ОПЫТНЫЙ ОБРАЗЕЦ

***

Половина большой бутылки белого сухого вина, початая бутылка водки, резаные, в слезах, огурцы и помидоры, масло и сметана, сыр и котлеты – три женщины сидели ранним августовским вечером за столом, покрытым цветастой клеёнкой, в саду, между клумбой, осыпанной флоксами, и яблоней, набитой яблоками. Дежурит, – усмехаясь, сказала Светлана Корецкая, хозяйка дома, высокая светловолосая женщина лет сорока. Две другие повернулись за её взглядом: в глубине участка, у забора стоял здоровенный белый гусь, просовывая иногда в щель крепкую голову на крепкой белой шее, – Час может простоять как приклеенный.

– И что он там потерял, красавец этот? – поддержала разговор Татьяна, её школьная подруга, ещё в девятом классе переехавшая с родителями отсюда, из Поречья, во Владимир.

– Салат они, кажется, любят, – предположила Евгения, темноволосая хрупкая девушка двадцати трех лет с толстыми короткими косами.

– Не знаю уж, что он там любит, – сказала Светлана, – но это не салат.

– В смысле?

– Славинские там в загончике своём гуляют.

– И что же, этот негодяй пялится на чужих девушек? – посмеиваясь, спросила Татьяна.

– Бруно, любимец наш, производитель бывший, – мрачновато прокомментировала Светлана, – и смешного тут мало. Давайте-ка еще раз за здоровье, наше и близких.

– До дна, значит.

Выпили, и Татьяна, мельком глянув на отставленный, почти полный бокал Евгении, снова повернулась в сторону гуся.

– Бывший, значит? Может, там для него порода интереснее?

– Не-а, – оживленно ответила Светлана, – не угадала, Крупнова. Из одного инкубатора брала. Всё одинаковое: страсбургская белая быстрого созревания, яйценоскость, нежное мясо, большая печень и так далее – могу подробно.

– Садитесь, Сизова, пятерка вам по домоводству. Ладно, сразу в журнал! А что же он туда пялится-то? При такой яйценоскости у него и тут должно быть чем заняться. Бруно! – поняв хозяйкину проблему, крикнула Татьяна высоким приветливым голосом, – чего ты там нашёл, дорогой?

– Действительно все так похожи? – спросила Евгения.

– Одна к одной. А чем они вообще могут отличаться?

– Это надо у Бруно спрашивать, – засмеялась Татьяна.

– Ну да, – сказала Светлана, – он бы нафантазировал.

– Как же я люблю эти флоксы, Свет, чудо, только в вазе стоят недолго, – Татьяна подлила в бокалы сухое и засмеялась: – А ведь правда, если они все одинаковые – чего он туда лезет?

– У тебя что, по жизни первый раз такой вопрос возник?

Подруги расхохотались. Крупное яблоко шлепнулось о землю с чмокающим звуком.

– Ладно, Свет, за дом и семью пили, давайте за бизнес твой французский.

– Да, действительно, это интересно, как у вас с фуа-гра, Светлана? – спросила Женя.

– С фуа-гра-то? Просто объеденье!

– То-то нам ни разу не обломилось, – весело сказала Татьяна.

– Да ты что, не говорила я тебе, Тань? К деревянному полу приколачиваешь гусятам лапки и потом, милое дело, пропихиваешь кукурузу им в глотку через трубку. Гаваж называется. Вот у них потом вырастает пячёночка!

– Ни хрена себе, – сказала Татьяна.

– Да, вот сейчас пойдём с тобой, пропихивать будешь.

– Это без меня, Свет.

– Ну, тогда с Евгенией.

– Я думаю, это шутка, – сказала Женя.

– Никакая не шутка! Нормальные фермеры, французы, они вот так вот и делают. Не пошёл у меня гаваж этот.

– Ужасная, ужасная жестокость, – сказала Евгения.

Светлана усмехнулась: – ну, плакать-то мы тут особенно не будем, бошки им рубить мы тоже можем, но вот этот как раз процесс не идёт. Очень уж маленькие и пушистые, гадёныши – пищат.

– Да-а, сентимент.

– Ага! Наше дело – потроха с грешневой кашей.

– Не для нас, видно, эти сказки Матушки Гусыни, – улыбнулась Евгения.

– Что ещё за сказки Гусыни?

– Да вот, Мария моя под руководством Евгении переводит французские сказки,– уточнила Татьяна. Оказывается, Свет, все французские сказки – это сказки Матушки Гусыни. «Красная Шапочка», «Кот в сапогах», «Красавица и Чудовище» – всё это им вроде как Гусыня рассказала…

– «Красавицу и Чудовище» женщина написала, не помню, как зовут, но не Шарль Перро, – торопливо поправила Женя, – а гусь ваш очень хорош, стоит напряжённо, как скульптура. Древние греки держали их за красоту.

– Да, он такой у нас, красавец этот напряжённый…

– Но мы-то ещё не древние, да, девочки? – сказала немного захмелевшая Татьяна, – нам еще много чего нужно, кроме их красоты.

– Бруно! – резко и громко закричала Светлана, – пошёл отсюда!

Гусь не дрогнул.

– Не нравится ему, Сизова, твоё обращение, – сказала Татьяна.

– Bruno, beau, reviens, je vais te pardonner, – ласково позвала Женя, но с тем же результатом.

– Дождётся он у меня великой французской революции.

– А со своими-то он как, а, Свет, кавалер этот?

– Никак.

– То есть совсем никак? – допив бокал, решила уточнить Татьяна.

Повернувшись к ней всем телом, Светлана сказала вежливым ровным тоном: – Крупнова, если это тебя так волнует, то совсем. Просто вот ни разу.

Татьяна, улыбаясь и не отводя взгляда, ласково сказала:

– Значит, Свет, тут дело в принципе.

– В каком таком принципе, просвети нас.

– Загадка нужна, а загадка – это то, что за забором. Им за забор хочется, приключений на свою задницу. У них вся жизнь – это приключения: приключения Гулливера, приключения Тома Сойера или Печорина, – всё приключения, они Дон Кихоты и Львы Толстые, вокруг жизнь идёт, дети растут – а у них всё приключения. У Татьяны Лариной почему-то никаких приключений – приключения у Онегина. У Девы Марии, Василисы Премудрой и даже у Бабы Яги почему-то никаких приключений нет, а у этих – сплошные приключения – все как один просто Маленькие Принцы.

– Тут согласна, – смягчилась Света, – без забора мы для них одинаковые.

– А они разные? – стараясь попасть в насмешливый тон, спросила Женя.

– Они да, они разные. Разные заразные. Природа у них такая, увидишь потом, – ответила Светлана.

– Вот и отлично! – обрадовалась Татьяна, – если они разные, то у нас, значит, есть выбор, а у них на самом деле нет.

– У нас есть, но мы не выбираем, – сказала Светлана, – а у них нет, но они всё выбирают и выбирают, никак не выберут. Совсем нас эти гуси игнорируют, – добавила она, посмотрев на часы – и все вместе они рассмеялись. – Хватит уже этот сушняк, давайте беленькой по пятьдесят грамм.

– Я пас, – сказала Женя, – а то я на своем велосипеде не доеду.

– Вольному – воля. Давай, Крупнова, за тебя. Так! Про яблоки-то я и забыла. Светлана встала и медленно пошла, сдвигая розовым сапогом лежащую сплошным ковром падалицу. Женя быстрым цепким взглядом оценила замечательную женскую фигуру, небрежную одежду и безвкусное, на её взгляд, сочетание розового и зелёного.

– Ты что, плохо себя чувствуешь, Жень? – быстро наклонившись к ней, тихо спросила Татьяна, – и вино по чуть-чуть, и не ешь ничего. И у нас вчера тоже.

– Да не хочется что-то, с утра сладкого похватала, а потом с Машей на велосипедах по жаре – аппетита совсем нет, – ответила Женя.

– Поня-атно. А как там Мария наша занимается последнее время?

– Вы знаете, интерес появился. С произношением тоже прогресс, думаю, в школе всех удивит. Я возьму оба велосипеда и пойду поищу ее.

– Не нужно её искать, с подружками она.

– Неудобно как-то, я за ней ехала, а оказалась тут, за чужим столом.

– Ни за каким не за чужим. Мама твоя как, уехала уже?

– Ну да, ее надолго не хватает. Неделя – и опять в Ковров. А дом бабушкин разваливается.

– Жень, я помню, бабушка уезжала в Венгрию, а похоронена она здесь?

– Ну да, и бабушка, и дедушка, и братья мамины – наших там много.

– А ты когда собираешься отсюда? Мы-то во вторник уже трогаемся, всё, первое сентября…

Светлана вынесла из дома миску с яблоками, от жёлтых до ярко красных – видно, выбирала – поставила на стол и посмотрела на участок: – Сукин кот!

– А может, у него там любовь? – спросила Евгения.

– Какая-нибудь прекрасная Серая шейка, – улыбнулась Татьяна.

– Серая жопка, – ответила Светлана, резко повернулась и перешла на крик: – Бру-уно! Ты су-укин бесполезный кот!!

Гусь не пошевелился.

– Это не любовь, это страсть, – сказала Татьяна.

– Умора, – улыбнулась Женя.

– Ну всё, достал меня этот персонаж сказочный, – Светлана, встала и, стараясь идти ровно, пошла к сараю.

Ключи Славиных висели на гвозде у входа в сарай, а тесак лежал на верстаке, и когда Светлана шла из сарая, Татьяна с Женей видели как край его поблескивал на солнце. Прикрыв собственную калитку, она дошла до калитки Славиных, закрыла её без стука, и медленно пошла вдоль забора, разделяющего участки. Через щели было видно, как фигура в светлом платье сначала двигалась, а потом замерла. Как только голова и шея Бруно пролезли в отверстие, Светлана с шагом ударила по ней высоко поднятым тесаком. Шея хоть и прижималась к доске, зажимая перерезанную жилу, но кровь уже ярко текла по белому гладкому перу. Бруно дёргался, пытаясь вытащить голову – кровь брызнула Светлане в лицо и на грудь – но она, уже успев поднять руку с тесаком, вторым ударом отсекла Бруно голову.

Татьяна и Женя увидели, как тело Бруно без головы отсоединилось от забора и, фонтанируя кровью, рванулось, побежало, и рухнуло на дорожке. Женя чуть привстала и, полунаклоненная, метнулась в сторону, стараясь успеть добежать до глухого угла, заросшего сорной травой и крапивой. Ее рвало с каким-то приглушенным звуком, видимо, она изо всех сил сдерживалась. Татьяна, бормоча «господи, господи», побежала в дом за водой, налила там кастрюльку и, боясь пролить, но все равно проливая, прибежала обратно, намочила край полотенца и протянула Жене. Отплевавшись, обтёршись и прополоскав рот, на ватных ногах та вернулась за стол. Когда Татьяна опять посмотрела на щелястый забор, светлое пятно ещё оставалось на прежнем месте, и она, понизив голос, спросила: ты что, залетела? Женя молча смотрела на забор, потом повернула голову к Татьяне и строго сказала: да.

– Поехали отсюда вместе с нами, – как бы сама себе сказала Татьяна.

Женя не отвечала. Светлое пятно за забором двинулось в обратную сторону. Светлана толкнула калитку тесаком, зажатым в правой руке. В левой у нее была голова Бруно. Лицо, платье и тесак были перепачканы кровью.

– Протри мне, пожалуйста, глаза, Татьяна, – сдержанно и строго сказала Светлана. Татьяна, взяв полотенце, подошла к ней и осторожными движениями стала протирать ей лицо.

– Чем оно у тебя воняет? – спросила с закрытыми глазами Светлана. Татьяна ахнула: – О господи, сейчас, погоди минутку, другое принесу. – Не надо, – остановила ее Светлана, – в душ пойду, а вы не уходите никуда, ждите меня, – и прошла вперед, бросила голову Бруно рядом с его телом, ковырнула ее сапожком, чтоб она встала вертикально, и повернула к душу. Слышно стало, как за кустами черноплодной рябины зашумела вода в кабинке из гофрированной плёнки.

– Мы во вторник уезжаем, поехали с нами. Нельзя тебе здесь оставаться, понимаешь сама-то? – пристально глядя на Женю, четким шепотом проговорила Татьяна.

– Понимаю.

– Рано утром, в шесть тридцать к нам.

– Я не могу ехать в машине, меня тут же выворачивает, – сказала Евгения.

– Довезем тебя до станции и поедешь на поезде, главное стартовать, а ему скажи, что уедешь с нами.

– Кому ему? – сердито спросила Женя.

Татьяна молча смотрела на неё, потом ответила:

– Кому сама решишь, тому и скажи.

– Спасибо, – Жене сейчас больше всего хотелось сбежать именно отсюда.

– А вот и труженики сельской механизации! – Татьяна обращалась к входящим в калитку двум мужчинам в рабочей одежде.

Один, Павел Никитин, блондин лет сорока пяти с крепкими плечами, прошел прямо к столу и, откусив протянутый ему Татьяной бутерброд, не выпрямлялся пока она его не поцеловала. Второй – русоволосый, высокий, худощавый мужчина с усами и не слишком ухоженной бородкой – Сергей Корецкий, муж Светланы, – поздоровался с Татьяной и, глядя на Женю, спросил, легко проговаривая её сложное отчество: – Как Ваши дела, Евгения Золтановна?

– Спасибо, прекрасно, Сергей Дмитриевич. А у Вас?

– Все хорошо. За два дня оживили два трактора за достойное вознаграждение.

Сергей Корецкий, до знакомства со Светланой и переезда во Владимир инженер-механик на крупном московском заводе, быстро стал для нескольких окрестных районов кем-то вроде главного специалиста по сельхозтехнике и ремонту механизмов. В последние годы, когда его таланты стали очевидны для всех, оставшиеся еще в районе полуживые кооперативные и частные хозяйства присылали за ним машину и увозили к себе на несколько дней. Там, в мастерских, на мехдворах или просто в сараях, похмельные механизаторы под его руководством разбирали-латали-налаживали технику, от лёгких на вид навесных граблей до тяжеленных, в рыхлом черном сале, двигателей комбайнов и линий по распилке леса. Работа его была, по местным меркам, весьма высокооплачиваемой: платили наличными по им самим установленной ставке, включавшей, к возмущению местного сельского народа, время на приезд, отъезд и обед.

– Подставляй лапы, полью, – сказала Татьяна, скормив мужу бутерброд.

– Нет, тут надо раза три и с хозяйственным мылом.

– Хорошо, садись тут, Света в душе, сейчас принесу тебе мыло. Сережа, как настроение? – спросила на ходу.

– Шикарное, очередная победа над злобным железом… Тут он увидел валяющегося в глубине участка Бруно и его поставленную на попа голову, подошёл к ней, поднял плечи и развёл руки, и так и пошел к умывальнику, рядом с которым за шторой шумел душ.

– Зачем, Света? Выбрала момент, да? – он мыл руки под рукомойником и смотрел на лежащие на скамейке платье и белье, испачканные кровью.

– Это не Света, это Серый волк, санитар леса, – отозвалась Светлана, но Сергей уже шёл к столу.

– Сколько, Паш, заработал в бюджет семьи? – Татьяна, как это бывает в таких семьях, спрашивала не для того, чтоб узнать цифры, и он, совершенно понимая это, отвечал что-то соответствующее, зная, что она услышит главное – стоящее за словами любовное чувство.

– Ничего нам, Татьяна батьковна, не обломилось, моё дело было осмотреть хозяйство.

– И об какое такое хозяйство можно было так руки выпачкать? – рассмеялась Татьяна.

– Дамы, ну и шутки у вас тут. Вы сколько выпили-то?

– Господин помещик и так уже получил моральную травму от сельской простоты, – сообщил Сергей.

– Вкусно закусываете, приятно посмотреть, – вставила Светлана, вернувшаяся за стол с головой, обмотанной красным полотенцем, – Серёжа, принеси, пожалуйста, ещё из холодильника.

– Поведай свои страдания обществу, Паш, – сказал Сергей.

– Прямо вот сейчас, за едой? – усмехнулся Павел.

– А что? Сцена была низкая, зато мысль высокая. Пошли мы ферму смотреть, а там ветеринару нужно было получить от бычка, ну… как бы выразиться, материал…

– Может, всё же потом?

– Нет, Паша, его уже не остановишь, – сказала Светлана.

– Не переживай, нью-москвич, – улыбаясь, ответил Павлу Сергей, – в природе грязи нет. Поставили верстак повыше, накрыли коровьей шкурой и прибили к нему с заднего торца деревянное сиденье от унитаза. Привели быка, он прямо рвется в бой, вскочил на верстак, и крепкая такая девушка-ветеринар в почти белоснежном халате поймала в дыру сиденья эту его штуку и подставила под нее ведро – всё! Процесс пошёл. А ещё и пошутила, но это уже точно не за столом. То есть вот она, наша реальность: сама мать-природа в виде натурального быка, символа жизни, в важнейшей для неё ситуации принимает желаемое за действительное. Или действительное за желаемое.

За столом все молчали.

– Его пример быкам наука, – сказала вдруг Евгения.

– Наука умеет много гитик, не забывайте об этом, мужчины, – добавила Татьяна.

– Ну, все прям искрят юмором, – удивился Павел Николаевич.

– Сельская фалософия! – добавил Сергей – ветеринарша эта, Ольга её зовут, живёт, между прочим, там, где всё, по мнению Павла Николаевича, погибло и разорилось, но она не хочет замечать этого, хорошо ей тут и всё.

– У нас Сергей Дмитриевич про каждую ветеринаршу знает: какой плохо, а какой хорошо, – сказала Светлана.

–  А что? Ветеринарша заботится о быках, должен же кто-то позаботиться иногда и о ветеринарше, – тоже решил пошутить Павел, но никто не засмеялся. Татьяна пристально смотрела на мужа.

–  Паш, а как же бедный бычок, когда очухается.

– Он не очухается, Тань, не переживай, – ответила Светлана, – они живут, не приходя в сознание.

– А мы ведь тоже не в адеквате, видим вот твои красные яблоки, которые отражают, можно сказать отвергают, красный цвет и ни фига сами не красные. И так всё вокруг, нам главное не правда, а чтоб вкусно.

– Ну, значит, ты, как и Серёжа, уже готов к сельской жизни. Говорят, крутым помещиком будешь, Павел Николаевич?

– Что ты, у нас в семье главное – это политическая карьера, а мы простые селяне, пейзане, забавляемся тут себе…

– Ой, ой, это кто тут одинок, заброшен с детства…

– Погоди, Крупнова, погоди, сколько земельки-то собрали, Павел Николаевич?

– Тебе что, это интересно? – спросил Павел.

– Очень. У меня тоже хозяйство какое-никакое, ты мелкого хрестьянина не унижай, помешшык.

– Любознательная какая… ну… Три деревни душ крестьянских.

– А можно, барин, в гектарчиках?

– Ну, хорошо. Давай в гектарчиках… Примерно, где-то десять тысяч.

– Гектаров? Солидно. И сколько туда уже вбухано?

– Ну… мать, тебе прям всю бухгалтерию…

–  Давай, Паш, выкладывай, – чётко заявила Татьяна.

–  Ладно, скажем… если с коровами и хозяйством, то больше, все ж таки, лимона зеленых денег, – ответил после заминки Павел Никитин.

– И?..

– Что «и»?..

– И?..

– Не «и», а нужно еще два.

– И?..

Никитин засмеялся:

– А потом ещё. Я вижу, ты хорошо разбираешься в сельском хозяйстве, вопросы такие основательные задаешь…

– И?..

– Да не знаю я, Свет. Пока что всё не то. Может быть, вообще нельзя было в это дело вкладываться.

– Во-от они, трезвые слова, ваше благородие! – сказал Сергей.

– Вот, Таня, опять укусили, – сказал Павел Николаевич.

– Если тебя опять укусили, значит ты вкусный, – сказала ему Татьяна.

– И где они, твои гектары, Павел Николаич?

– Рядом с Судогдой, километров семьдесят отсюда.

– И как там к тебе народ?

– Со всем уважением и заботой. Как к любимой дойной корове, – засмеялся Павел.

– Доиться не будет – забьют на мясо, – уточнила Татьяна.

– Не исключено.

– А как же протест советского колхозника против нового буржуя? Не пожгут?

– Некому там жечь, Серёж. Как и у тебя тут. Молодые уехали, прочие спились.

– Спились – это не препятствие, чтоб пустить весёлого красного петушка, золотого гребешка, – сказала Светлана, – или у тебя вот прям тишь да гладь?

– Сначала было всяко: то на пузе приползут, а то в драку… Начали мы прижимать торговцев палёной водкой, трёх хмырей, младшему всего шестнадцать, тощий и самый агрессивный. Угрожать мне стали. Ну, я обратился там, к кому надо. Приезжаю как-то в райцентр, в Соколовскую администрацию. Разговариваем на ступеньках с начальником РУВД, Виктором Викторовичем таким, подполковником. Подъезжает джипец черный, выходит оттуда мой Гена, в рубашке, рукава засучены, весь в правильных наколках, вежливый такой, и говорит: привезли, Павел Николаевич, в багажнике лежат, посмотрите. Спускаемся к машине, подполковник за нами. В машине сидят двое Гениных друганов, смотрят мимо, не здороваются, а в багажнике лежат трое моих торговцев. Гена сотоварищи каждого обвязал вокруг шеи цепочкой, от одного к другому, и на цепочке их гуськом по деревне провели, чтоб народ видел, в багажник сложили и привезли сюда, на встречу. Картина такая: хрипят, просят отпустить, малой прям тут, в багажнике, описался. Гена говорит: «Не просите, парни, хана вам». «Самое простое, – говорит мне, – их в речку бросить, знаем тут омуток подходящий». На серьёзе, без прикола. Подполковник стоит рядом, бледный, по стойке смирно. «Но если хотите без мучений, – говорит Гена, – то пристрелить и в леске закопать, решайте». Я говорю: «Сделаем как скажет Виктор Викторович, мы его давно просили решить». Гена, не глядя на подполковника, смачно харкнул прямо ему под ноги. Тот вроде как не заметил и говорит: «Меня тут с вами уже полгорода увидело, вслед за ними потом в этом леске закопают. Даю тебе, Павел, офицерское честное слово – больше с ними вопросов не будет». Гена багажник захлопнул, сел в джип и говорит мне в окно: «Мы с легавыми не работаем», – и заводит машину. Я ему поспешно: «Гена, спасибо, отвези их и положи у конторы, не развязывай только, пусть полежат, я через час вернусь и сам займусь с ними». Гена посмотрел в окно на меня так внимательно-внимательно и сказал: «Работа сделана», – и газком на нас, фраеров холёных, из своей выхлопной дунул. С тех пор там тишина и всемерное содействие моим начинаниям. Двигатели с зерносушилки, которые украли – взяли вдруг и вернули. Диски с лесопилки нашлись. И пропавшие плиты перекрытия от силосных ям тоже отыскались. По щучьему велению.

– О, русские богатыри! Бетонные плиты перекрытия украсть!

– И вернуть!

Сергей вдруг встал и пошел к той самой щели в заборе со Славиными. Подошел, наклонился и стал вглядываться в чужой двор, потом выпрямился и крикнул: – Там в щель река видна, поблескивает, понимаешь? Он на реку глядел.

– Да, на реку, как она задницей вертит, река эта.

– Я тебе говорю, он на реку смотрел, она блестит, завораживает, иди сюда сама посмотри.

– Нечего мне там смотреть. Меня не завораживает.

Павел тоже встал и пошел к Сергею, потом крикнул оттуда:

– Да, ребята, река видна, блестит!

– Так, вторая серия. Один серый, другой белый, два весёлых гуся, – пошутила Светлана. Татьяна невольно рассмеялась.

Жене было странно, что не так далеко от стола продолжает валяться гусиная тушка, голова стоит на дорожке, глядя в сторону застолья – не замечать этого было нельзя, но никто на это не реагировал. Она понимала: "не твоё дело".

Мужчины постояли и вернулись за стол. Налили ещё водки, Павел предложил тост за процветание сельских жителей. Потом Сергей за процветание городских. Потом расспрашивали Татьяну про ее знакомцев – московских чиновников с известными фамилиями. Женя решилась и стала прощаться, и Павел тоже подхватил: «Хочу домой, устал, ребята, как собака, смилуйтесь». Застолье развалилось. Сошлись на том, что сейчас отдыхаем, а к ночи костёр и продолжение на реке, Сергея просили взять гитару.

– Завтра, по просьбе столичных жителей, будет фуа-гра, – торжественно сказала Светлана.

Но ни вечером на реке, ни на следующий день не встречались. Утром во вторник трое Никитиных – Павел, Татьяна и их тринадцатилетняя дочь Маша, которую, к ее удивлению, мать посадила на переднее сиденье, – поехали, как говорила Татьяна, из дома домой. Женю подвезли до железнодорожной станции. Несколько раз останавливались по просьбе Татьяны, которая «что-то с утра не то съела» и чувствовала себя так плохо, что каждые пять минут требовала остановки, чтоб «пройтись немного» с Женей прогуляться до лесочка. Потом они опять залезали в машину, опять открывали окна и, пока Татьяна не заойкает, ехали очередные пару километров.

– Ну, вроде как полегчало мне, дочь, – сказала Татьяна, проводив Евгению на станцию, – давай, переселяйся назад, а я сяду вперед и поедем уже без остановок. И они покатили в свои Химки, вспоминая первоочередные, предстоящие в Москве дела, и даже не успели за двухчасовую дорогу все их хорошенечко обсудить и распланировать, столько их накопилось за этот суматошный, но такой удачный в этом году отпуск.

Женя просидела почти час на станционной скамье, потом перешла на другую сторону платформы и, сев на поезд «от Москвы», проехала до Засеки. Оттуда остаток пути до Поречья ехала на попутной, крепко сцепив зубы.

Глава 4

И откуда вы вдруг на свет божий повылезли, Новые Слова? Не было ведь вас никогда, и не думали мы услышать вас таких! Прямо рысью вы из столицы прискакали! Без предупреждения! А мы-то не готовы! И что вы, дикие, наделали?! Порушили одним разом и твёрдость нашу, и закон, и все идеи передовые, и быт, и прокорм наш справедливый. Вы прикончили трудовой рабочий строй, где человек проходит как хозяин необъятной родины своей! Проходил то есть, но всё, больше не проходит! Не жалко вам, ироды? А за что ж отцы-деды наши кровь свою проливали?! И как же это так вот, бочком да ненароком у вас, задохликов, вышло-то? Одними словами взять и перечеркнуть! Тихо-тихо, да вдруг рухнуло со страшным грохотом. Змея нашептала, да глина наша и возомнила, узнала по радио, да в газете написали! А нельзя Адаму с Евой лишнего-то знать, запретил Господь! Вот и побежали все кто куда, и утонули там в нищете. Хотели ухватиться за верную детскую дружбу, за взаимовыручку русскую святую – да и утопили её впопыхах, кто быстрее. Теперь Иванушка у болота пасётся, а Алёнушка у дороги стоит! А не надо из лужи пить! Родина-мать прямо сказала: отрываю вас, паразитов, от своей истощенной груди – сами теперь, сосунки бессовестные, ищите пропитания, защиты и опеки, а главное, денег, слышишь ты, козлина! Денег ищи, которые решат все проблемы, денег святых, которые совершают чудеса и благости, денег, ради которых идут на всё!..