Уроборос. Ожерелье эффекторов

Скот, что мучил близких, тот, что был постыл,
Захлебнувшись рвотой, к полночи остыл.

Кончена судьбина, ну а что там ждет:
Жажда или пытки – Высший разберет.

Тень-душа очнется, у златых ворот…
Рай ему заказан, кто же отопрет?

Нет, ему пониже, где погорячей,
Отольются слезы тех, кто был слабей.

Лишь отец, померший пару лет назад,
Спросит: – что ты делал, кто тебе был рад?

А в ответ – быдлячий взгляд из-под бровей:
– Я не знаю, батя. Как во сне, ей-ей…

И никто не вспомнит, только мать одна.
С облегченьем всхлипнет битая жена.

Тощие детишки выдохнут с трудом:
Больше тятьки нету, светел стал их дом[6 - Стихи автора.].

На здоровяка было жалко смотреть: поникший, сгорбившийся, с потухшим взглядом, дрожащей губой, он с трудом сдерживал слезы.

Марк приблизил лицо к физиономии незваного гостя и зашептал:

– Время прошло, у тебя уже своя семья. Скажи честно: кем ты стал в итоге – таким же, как он, а может и похлеще? Нечего ответить? Ну и правильно. Что тут скажешь? А теперь прикинь: ежели ты через отцовские побои превратился в конченого отморозка, думаешь, с Димкой по-другому будет? Нет уж, история всегда повторяется, уж поверь. Знаешь, кем он вырастет – подобным тебе, только злее в десять раз, и тьму эту он в мир принесет, за свои страдания на других сторицей отыграется. Подумай, сколько лиха совершит твой сын в будущем.

Молчание, только неровное хриплое дыхание никудышного отца нарушает тишину.

Марк слегка повысил голос:

– Так вот, Валентин, знай, люди разные бывают, одни слабенькие, а другие с таким стержнем рождаются – не согнуть. Если на человека давить каждый день, как ты на своего ребенка, одни ломаются, а другие, как Димка твой, только крепче становятся, но и злее, жестче, вот в чем проблема – ты уродуешь его личность. Хочешь, расскажу, как жизнь твоя повернется в будущем, один из двух вариантов?

– М-м…

– Ну, слушай, – парнишка поймал взгляд совершенно протрезвевшего мужчины. – Сначала он тебя боялся, как зверя, потом, когда подрос и увидел твое отношение к матери – стал ненавидеть, люто, до одури, но научился скрывать это. Единственное, что сейчас держит Дмитрия в рамках (хоть и с трудом), это осознание того, что ты, какой-никакой, но отец, что вы все еще почти семья (для него это слово много значит). Но это временно. Через пару лет, когда он созреет ментально, почувствует в себе зародыш мужского начала, в его сердце родится третье чувство к тебе – презрение, как к клопу-паразиту, который каждый день сосет жизни самых близких людей, разрушает их. А за презрением придет отторжение, неприятие. Вот это будет конец, точнее – приговор.

– Ч-чего? – голос папаши был еле слышен.

– Того! – Глаза эмиссара вдруг вспыхнули яркой лазурью. Двадцать шестого ноября, в четырнадцатый день рождения сына, ты в очередной раз притащишься домой на бровях, с теми же придирками, наездами, оплеухами, как обычно, не замечая, что все изменилось. Вот тогда он и убьет тебя.

Валет выпучил глаза, челюсть отвисла, только небритое адамово яблоко ходило ходуном.

Юноша безжалостно продолжал:

– И вот что поразительно, Валек. Это не будет случайная бытовуха. Нет, заранее зная, в какое чудовище ты превратишься в этот день, он все холодно спланирует, рассчитает и избавит-таки семью от демона. Точка. Внешне все будет обставлено, как случайность, поверь, у парнишки хватит ума на это. Полиция поверит – кому же охота копаться в грязных мелочах? Дело закроют мгновенно. Если тебе станет легче, скажу – вдвоем они заживут гораздо лучше. Счастливы не будут, конечно (при таком-то багаже памяти), но свет увидят.

Долгая пауза. Минута, не меньше. И вдруг тихий полустон из горла домашнего изверга:

– Ты говорил о двух вариантах, но рассказал только об одном.

– О втором знать не стоит. Он радикальнее, страшнее для тебя, но лучше для твоих родных, – юноша с волосами цвета снеговых облаков впервые отвел взгляд, бросил сухо, словно треснула щепка. – Ну, все, вали к своим гамадрилам. Разговор закончен.

Валет безропотно поднялся и как-то обреченно побрел к своему столику.

– А вот теперь смотри, – шепнул посредник, впервые коснувшись своей ледяной рукой кисти спутника, – видишь, на его пути, на полу лежит кусочек соленого огурца? Обронил кто-то.

– Да.

– Вот она – развилка судьбы, выбор одного из двух путей, о которых вопрошал этот несчастный. Если пройдет мимо – все будет, как предсказано мной, вплоть до убийства, а если поскользнется…

– Что тогда?

Малолетний консультант не успел ответить.

Подошва старого кованого башмака опускается на влажный раскисший ломтик на линолеуме, и ожидающий смерти от руки сына с грохотом падает оземь.

Секундная пауза, чье-то тихое хихиканье и…

– Смешно вам?! – мужчина, получивший жестокое откровение минуту назад, встает, потирая ушибленное колено. В его глазах крупными градинами закипают слезы, голос дрожит на пределе, в горле что-то клокочет. Кажется, еще немного и…

Так и есть – взрыв!

Дико взвыв, плохой муж и отвратительный отец опрометью бросается на улицу, прямо на проезжую часть. Сквозь незашторенное окно кафешки Алекс видит, как проносящийся мимо ослепительно-белый джип сбивает бегущего невесть куда человека, ломая кости, круша череп, подбрасывая вверх, как тряпичную куклу. Совершив полет по высокой дуге, уже мертвое тело падает на влажный асфальт противоположной полосы шоссе и по нему тут же с хрустом проезжает стремительное маршрутное такси – контрольный выстрел рока.

Финиш.

– А вот и вторая версия судьбы. Развилка пройдена, – Марк хмыкнул и цинично добавил. – Исполнено. Так им будет легче, да и на сыне не будет греха убийства.

Горст вдруг почувствовал, что его серьезно потряхивает.

– Каким бы гадом он не был – за упокой, не чокаясь, – чертыхнувшись, он наполнил стакан из-под сока до краев водкой и залпом выпил. – Уф-ф… Знаешь, не нравится мне здесь, совсем не нравится. Идем-ка ко мне домой. Тут недалеко, один квартал всего. Там и побалакаем.

Парнишка вытаращил на него глаза, наполненные странным ожиданием, затаенной надеждой:

– Так ты приглашаешь меня к себе?

– Да. А что тут…

– Ничего, – мальчик лучисто улыбнулся, – побежали!

– Вот он, – выдохнул Горст, указывая взглядом на старую пятиэтажную хрущевку. Словно в предчувствии чего-то пугающего, на него вдруг нашла странная нервозная говорливость. – Вот так живут ученые в этой стране. Все разваливается, с балконов камни летят, а навесы-то – еле держатся. Сюда, правее, к этой двери. Еще три шага, и…

– Стоп! – Мужчина послушно замер, и… – рвущий уши скрип. Через секунду, до предела обветшалый бетонный козырек над подъездом отрывается от стены дома, оставляя в ней обрывки обнаженных ржавых арматурин, и всей массой рушится вниз.

– Г-гос-споди… – выдыхает Алексей, понимая, что в то самое мгновение, он должен был оказаться в точности там, под обломками… если бы не оклик спутника. Неминуемая смерть. – М-мать моя… Как ты узнал? Ах, да… ты же…