И что теперь?

Виктор смотрел на Ольгу. В его глазах была грусть, которую он скопил за столько лет. Грусть человека, в котором лучик надежды угасал с каждым словом Ольги. Что было в его душе, знал только он. Двадцать лет он жил ожиданием встречи и вот в одно мгновение все рушилось. Не все, а главное – его вера. Любовь не могла быть разрушена, но она снова была обречена на одиночество. Сможет ли он с этим жить дальше? Сможет, раз столько лет жил, но будет тяжелее, чем раньше.

– Наверное, тебе лучше уйти, как и в прошлый раз.

– А может…

– Не может, – покачала головой Ольга.

– Ты что, Оля? – вступилась за Виктора Юля.

– Не вмешивайся, – резко ответила Ольга, – уходи Виктор. Спасибо за поздравление, за цветы, за то, что помнишь, когда у меня день рождения.

– Я никогда не забывал.

– Уходи, мне не нужно нового будущего.

Он, посмотрел на Ольгу, поднялся и направился к выходу. Обе женщины остались в комнате. Было слышно, как открылась и закрылась входная дверь.

– Ну и зачем все это? – спросила Юля. Она положила голову на ладони и внимательно посмотрела на подругу.

– Не хочу начинать все сначала. Зачем повторять прошлое, его нельзя повторить.

– В том же виде да, но, в общем, повторить можно. Ты сумашедшая, – тихо заметила Юля. Она подняла голову и взглянула за окно, где мелькали отблески рекламы. – Ты же сама не хочешь того, чтобы все осталось как прежде.

– Оставь меня в покое.

– Да я-то оставлю, а сама себя сумеешь оставить? Пришел любимый человек, пусть через столько лет, но пришел. Он же всю жизнь не мог решиться прийти, а когда решился, когда понял, что это необходимо, что он не может оставлять все в прошлом и жить им, при том для вас обоих, ты его выгоняешь. Зачем?

– Да не знаю, я! А что он приперся опять с этим дурацким букетом, опять пришел в тоже время. Он что не мог прийти в другое время? Как обычно приходят! Зачем все эти театральные постановки? Он, видите ли, пришел в то время, когда ушел двадцать лет назад. Да это было так давно, что мы уже изменились. Мы стали другими. Надо было тогда возвращаться.

В голосе Ольги не было истерики, не было обиды, было отчаяние.

– Ему возвращаться, а тебе бежать за ним, – философски заметила Юлька. – Да все мы стали другими за двадцать лет, но не изменилась любовь. Мы можем влюбляться в любом возрасте. Любовь не спрашивает, сколько нам лет. Тебе повезло, что он любит, ты любишь. Так что, ничего не изменилось. Мне бы так.

Ольга встала и снова подошла к окну. Она смотрела на ночной город; внизу по улице сновали машины, уличные фонари освещали пятнами света асфальт, по которому прогуливались люди, наслаждаясь последними теплыми вечерами, за которыми придут холодные и скучные дожди. Она столько раз смотрела на дождь из этого окна, наблюдая за его потоками, что уже привыкла. Но сейчас она боялась этой серости, так как дождь принесет с собой тоску, потому что она уже переступила точку не возврата, и надежда уйдет из ее сердца, из ее дома. Вот тогда в доме будет полная тишина, которая из ее слез, из сумерек, из ее прошлого будет сплетать паутину одиночества, с рисунком его лица. Лица не того молодого Виктора, а того, которого она видела сегодня снова. За двадцать лет его черты потускнели, но сегодня снова проявились, и беда была в том, что уже не отпустит.

– Я просто испугалась, – поведала она от окна, – испугалась не его прихода, а себя. Я уже привыкла жить так, как живу и любое изменение в жизни воспринимаю, как катастрофу.

– К такой жизни нельзя привыкнуть, с ней только можно смириться.

– Да! Да! Да! – повторяя, Ольга повернулась. – Смирилась, но это моя жизнь: тихая и спокойная. Мне в ней уютно.

– Тебе в ней погано.

– Это верно. Налей.

Юля наполнила фужеры шампанским, которое еще было в бутылке. Встряхнула фужер и, подняв, посмотрела сквозь него. Пузырьки поднимались и лопались.

– Вот так и мы, что-то пытаемся себе доказать, создавая вокруг себя видимость брожения идей, поступков, а когда добиваемся их претворения, они вдруг исчезают, лопаются, как эти пузырьки, словно их и не было. Иногда думаешь. А зачем все это было надо: суетиться, что-то изображать. Для кого? Для себя, чтобы потом понять что суета, не приносит радости.

– Это дает нам вкус жизни. Не дает превратиться в уксус.

– Если так, то ты в уксусе уже давно. В уксус можно превратиться раньше, чем бы того хотелось. И главное, что вкус будет ужасный не только внутри, но и проявиться на лице кислой миной, от которой всех воротит, и как следствие мы, понимая это, создаем видимость, что все замечательно, обманывая в первую очередь себя.

– Ну, тебе-то что! У тебя есть сын.

– Это правда, – голос Юльки потеплел. – Это позволяет мне не киснуть. А может быть и тебе?

– Что мне?

– Родить, – предложила Юлька.

– Нет уж. Дети должны рождаться по любви, а не для утешения старческого маразма.

– Согласна. Я когда рожала – любила отца моего сына. То, что было потом сейчас уже не важно, пережила, зато теперь, он у меня есть. А может быть его вернуть? Позвонить ему.

– Я не знаю его номера.

– Узнаем по справочному. Найдем.

– Нет. И не это главное. Что я ему скажу? Виктор возвращайся, я была глупа и передумала.

– Дважды глупа.

– Дважды глупа, – согласилась Ольга. – Но его стишок был тоже глуп, особенно на фоне опоздания. Нет. Никого я возвращать не буду. Что сделано, то сделано.

– Это уже твоя вторая глупость за сегодняшний день и третья в жизни.

–Ты думаешь, у меня не было других глупостей в жизни? – усмехнулась Ольга.

– Не знаю. Я говорила по отношению к Виктору.

Ольга подошла к столу и села. Взяла фужер, сделала глоток: – Что теперь рассуждать.

– А что тебе еще остается делать, как не рассуждать.

– Забыть.

– Не получится. Двадцать лет помнила, а за один вечер хочешь забыть.

– За один не получится, – снова согласилась Ольга, – но у меня теперь будет время, чтобы точно забыть, ну если не забыть, то хотя бы, не вспоминать.

– Ты сама-то в это веришь?

– Нет, конечно, – засмеялась Ольга, – но надо же себя в этом попытаться убедить, но хватит об этом. Моя глупость и мне с ней       жить дальше, коротать вечера.

– Да, вы с ней подруги.

– Ты себя имеешь ввиду?