Удивительные и невероятные приключения Ханни. История первая: «Друзья-флибустьеры»

1

…Величественный императорский пингвин неторопливо приблизился вплотную к Ханни. Опустил на кончик клюва круглые золотые очки, пристально посмотрел на неё, вздернув вверх правую мохнатую бровь, и произнес почему-то голосом бабушки: «Что же, милая барышня, проведёте два летних месяца со мной в загородной резиденции наших достопочтенных предков. Я надеюсь – вы готовы вести себя подобающе и в соответствии с нормами приличия, принятыми в кругу образованных и воспитанных людей. К коим, безусловно, относятся как ваши благородные пращуры, так и вы сами». После сказанного, пингвин в прощальном приветствии манерно приподнял свой красный цилиндр, элегантно развернулся и, пританцовывая, отправился вспять, покачивая в такт шагов фалдами черно-белого фрака…

Ханни проснулась резко, неожиданно для самой себя. Полежала секундочку-две, рассматривая многократно изученный узор лепнины на потолке своей комнаты и обдумывая увиденное во сне. «Почему пингвин? Эти пешеходные птички живут в Антарктике, а папина экспедиция в Арктике, куда на побывку к нему и собирается мама.… И что только не присниться умной начитанной девочке?» – подумала Ханни и спрыгнула с кровати, опустив по ходу ноги в мягкие пушистые тапочки. Остановившись у ночного столика, она допила короткими глотками вечернее молоко, после прошла к окну, где отдёрнула ночную штору и присела на подоконник. Обхватив руками колени, девочка уткнулась в них подбородком, и в свете яркой полной луны, задумчиво осматривая ночной пейзаж за окном, тихонечко шепотом стала напевать мелодию «Маленькой ночной серенады».

Мама улетала к папе в Гренландию на полярную научную станцию, где он уже как полгода «производил эксперименты по изучению глобальных закономерностей процессов развития отдельных биологических форм единой системы».… Папа долго перед своим отъездом пытался доходчиво объяснить «своей смышленой дочурке-бусечке» для чего он так далеко и надолго отправляется к «радостям» вечной мерзлоты. Всё, что смогла тогда воспринять одиннадцатилетняя девочка в этом занудном папином оправдании, можно было охарактеризовать одним, ну возможно двумя словами, – какая чепуха! Ведь именно из-за этих самых «закономерностей процессов…» ей и предстоит провести целых, – подчеркиваю – целых, два месяца с бабулей в её доме, и главное – по её правилам.

«Родители, ну почему вы меня так не любите» – подумалось, было Ханни, но тут же она отогнала эту злую гадкую мысль обидевшегося ребенка. Ханни своим безошибочным детским чутьем всегда и везде, как бы далеко от неё не находились родители, чувствовала их безмерную любовь к себе, отвечая им в ответ всей нежностью своего маленького сердечка. Вспомнив то радостное возбуждение, охватившее маму в эти несколько последних дней перед отъездом, она представила, зажмурившись от удовольствия, как будут счастливы, встретившись, папочка с мамочкой на этом далеком мысе Моррис-Джесуп.…

Но подспудная мысль о её поездке к бабуле вернула Ханни из детских пасторальных картинок к полотну реальной жизни.

Бабушка Марго, баронесса, – первая, и пока единственная в истории страны, женщина-министр просвещения в правительстве Его Величества, сенатор и глава Парламентского комитета по науке и образованию, почетный академик Королевской академии наук, дочь и жена Нобелевских лауреатов и … так до бесконечности. Не человек – монумент! Сфинкс женского рода, не меньше, как шутил папа. Когда бабушка вносила свою персону в залу, именно вносила, а не входила, и всматривалась с прищуром в окружающих её людей своим пронзительным взглядом, папа говорил, что всем хотелось немедленно поклониться ей до самой земли, а после присесть в глубоком книксене с подобострастным выражением на лице особой почтительности.

Зная о таком шутливом отношении к себе со стороны зятя, возможно единственного человека, кто действительно не мандражировал в её присутствии, бабушка поддерживала с мужем своей единственной дочери нарочито уважительные, но при этом ровно-прохладные, отношения. На уровне дипломатических представительств, как вновь острил папа. Была одна главная причина, по которой бабушка ни как не могла до конца принять зятя. Вся проблема заключалась в том, что бабуле очень хотелось стать еще и… матерью Нобелевского лауреата, и дочь еще в школьную пору своими ранними успехами в изучении законов движения квантово-полевых систем давала все основания своей матери реально рассчитывать на получение в будущем этого «почетного титула».

Но, будучи юной аспиранткой, девушка без памяти влюбилась в голубоглазого красавца, уже тогда известного молодого ученого-биохимика, с оригинальными научными взглядами и ну, очень-очень, свободолюбивым независимым характером. После кратковременного бурного романа, наперекор материнскому запрету, она вышла за него замуж. Правда при негласной поддержке отца, с которым и составили дочь с будущим зятем тайный заговор. После же бракосочетания, молодая жена увлеклась научными изысканиями своего мужа и решила стать для него верным помощником, «отложив» на время свою карьеру ученого в нижнюю шуфлядку рабочего стола.

Сказать, что бабушка была очень недовольна таким выбором дочери, это всё равно, что сравнивать мяуканье котенка с голодным рыком «хозяина саванны». Ханни, не будучи конечно свидетелем этой сцены, всё же живо её себе представила, отчего «мураши» стройными рядками побежали по спине, и девочку передернуло, словно от озноба.

Итак, мизансцена следующая – двери распахиваются с грохотом пушечной канонады, в здание влетает ураган под кодовым наименованием «Её сиятельство, бабушка Марго». Грозная баронесса останавливается прямо в центре зала, бросает замораживающий всё живое взгляд на дочь и голосом оперной примы на самой высокой ноте произносит: «Эльза! Как же ты, неблагодарная девчонка, посмела так оскорбить меня и предать идеалы борьбы с невежеством! Иметь такие успехи в науке и бросить всё на полпути! Ты нарушаешь вековые традиции нашей семьи, и тем самым плюешь в душу всем своим великим предкам. Дочь, ты разбила мне сердце! Я удручена и разочарована!» После этого экспрессивного монолога бабушка с глубоким шумным выдохом: «А-а-а-а-ах!!!», обхватывает себя за плечи, выставляет вперед правую ногу, «вздымает ввысь очи», а по её щеке скатывается маленькая хрустальная капелька слезы. Пауза. Долгая молчаливая пауза…. Затем мамочка, лукаво улыбаясь уголочками губ и озорно блестя своими васильковыми глазами, отвечает ей мягким тихим голосом, что именно только сейчас она и начинает, наконец-то, реализовывать свои мечты, а не её, бабушкины, желания….

Как бы всё там ни было на самом деле, решение мамы привело к долгой размолвке с бабушкой. Папа присвоил этой ситуации лаконичный научный термин – «продолжительная немая диета в отношениях». Размолвка продолжалась вплоть до рождения Ханни, и только внучка своим появлением на свет погасила конфликт и помирила бабулю с мамочкой.

Со временем, правда, маму стали беспокоить некоторые бабушкины действия, предпринимаемые той в отношении воспитания и образования внучки. Развеял мамины смутные сомнения папа, который выстроил четкую цепочку логических размышлений и в финале убедительно резюмировал – возможность стать тещей Нобелевского лауреата явно не имела для бабули Марго никакой ценности, а вот идея стать бабушкой Нобелевского… Тьфу-тьфу-тьфу! Мама даже говорить на эту тему категорически запретила бабушке. Та, вроде как, и согласилась с твердой позицией дочери, но её взгляд, по словам папы, был более чем красноречив: «Доченька – не суетись, я все решила»….

Нет, нет, дорогой читатель, вы только не подумайте, что у Ханни к бабушке имеют место быть сугубо негативные чувства и эмоции. Ну, что вы, как можно.…

Все это мы вам рассказываем только для того, что бы вы понимали ту атмосферу, так сказать, научной строгости и порядка, в которую придется на время окунуться Ханни – умной доброй девочке, беззаветно влюбленной в музыку и театр. Безусловно, уважаемый читатель, Ханни любит бабулю Марго… так, как может любить прилежная ученица своего строгого, преданного своему благородному делу, педагога – с уважительным обожанием, замешанным на трепетном желании ученика при случае … взбунтоваться, бросить вызов и вступить в спор с любимым учителем. И в этот момент ученик даже не подозревает, что тем самым он лишний раз доказывает своему учителю правильность избранного им пути – учить неразумное мыслить, искать, знать и уметь. Одним словом – наполнять пустое…

Глаза начинали всё чаще и чаще закрываться, и Ханни поймала себя на мысли, что сон всё же начинал брать верх над её взволнованным состоянием, вызванным предотъездными суетой и заботами. Сладко зевнув, не забыв при этом прикрыть рот тыльной стороной ладони левой руки, она спрыгнула с подоконника и направилась было к своей кровати, как из левой бельевой корзины донеслось писклявое ворчание, остановившее Ханни на половине пути. По обе стороны от двери в гардеробную стояли две большие бельевые корзины, которые были приспособлены, если можно так выразиться, под спальные места для двух её подопечных, а по меткому маминому выражению – в них были «обустроены комфортабельные лежбища для двух отъявленных авантюристов»…

Около двух лет назад папа вернулся домой из долгой командировки на Мадагаскар. На этот африканский остров он ездил в качестве одного из научных экспертов в составе международной комиссии, которая в свою очередь вела расследование деятельности выявленной сети подпольных лабораторий, в которых проводились запрещенные опыты над животными. Он вошел в дом немного смущенный, с видом провинившегося ученика, внеся с собою переносной контейнер, который обыкновенно используют для перевозки животных. Мама с любопытством осмотрела папу и, приподняв правую бровь, молча, одними глазами, задала понятный ему вопрос: «Чтобы это всё значило, милый мой супруг»?

Отец оставил контейнер у входа, быстрым шагом приблизился к маме, крепко её обнял, поцеловал и скороговоркой произнес: «Здравствуй, одуванчик! Прости меня, но я не смог поступить по-иному. Откровенно говоря, я пока не знаю, что мне с ними делать, но предчувствие мне подсказывает –толковая идея витает где-то рядом».

Ханни в это время, прибежав на голос отца, остановилась за одной из колонн холла и с любопытством ожидала дальнейшего развития событий.

Мама приблизилась к контейнеру и спросила отца: «Позволишь открыть? Я надеюсь, Генрих, это не ящик Пандоры, из которого мы выпускаем страшно подумать что».

– Поверь мне на слово, они тебе понравятся! – с улыбкой ответил папа.

Мама в ответ иронично хмыкнула и осторожно приоткрыла дверцу контейнера, поспешно отойдя в сторону.

Несколько секунд спустя из приоткрытой дверцы контейнера появилась симпатичная мордочка зверька похожего на суриката усердно обнюхивающего воздух. Ещё спустя несколько мгновений зверек медленно, озираясь по сторонам, вышел целиком из своего укрытия и уселся на задние лапы в полуметре от дверцы контейнера, накрыв передними лапами свою голову и замерев в таком положении словно статуэтка. Через секунду-две из контейнера буквально пулей выскочил второй зверек и, уткнувшись в первого, мгновенно развернулся и прижался к его спине своей спиной, прикрыв также передними лапами голову. Эти зверьки, застывшие в описанной композиции, по своей природе происхождения были действительно близки к сурикатам из пустыни Калахари, но по своей сути они являли собой новую разновидность этих млекопитающих из семейства мангустовых. Во-первых, они для своего возраста были весьма значительно крупнее своих пустынных сородичей. Во-вторых, их мех был куда как длиннее и гуще, от чего при первом взгляде они очень напоминали мохнатые плюшевые игрушки. В-третьих, и что самое главное, – это их совершенно невообразимый окрас. Появившиеся из контейнера зверьки были настолько пестры, что от этой яркой радужности просто рябило в глазах. Разнились они между собой только по форме узоров своего окраса. Узор первого суриката представлял собой скопление разноцветных пятен, напоминавших скорее хаотичную смесь клякс и брызг. Словно некий маляр размахивал вокруг себя кистью, поочередно обмакивая её в разные банки с красками всевозможных цветов, а в это самое время сурикат случайно пробегал мимо по делам и оказался под этим цветным ливнем. Узор второго суриката был математически точно по линейке вычерчен в виде поперечных полос, будто у зебры, но только полоски его были все, конечно же, разных цветов, – эдакий морячок в цветастой тельняшке.

– Как ты понимаешь, их в привычную среду обитания выпускать нельзя, – грустным голосом произнес папа, обращаясь к маме, и закрыв дверцу контейнера, добавил, – Они там не выживут, что логично как таблица Пифагора. В течение первых же суток своего пребывания в дикой природе их либо погубят свои же сородичи, либо они разнообразят обеденный рацион хищников.

Недолгая тишина, возникшая после сказанного папой, неожиданно была прервана громкими словами дочери.

– Они останутся здесь, у нас. Я беру над ними опеку! – заявила Ханни, выйдя из своего укрытия.

Родители с нескрываемым удивлением посмотрели на дочь – их поразил её весьма взрослый решительный тон, явно нетерпящий возражений.

– Как ты себе это представляешь? – неуверенно возразила мама, растерявшаяся на мгновение от неожиданного поведения дочери.

Ханни смутилась, робко посмотрела на маму и мягко добавила: «Если конечно вы не возражаете. Я вас очень прошу. Они такие беззащитные! Я постараюсь их вырастить и воспитать, с вашей, конечно же, помощью».

– Вот как?! – вопросом ответила мама, придя уже окончательно в себя, и обернувшись к папе, иронично спросила у него: «Не маловато ли будет, профессор? Субъектов только двое! Может у вас ещё что-нибудь припасено для меня за дверью? Давайте, дорогие мои, добивайте маму уже окончательно, чего уж там?».

Ханни подбежала к маме, обхватила её за талию, крепко прижалась к ней и тихо произнесла: «Но выпустить их, как утверждает папа, мы не можем. Отдавать зверьков в зоопарк, в приют или ещё в какую-нибудь благотворительную контору нельзя – это если не подло, то уж точно не гуманно. Поэтому их необходимо… оставить у нас». На мгновение задумавшись, она повернулась к отцу и продолжила: «Помнишь, папочка ты объяснял мне, что такое жизненный парадокс? Я только что окончательно разобралась в этом вопросе. Вот он, пресловутый парадокс, – чтобы спасти жизни этих сурикатов, необходимо лишить их свободы. Если это так, то пусть они остаются вне свободы у нас, под нашей опекой. Здесь им будет куда как лучше, чем где-либо».

Отец подхватил на руки дочку, обнял её и ответил: «Ты права, душа моя, это и есть пример парадокса. Я очень горжусь тобой, милая моя бусечка, но ты же понимаешь, что опека и воспитание этих созданий – это труд, ответственность, и… снова труд. Причём труд совсем не творческий. Пожалуй, наоборот, – труд рутинный, с однообразными ежедневными повторами, где ошибки могут заканчиваться следами укусов и шрамами. Готова ли ты к этому, мой великий гуманист?».

– Да! Я прекрасно осознаю, что они не игрушки, они – живые, а поэтому никаких игр, всё будет по серьёзному. Помогите мне только немножко поначалу.

Папа поднял правую руку, и с трудом сдерживая смех, торжественным басом произнёс: «Я согласен. Голосую за то, чтобы оставить сурикатов в нашем доме!».

– Я так же голосую – «за»! – радостно вскрикнула Ханни и, спрыгнув на пол, также подняла вверх правую руку.

Отец с дочерью с надеждой посмотрели на маму и замерли в ожидании её решения, которое было, как понятно всем нам, решающим. Мама после некоторой паузы размышления глубоко вздохнула, после чего подняла левую руку и мягко произнесла: «Я – за милосердие». Но тут же строго добавила: «Но правила и порядок в доме никто не отменяет. Более того, предупреждаю вас заранее – контроль дисциплины с сегодняшнего дня усиливается! Уговор?».

– Ура! Уговор! – быстро на ходу согласилась Ханни, подбегая к сурикатам.

Зверьки к этому моменту более-менее освоились на открытом пространстве холла и уже сидели рядком, с интересом наблюдая за развернувшейся семейной дискуссией. Понятное дело, что их интересы напрямую совпадали с желанием девочки, и сурикаты молча с надеждой «болели» за неё. Рассматривая внимательно сурикатов, Ханни после могла поклясться, что в тот самый момент полосатый сурикат подмигнул ей в ответ левым глазом, а пятнистый сурикат вежливо улыбнулся, и она была уверена, что ей это точно не показалось.

– Мальчики или девочки? – спросила Ханни, не оборачиваясь к отцу.

– Мальчики, – ответил тот.

– Ну, что ж, джентльмены, – обратилась Ханни к сурикатам с явно выраженными нотками педагогического поучения в голосе, – Прошу следовать за мной. Я проведу для вас экскурсию по нашему… и уже вашему дому, а также расскажу о правилах поведения, принятых здесь. После сказанного, не оборачиваясь на них, она вышла из холла. Сурикаты неожиданно подскочили и резво засеменили за девочкой, будто бы прекрасно поняв сказанное ею.

– Спасибо, одуванчик, что поддержала меня, – ласково сказал папа обнимая жену, после того как они остались в холле наедине.

Мама положило голову ему на грудь и, зажмурив глаза, с улыбкой заговорила: «Когда Ханни выскочила из-за колонны, и заговорила этим страшным тоном моей мамули, я действительно поначалу растерялась. У меня было стойкое ощущение, что из-за колонны вышла баронесса Марго. Человечество второй такой «статс-дамы» не выдержит и нас с тобою за это не простит».

– Возможно, нас с тобою будут помнить только-то потому, что мы родили такую прекрасную девочку. Хотя если откровенно, когда она скомандовала сурикатам идти за ней, я чуть сам вприпрыжку не поскакал вместе с ними. Да, генетика знает свое дело, многое нашей дочери передалось от бабули. Спасите наши души! – весело ответил папа, и родители звонко рассмеялись, после чего затихли в долгом нежном поцелуе…

Благо описанные события происходили в летний период, когда Ханни, будучи на каникулах, отдыхала от учебы в гимназии. Кроме времени, отданного на дополнительные занятия музыкой, всё остальное своё свободное время она направляла на уход за своими подопечными, их обустройству и адаптации к жизни в новых условиях. Одновременно с практикой она параллельно засела за изучение теоритической базы имеющихся знаний о сурикатах. Кропотливо прочитав учебники и популярную литературу на заданную тему, Ханни перешла к штудированию научных монографий и профессиональных исследований. Этот период изучения сопровождался постоянными вопросами к родителям, естественно большая часть которых, доставалась папе. Причем скорость задаваемых вопросов, иногда достигала пяти в минуту. Порою, прибегая к отцу за ответом на очередной вопрос, она внимательного его выслушивала, и убегала в свою комнату, но, не добежав до неё, возвращалась с новым вопросом,… и так могло повторяться не один раз. В результате интенсивного, не по-детски усидчивого обучения, Ханни за короткое время стала обладательницей фактически всех знаний, известных на тот момент людям о сурикатах. Любуясь и гордясь делами своей столь увлечённой дочери, папа, как-то раз за домашним ужином, присвоил Ханни звание эксперта, а после рекомендовал своим коллегам и друзьям обращаться к ней за советами по вопросам организации воспитания, питания и домашнего ухода за пустынными хищниками семейства мангустовых….

Долгое время для Ханни имело место быть проблема имён своих питомцев, которые она весьма долго подбирала для них. Внимательно и скрупулёзно наблюдая за ними в жизни, изучая их характеры, Ханни очень хотелось, чтобы их имена соответствовали именно личности каждого из сурикатов, а не являлись простой фантазией и выдумкой опекунши. Надо сказать, что характеры зверьков, ой-ой-ой, как были разительно отличны друг от друга, также как и узоры окрасов их тел.

Полосатый сурикат – был эмоциональным фейерверком, авантюрный склад его характера нередко вынуждал его поначалу вскакивать и бежать, и уже по дороге разбираться – куда и для чего. Бойкий и резвый храбрец, тем не менее, он был весьма сообразителен, романтичен и галантен. Мог мимоходом внезапно остановиться и долгое время восхищенно рассматривать оттенки распустившегося после дождя цветка, или усердно гнаться за пролетевшей мимо бабочкой, чтобы лучше изучить линии её раскраски, а после долго задумчиво глядеть вдаль до появления в уголках маленьких капелек слез. Когда же Ханни делала что-то необходимое для него, он неизменно в благодарность кланялся ей за это, по крайней мере, ей всегда так казалось. Папа считал его бесшабашным артистичным чудаком, готовым, как ни странно, на жертвенность ради идеала, пусть даже и выдуманного самим же для себя.

Пятнистый же сурикат – был хладнокровно рассудительный, и даже можно сказать крайне расчетливый. Казалось, что перед каждым своим действием он брал короткую паузу, словно обдумывая различные вариации возможного, и быстро плёл логические цепочки своего плана, а после, как выверенный механизм, педантично реализовывал этот план. Однако при всей своей осторожности и расчетливости, пятнистый зверек мог быть отчаянно отважным. Бросаясь в потасовку из-за какой-нибудь мелкой несуразицы, на взгляд сторонних обывателей, он боролся остервенело, как говорится «до последнего когтя и клыка», не отступая ни на йоту. Ханни сама была очевидцем, как пятнистый сурикат повздорил с соседским котом из-за выпавшего из гнезда на старом вязе птенца дрозда. Когда же соседский агрессор ретировался после заданной ему трёпки, сурикат помог дрозду забраться обратно в гнездо, прикрываясь, всё это время, от незаслуженных нападок местных пернатых. «Вот тебе и хищник! Поди-ка, не всё значит можно объяснить только голыми инстинктами» – рассудила мама, с интересом выслушав рассказ Ханни о случившемся. Но даже и тогда, в потасовке с котом, Ханни была в этом совершенно уверена, её подопечный рассчитал у себя в голове несколько возможных вариантов развития и окончания конфликта. К самой же Ханни пятнистый сурикат всегда относился подчёркнуто уважительно, и держал себя по отношению к ней, если можно так выразиться, с некоторым флёром покровительства. Этого суриката папа определил как таинственного аристократа-интеллектуала «сам себе на уме», но при этом обладавшего сентиментальной душой.

Мама же всех называла шайкой флибустьеров, при этом она включала в члены этой самой шайки и дочь. Как ни странно, но именно это название – флибустьеры – и закрепилось во всей округе за этой компанией после одного инцидента, о котором немногим после.

В конце концов, на праздничном собрании по случаю присвоения имён, которое Ханни организовала в один из выходных дней, когда можно было собраться всей семьёй вместе в большой гостиной, Ханни объявила имена сурикатов. Полосатого зверька нарекли – Сирано, а пятнистого – Просперо. Самим сурикатам, похоже, имена понравились, по крайней мере, никто из них вслух официально не возразил. Папа единственно заметил, что дочь, по всей видимости, страстно увлечена трагикомедией Елизаветинской поры и героической драмой в стиле неоромантизма, но выбор имён для сурикатов одобрил, поскольку те «в точности своих формулировок полностью отразили основные черты характеров изученных субъектов».

Необходимо обратить внимание уважаемого читателя на тот факт, что поначалу не всё так уж гладко складывалось в отношениях между сурикатами и юной опекуншей. Что, впрочем, и не удивительно, когда происходят столь разительные изменения жизненных устоев вместе с привычками прежних и новых обитателей дома. Сурикаты первое время весьма жёстко конкурировали между собой за внимание к себе со стороны Ханни и, чего уж скрывать, порою даже сильно вздорили. Вот тогда неопытной воспитательнице приходилось проявлять характер и принимать не популярные меры педагогического воздействия, разводя и запирая сурикатов по разным чуланам, одновременно лишая одного из них любимой морковки с сахаром, а второго – груши с мёдом. По прошествии времени, взрослея, конечно же, сурикаты поутихли и крепко сдружились, как между собой, так и со своей опекуншей. Но особенно поспособствовало рождению этой дивной дружбы одно драматическое происшествие, многочисленные рассказы о котором со временем переросли в одну семейную легенду о весёлых приключениях «друзей-флибустьеров»…

Произошла эта история без малого через год с момента появления в доме сурикатов. Наступил апрель, тот самый месяц года, когда зимние ощущения уже практически позабылись, но при этом ещё не окрепшее весеннее тепло, с прохладцей, так сказать, пока не позволяет подолгу нежиться под солнышком. Именно такая погода весьма хороша для пеших прогулок по оживающему лесу или парку. Вокруг столичного пригорода, где жила семья Ханни, произрастал великолепный древний лес, часть которого местные жители чудесным образом облагородили по всем канонам классических загородных парков. Первородная дикость леса, его хаотичная буйная природа, в связи с этим, безусловно, утрачивались, но при всём при этом неспешно прогуливаться по дорожкам и тропинкам такого ухоженного лесопарка было одно удовольствие…