Хлябь бесная. Пандемическая история – почти детектив

2

…не умничаю. Говорю все как на духу. Жена ушла, оставила запах. И это уже нечто.

А до этого у меня гостило ничто. Я жил одиноко, больше того – месяц или полтора выходил только за продуктами. Иногда без маски. Ничто – это хлябь бесная. Омерзительная вещь. Тошнит, а не вырывается, знобит, а колеса не помогают. До глубин существа эта хлябь проникает, до метахондрий, до мембран, до туфелек.

И тогда превращаешься в животное. Да. Точно против воли, которой уже нет.

Когда толстая Нинка из желтого магазинчика скрипнула: «Без маски не дам», я проглотил горькую слюну джокера. Тряпку с изображением бедного Йорика надел, забрал куриные потроха с водкой, отцедил в лысую черепную головку: «Я – то надену маску, сука, мне не привыкать. Только ты вместо маски намордник собачий надень». Успокаивался ненадолго, шел пить. Домой, конечно. Не домой, точнее, а в тюрьму под домашний арест. В таких масках, какие мне принесли знакомые, нужно банки грабить, а не водку за деньги цыганить.

Проходило два-три дня. И опять в магазине сука хабальная.

– Наденьте маску, товарищ. Теперь с вывертом наглым – то-варищщщщь.

Хотел сказать – кот свинье не товарищ. Осекся. Глупость какая-то. Хлябь. Ответить не могу хабальнице. Артист слова проглотил. Анекдот.

– Ты что, Нинка, ослепла? Не видишь, что я перед тобой в маске стою.

– Не буду обслуживать. Маску надень. Я сказала. Дважды не повторяю. Люди, вы слышите, он не хочет маску надевать. А еще в театре работает. Артист.

– На мне маска уже тридцать лет, душа голубиная, а ты мне о людях. Ты сидишь в наморднике и от того красива как Клеопатра. Не снимай маску, иначе разгонишь всех покупателей.

– Хамло! Я в полицию звоню.

– Дура! – Включаю Иоанна Грозного. – На дыбу пойдешь, женщина. Холопка. Как с царем говоришь? Четвертовать. Где моя опричнина? Где Малюта Скуратов?

Нинка шипит как чайник, дуется, затихает. Решила со мной не связываться. Убью. Разве могу я женщину тронуть? Дура! Я же душа тонкая.

А потом все исчезло. Злость на мир, на людей. Исчезло все, что разгоняло скуку. Вошла в меня хлябь бесная и стала хозяйничать.

И я захирел. По-настоящему. В одночасье. Словно жилы из меня вытянули, потроха ватой подменили. Мозги выгрызли – как мой кот у голов куриных.

Хлябь бесная так ловко завоевала заряженную на бунт душу, что я перестал узнавать себя. Пошлый, серый, безликий, человек толпы – что может быть хуже для артиста? Человек толпы – при этом толпы чурающийся, одиночка со всеми признаками надвигающегося диагноза – «turba virum». Актер, растерявший все свои маски, но главное – потерявший лицо. Я и бриться перестал поэтому. Думаю, что борода и усы хоть какой-то образ несут. Плевать, какой. Церковный? Может быть, так и надо было? Пустота, прикрытая бородой с усами. Чушь. Тошнота. Хлябь. И пошлость. Серость безликой массы.