Нескладуха

– А на работу поступлю, делов-то!

– Ох и ловка! Так тебя здесь и пропишут!

– Ты же старенькая, одна, вот и буду ухаживать за тобой. По уходу пропишут.

– Ловка, ловка! – снова нахмурилась баба Ляля. Я на эту квартиру, знаешь, сколько здоровья угробила, пока отдали вторую комнату, а ты – раз, и в дамках!

Ничего не поняла Шура, снова и снова переспросила, что ж тут плохого, если станут они жить вместе и Шура во всем станет помогать бабе Ляле – и в магазин бегать, и белье стирать…

– Ага, я умру, а тебе двухкомнатная в центре Москвы!

Этот довод так ошарашил Шуру, что даже в поезде, на разные лады повторяя эту фразу, вникая в потайной ее смысл, она никак не могла представить, сколько же надо было затратить усилий и нервов, как изувериться в обычных людских помыслах, чтобы с таким убеждением сказать: «Ага, я умру, а тебе – двухкомнатная». Как будто ради того, чтобы прописаться на эту жилплощадь, и приехала Шура в Москву.

– Да пропади она пропадом, такая квартира!

Если бы пришлось сообща решать, кому в бригаде нужнее всего жилплощадь, пожалуй, отдали б ее Автогенычу, он же Геныч, по паспорту Алексей Геннадьевич Боровиков. Не потому бы отдали, что давно мыкается без своего угла, и даже не потому, что другого такого сварщика-универсала поискать да поискать; а, по-житейски рассуждая, в самую бы пору пришлась сейчас Боровиковым эта квартира.

Жена у Геныча на два года старше его, стало быть, ей уже за тридцать, а детей еще не завели – все по неуюту таскает их кочевая жизнь: то в тайге, на газопроводе, то с мостостроителями… Здесь, на стройке, сначала сняли пол-развалюхи в Нахаловке – стихийном половодье самостроя. На одной половине – старый бобыль из кержаков, на другой, за ситцевой занавеской – они. В том углу, где громоздится печь, от жары обои коробятся, в противоположном, как ни подсыпал завалинку Геныч, северит. Мыслимое ли дело в такие хоромы младенца?..

В самый бы раз сейчас квартиру Генычу, чтоб наконец-то твердо осел на месте, почувствовал вкус к настоящему, со всеми удобствами жилью. Но очередь есть очередь. Пока докатилась она до Кочелабова.

Дождь перестал накрапывать. Шестеро сварщиков сидели кто на чем возле тощенького костерочка, глядели на обалделое лицо счастливчика и, согретый общим вниманием, начал приходить в себя Кочелабов, очухался до того, что стал, руками размахивая, объяснять, как повстречал он монтажника Ваську Киле и тот стал жать ему руку до хруста, а с какой стати – не понять.

– Ты что, списка не глядел?.. Твоя фамилия первой. Как раз под сорокаквартирный попадешь.

– Не трепись.

– Клянусь! – заволновался Киле, не привыкший, чтобы ему не верили. Чтоб мне в тайгу не ходить, рыбу не видеть!

В контору стройуправления Кеша порхнул тотчас же, глянул на доску объявлений – точно, не соврал Киле. В списке очередников перед сдачей нового дома первая фамилия – Кочелабов.

Три с половиной года назад надоумили Кешу записаться в очередь на жилье, а кто именно посоветовал, он и сам позабыл. Без всякой надежды на успех – слишком уж велик был список – накарябал Кеша свою фамилию в потрепанной тетради и начисто забыл про то. В быстро растущем поселке сдавали новые дома, кто-то справлял новоселье, а Кеша как поселился в комнате общежития на пять коек, так и прикипел к ее нехитрому холостяцкому укладу. И вдруг – на тебе: отдельная квартира с удобствами!

Еще не уверовав в такое чудо, Кеша заглянул к секретарше: нет ли на стройке другого работника по фамилии Кочелабов. Другого не оказалось.

Кеша вышел из управления, посверкал глазами на стоявшую у подъезда задумчивую тетку с рюкзаком и доверительно выдохнул:

– Черти че!

– Кого? – недоверчиво переспросила женщина.

– Номер первый – во! Это ж, знаешь что, ехор-мохор?.. Ничего ты не знаешь! Эх-ма, да я же нынче!..

На всякий случай тетка побереглась, шагнув в сторону.

В тот час что-то неуловимо сдвинулось в отношении бригады к Кочелабову. Даже подначивали его не то, чтобы уважительно, но с этакой многозначительной миной на лице. Кому не известно – просто так на стройке квартирами не разбрасываются, ее заслужить надо. В бригаде только Лясота да неразлучный напарник его Тучков прочно обосновались в одном из первых кирпичных домов поселка. Теперь вот Кочелабов. Получит квартиру в панельном, женится, закончит курсы варщиков целлюлозы, на которые пока ходит учиться с явной ленцой, станет дипломированным специалистом…

– Кончай ночевать! – распорядился Лясота, поднявшись с насиженной березовой чурки.

Задвигались несуетно, зачавкала под ногами податливая глина. А в голосах еще жило возбуждение: заботится, стало быть, о них четко продуманная система – они здесь таскают арматуру, крутят проволочки, варят стыки, травят анекдоты на перекурах, а она срабатывает в назначенный срок, и – на тебе: со всеми удобствами! Обалдеть!

Расположение свое к парням Шурка демонстрирует без утайки: положила руку на плечо – значит вошел в доверие; дала тумака – можешь рассчитывать на панибратские отношения; а уж если взяла за грудки или попробовала оттаскать за ворот – считай, что стал для нее своим парнем в доску.

Притащили Шурка да Кочелабов четыре пука длинных стальных прутков – у парня в плечах заломило, но виду не подал, пошли за пятым. Вспомнил он про тот самый список, толканул Шурку от избытка чувств, а ей только дай повод – закрутились, заколобродили возле полуприкрытых мешковиной труб парового отопления, мутузя друг дружку. Повизгивая для порядка и щадя мужское самолюбие, Шурка наседала и отмахивалась вполсилы. Пока, войдя в раж, Кеша не прижал ее к сливному крану ржавого стояка. Шурка охнула, приподняла шустряка за грудки и аккуратно посадила в ящик со стекловатой.

– Во, телка! – восхитился Кочелабов.

На том и кончили потеху. Обирая с Кеши прилипчивые стеклянные волокна, Шурка обнаружила у себя синяк на запястье и с притворной горячностью осерчала:

– Схватил как ненормальный!

– Да, тебя ухватишь, как же!

Милы шуркиному сердцу и такие намеки. Она легонько турнула локтем Кочелабова:

– Вот в детстве я никому спуску не давала, мальчишек оттаскаю будь-будь!

– Шла бы ты за своего агронома, да и боролась с ним сколько душе угодно.

– Ой, мамочки, не могу! Нужна мне эта оглобля! Только разные умные слова умеет говорить, больше ничего.

– На руках бы тебя носил.

Шурка прыснула, представив такое зрелище:

– Да он же за руку боится взяться, не то что…

– Неужто и не поцеловал ни разу?

– В ухо. Ха-а! И то чуть не умер от страху.

– Во фраер!

– Да, как-то выскочило у меня такое, а он говорит: фраер не плохое слово. По-немецки это «жених» от «фрайе» – свободный человек. Представляешь?

Кочелабов не ответил. Замерев, всматривался он в глубокий след чьей-то ноги, где трепыхался серый комочек.

Когда Кеша осторожно достал из ямки мокрого взъерошенного воробья, тот едва привстал на ладони и повалился на бок.

– Э-э, браток, да ты продрог весь. Эк тебя угораздило? От кобчика что ли спасался?.. Шурик, найди-ка ветошь помягче.

Кеша сноровисто спеленал тельце сухим тряпьем, из которого торчала лишь взъерошенная воробьиная голова, и почувствовал, как благодарно притихла под его пальцами птаха.

В обеденный перерыв Кеша накрошил подопечному хлебных крошек, но тот подношение не принял. Сидя на краю бетонного перекрытия, воробей дремотно покачивался.

– Чив! – решил взбодрить своего питомца Кочелабов. Очень похоже у него получилось.

Воробей приоткрыл глаза и опять задремал.