И слов свечение

Еще вина. А в пальцах дрожь. Наверное,
Мне не хватает перемены мест и городов.

«Ещё совсем темно…»

Ещё совсем темно,
Сижу на прежнем месте,
Кафе Palette на улице Callo,
Сидим с дождем мы вместе.

Перед глазами rue de Seine
Под желтыми огнями,
Я в окружении мокрых стен,
Что спят за фонарями.

Вокруг не видно ни души,
Плетеных стульев вереницы,
Сырой асфальт с бутылочкой Виши,
Забытой кем-то. Мне не спится.

Так по утрам я коротаю время,
Я тихо наблюдаю за дождем
И думаю, какое, к черту, бремя,
С которым мы рассвета ждем.

Конечно, он когда-нибудь придет,
Погаснут фонари, проснутся стены,
Я не надеюсь, что мой страх пройдет
И не наступят в моей жизни перемены.

«Я ясно помню пыльный коридор…»

Я ясно помню пыльный коридор
Под лампочкой, горящей в полнакала,
И деда Мячина курящим Беломор,
Себя на сундуке, как-будто время встало.

Дед вспоминал те берега, где землю рыл,
А в коридоре тишина дремала.
Что в памяти искал, он находил
На карте пачки Беломорканала.

Я ясно помню пыльный коридор
И где-то за стеной Шульженко голос,
Дед желтым пальцем, согнутым в укор,
Выглаживал из пепла серебристый конус.

Я помню день, когда его не стало,
Я нес в слезах искусственный венок,
Ваганьково под белым покрывалом
И в горле застревал заснеженный комок.

«Качаться в поезде – приятная затея…»

Качаться в поезде – приятная затея.
Пейзаж в окне, и слышен стук колес.
Спать хочется, зевая и балдея,
Я что-то бормочу себе под нос.

И мысли скачут про мою беду,
Про грусть, которая необъяснима.
Я будто бы не еду, а бреду.
Пейзаж в окне плывет, как прежде, мимо.

В дороге мысли путаются легче,
Возможно, стук колес мешает их держать.
И хочется глотнуть чего-нибудь покрепче,
И, растянувшись на диване, крепко спать.

Экклезиаста вспомнить, засыпая,
Слова его про жизнь и суету.
«Согласен», – говорю себе, зевая,
И постепенно погружаюсь в немоту.

«Я помню вальс, что на Манчжурских сопках…»

Я помню вальс, что на Манчжурских сопках,
И Витьку, он под него чечетку отбивал.
Его сестру, которую я с нежностью и робко
В те детские накрашенные губы целовал,

Касаясь детскими руками, как слепые,
В те вечера, когда играли в докторов,
Желая разглядеть, те, впрочем, небольшие,
И признаки, и разницы полов.

Прошли года. Я часто города меняю,
Но с грустью вспоминаю, где б я ни бывал,
Как я ее, за плечи обнимая,
В уже недетские накрашенные губы целовал.

И почему теперь, я сам не понимаю,
Что в каждой женщине, которую люблю,
И словно в детстве в докторов играю,
Я в них его сестру невольно узнаю.

«Весь этот год казался мне паршивым…»

Весь этот год казался мне паршивым,
Но в чем его вина, сам не пойму.