось. Был чужой незнакомый город, по которому он бродил. На одном из перекрёстков к нему подошли милиционеры и попросили предъявить документы. Он сунул руку в карман, начал вытаскивать паспорт, и вдруг вместо паспорта из кармана вывалился целлофановый пакет с маковой соломкой. Волков был в ужасе, он не понимал, что происходит. Ведь это уже было с ним! Его хватали, заворачивали руки за спину, надевали наручники, сажали в милицейский уазик и везли в изолятор временного содержания… Проснулся Андрей в холодном поту. В вагоне сквозило. Он посмотрел на свои руки: дорожка от уколов по причине утреннего мандража была фиолетово-синей как у покойника. Его порядком знобило. Андрей слез с верхней полки и поплёлся в тамбур курить. Начиналась ломка.

Вскоре ему стало совсем плохо. Вернувшись в вагон, он вновь забрался наверх и, накинув на себя кожаную куртку, попытался согреться. Без наркотиков это было почти невозможно, кровь не грела. Чтобы отвлечься от мук, Андрей начал представлять себе тех людей, которые в данный момент могли о нём думать, – родителей, бывшую жену, дочку, подругу… Пожалуй, больше всех его исчезновение переживала Наташа, женщина, с которой он встречался после развода с женой. Наталья была влюблена в него. Он же относился к ней прохладно. Возможно, потому, что наркоману женщина вообще ни к чему. Пленённому наркотой не нужна физическая близость с женщиной. Однако Андрея поразило в Наталье то, что, когда он признался ей, что ВИЧ-инфицирован, она не оттолкнула его, а наоборот, стала относиться с ещё большей нежностью. Однажды она сама поцеловала его в губы, видимо, для того чтобы дать ему понять, что между ними не существует дистанции, а он… неожиданно сжался, скукожился, как трусливый мальчишка, стиснул зубы и не посмел ответить поцелуем на поцелуй. Боялся передать ей заразу, не знал, что инфекция таким путём не передаётся, жил в атмосфере апокалиптического вранья, что лилось на калининградскую молодёжь с телевизионных экранов.

Психологически он не был готов к плотской любви. А впоследствии он, человек больше дела, чем рассуждения, и вовсе поставил крест на любовных отношениях. И однажды, разговаривая в нервном запале сам с собой, с горечью воскликнул: «Господи, я не могу позволить себе даже того, что могут позволить себе тараканы!». Это был вопль ярости, но не смирения!

В вагоне трясло. От ломки и холода мысли путались. Отчётливо думалось и мечталось только об одном – поскорее добраться до Москвы и найти там лекарство. Раздражение Андрея было велико ещё и потому, что в кармане у него лежала толстая пачка денег, а наркотики купить было негде. Вероятно, примерно так выглядят мытарства души по выходу из тела. Волков был опять в плену этого замкнутого пространства. Ближе к полудню он предпринял попытку согреться вином в вагоне-ресторане, но ничего, кроме приступов тошноты и ещё большего ужаса перед надвинувшейся вплотную ломкой, это не принесло.

6

В Москве было морозно, сухо и солнечно – полная противоположность прибалтийской погоде. Андрей медленно вышел из поезда и, неуверенно ступая по перрону, направился в здание вокзала. Вид у молодого человека был очень больной, будто его только что вынули из палаты для умирающих. Он ещё больше пожелтел, осунулся, под глазами отчётливо проступили тёмные круги-подпалины. Взгляд выражал какое-то тупое безразличие ко всему. Любопытно, что перед конечной остановкой поезда в тамбуре, куда Андрей выходил курить, к нему присоединился какой-то незнакомый стриженный наголо мужчина с красноречивыми татуировками на пальцах и, приняв Волкова явно за своего, ласково назвал его «братишкой» и поинтересовался, из какого лагеря он возвращается. Диалог Андрей пресёк сразу коротким и внушительным молчаливым взглядом. Вопросов больше не последовало. Судя по всему, внешность Андрея в эти минуты была такова, что ни на какой другой разговор не вдохновляла…

Выйдя из поезда, уже через минуту молодой человек почувствовал, что ступил на землю столицы. Для того чтобы пройти в зал ожидания, требовалось заплатить какому-то человеку в форме. Камуфляж «мытаря-мздоимца» был размыт так, что понять было невозможно, к какому ведомству он принадлежит. Это не был милиционер, охранник, работник железнодорожного вокзала. Однако у этого «страшилы» на поясе портупеи висела кобура, и кто знает, что в этой кобуре могло прятаться… Туалеты внутри вокзала были платными. Тариф! Вне вокзала – тоже платные, и тоже тариф! Самые обычные продукты на лотках стоили в пять-шесть раз дороже калининградских. Впрочем, еда Волкова не интересовала. Ему нужно было срочно найти в Москве пятачок, где торговали лекарством. Такие пятачки были в каждом городе.

Немного отдохнув и согревшись, он вышел из здания вокзала на улицу, только со стороны пригородных поездов. Хотел спрятаться от толпы, но вновь оказался лицом к лицу с особенностью столицы: огромная пёстрая толпа людей, где каждый как в муравейнике был занят своим делом, кипела, пенилась, переливалась через край, заполняя ещё не заполненные уголки привокзальной площади. От всего этого рябило в глазах, и предчувствие ещё большей усталости от шума столичной суеты навалилось на провинциала. Ещё немного – и он рухнул бы прямо на асфальт как подкошенный. К своей радости он заметил молодых ребят наркоманского типа, видимо, ожидавших пригородную электричку, и подошёл к ним, решив попытать счастья.

– Пацаны, где можно в Москве лекарство купить? – напрямую спросил он.

– Лекарство? – нахмурился один из них и недоверчиво покосился на незнакомца. – Ты вообще-то откуда?

– Издалека. Остался на кумаре, – сбивчиво пояснил Андрей. – Помогите, пацаны, я вас подогрею, денег не жалко… – Он оживился. – Если не верите, что я наркоман, могу показать руки.

Молодые люди переглянулись. По всей вероятности, они и не думали, что он «засланный казачок», – так не загримируешь даже в Голливуде.

– Вообще-то в Москве не принято запросто подходить и спрашивать, – строго заметил один из них. – Здесь кругом переодетые менты, опера рыщут… Мы тебе скажем, где достать, а дальше сам, идёт?

Андрей нетерпеливо кивнул.

– Доберешься до Н-й станции, там негры торгуют герычем. Увидишь чёрного, который прогуливается как бы между прочим. Смело подходи. Не ошибёшься. Можешь ещё у аптеки попробовать, там бабульки тусуются с димедролом, можно с ними перетереть насчёт герыча. Только смотри. Там мусоров больше, чем наркоманов, – предупредил он. – Лучше поезжай к неграм.

Андрей поблагодарил и направился в сторону метро. С собой у него была приличная сумма денег, часть дали родители, часть – его «добрая самарянка» Наталья, которая, несмотря ни на что, не хотела терять связь с Андреем. По пути к «Юго-Западной» его не пропустил мимо ни один постовой милиционер, каждого необходимо было слегка подогреть купюрами. Поэтому, когда он, раскумарившись каким-то бодяжным героином в подъезде московской многоэтажки, приехал на Казанский вокзал и купил билет до Нижнего Новгорода, наличность его была… будто спилена крупным наждаком. Постовой московский милиционер морщился, когда видел бумажку достоинством ниже пяти сотен рублей. За пайку герыча Андрей отдал в пять раз больше, чем следовало бы, однако наркотик был явно бодяжным. Ломку Волков слегка утихомирил, но на крыльях не летал.

Всю дорогу от Москвы до Нижнего он проспал. Поезд уже подъезжал к городу, когда молодого человека разбудила проводница. Андрей с трудом поднялся, его снова ломало, он осунулся и пожелтел, принял тот облик, что был у него вчера на выходе из поезда «Калининград – Москва». Ему требовалась инъекция «жизни», однако он рассудил, что лучше будет, если сначала доберётся до тётушки, старшей сестры отца.

Выйдя на привокзальную площадь, он с удовольствием отметил нижегородскую провинциальность – столь дорогую для того, кто бежит. А Волков ни на секунду не расслаблялся в понимании того, что его загоняют, кричат ему в спину «Ату!», «Держи зверя, бей его!». Милиционеры, стоявшие на площади, выглядели уставшими добрячками. Было в них что-то своё, родное, провинциальное: они медленно прохаживались взад-вперёд, мало обращая внимания на вновь прибывших пассажиров. Мимо них спокойно проходили и кавказцы, и подвыпившие русские, и бомжи. Никто никого не останавливал, не спрашивал документы. Одним словом, обстановка была своей для сбежавшего из зоопарка волка.

Пока Андрей пересекал площадь, чтобы выйти к автобусной остановке, он обратил внимание на местных наркоманов, которые тут же о чём-то договаривались с таксистами, нетрудно было догадаться, о чём. Всё это было очень похоже на то, что обычно происходило в Калининграде. «Вот и славно, – улыбнулся Андрей. – Здесь мне будет много проще…».

Тётушка Андрея по отцовской линии Надежда Николаевна Волкова была дома. Встретила она своего племянника не очень ласково. Худая, но очень крепкая старушка, прожившая всю свою жизнь без детей и без мужа, в конце жизненного пути помешалась на кошках и на одном из своих племянников Максиме, сыне своей младшей сестры, тоже незамужней. Надежда Николаевна вообще плохо переносила людей, а тем более родственничков, сваливающихся на голову откуда-то издалека, да ещё и с проблемами. Она и так-то терпеть не могла гостей с проблемами, у неё у самой проблем был полон дом: куда ни посмотри – одни проблемы. Даже краны на кухне и в ванной болтались как покойники на виселице – некому было починить. Туалет протекал, благо старушка жила на первом этаже. Соседи были никудышные. «Жалобщики и сволочи, каких еще не видывал свет».

Внешне тётя чем-то была похожа на высохшую щуку – губы у неё были длинные, тонкие; зубы мелкие, острые, хищные. Глаза – маленькие, живые, но совершенно без сострадания. Сострадание было съедено жизненным наждаком, как купюры Волкова московскими постовыми милиционерами.

Плеснув Андрею жидкого чая, она сходу начала жаловаться ему на ничтожную пенсию и на то, что ей приходится подкармливать чужих кошек.

– Верка, сестрица моя, уехала жить на дачу, а на мою шею повесила всю эту свору… – Она указала на трёх смирных кошечек, которые, нахохлившись, сидели около трёх пустых мисок. Очевидно, в ожидании хоть какой-то еды. – Один вот этот, Маркиз, – тётя неожиданно заулыбалась, засветилась какой-то странной радостью, – Маркизушка мой… Жрёт как здоровый мужик. Верка же… она негодяйка! Хоть бы часть своей пенсии мне оставила. Куда там, мне ж ведь кушать не надо. Я ж ведь святым духом питаюсь. Две рыбки на завтрак съем и сыта весь день. А ведь этим обормотам каждый день рыбу давай, ещё и не всякую есть станут. Твари избалованные. Маркиз, тот молодец, жрёт как плотник, всё подряд. Меня скоро съест. Раньше я молоко только себе покупала, – вновь запричитала она. – А теперь и им тоже. Вот и подумай, Андрей, как жить? Как жить-то?

Она кинула кошкам три кусочка ржаного хлеба, и они набросились на них, как на только что пойманную добычу. Тётушка, очевидно, держала их в чёрном теле, как и саму себя.

– Твой отец-то, чай, денег пришлёт? – спросила она напрямую, хотя лицом повернулась к окну. – Мне ведь кормить тебя не на что.

Андрей допил чай и поблагодарил тётю за угощение. У него не было ни аппетита, ни силы на гнев, всё оставил в дороге.

– Пришлет, – коротко ответил он.

– Когда?