Великая сталинская империя

3) меди (которую отчасти заменяет цинком)

4) олова

5) никеля

6) ванадия

7) молибдена

8) вольфрама.

У Германии много и можно у нее купить:

1) цинк

2) магний (для авиапром.)

(АП РФ, ф. 45, oп. 1, д. 28, л. 93)».

Записка приведена с сохранением формы и орфографии написания. Из того, сколько ценных металлов требовалось Германии для военного производства, можно заключить, насколько важен был Гитлеру союз с Москвой хотя бы на два года – до тех пор, пока не будет произведено достаточное количество танков, самолетов, радиотехнических приборов для нападения на Советский Союз. В соответствии с кредитно-торговым соглашением от 19 августа 1939 года, предусматривалось с ходу разместить в Германии заказов сроком на два года в счет кредитов на 200 млн марок и поставки советских товаров на сумму 180 млн марок.

Заключая эти промышленные соглашения, Сталин, оказывается, знал мнение полпреда в Берлине А. Ф. Мерекалова, который точно так же, как и Литвинов, считал чрезвычайно опасным слишком близкое сотрудничество с Германией – хотя бы в плане подрыва авторитета СССР на международной арене. Вызванный для отчета в НКИД в конце апреля 1939 года, Мерекалов был 21 апреля заслушан на заседании Политбюро. Он сказал, что имеет данные о подготовке рейха к нападению на СССР через 2–3 года.

Полпред с таким пессимистическим настроением явно не годился для проведения с немцами сталинской политики «китайских реверансов», потому Сталин оставил его в Москве. Вождь не любил, когда кто-то не соглашался с его точкой зрения, тем более по кардинальным внутри– или внешнеполитическим вопросам. С другой стороны, как известно, по «германскому вопросу» весной 1939 года он часто советовался с Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым. Но эти люди при всех своих внутренних возможных сомнениях вслух всегда поддерживали Сталина, и это укрепляло уверенность диктатора в своей правоте.

Об исторической драме Польши и последствиях для СССР сговора с Гитлером свидетельствовало и несколько противоречивое донесение от разведуправления Генштаба Красной Армии, полученное 8 мая 1939 года от резидентуры советской разведки в Варшаве: «По сведениям, полученным из немецких дипломатических кругов в Польше, Риббентроп 2 мая сообщил Клейсту: «Германия готовит теперь большой военный удар против Польши. Этот удар будет проведен в июле или августе с такой быстротой и беспощадностью, с которой было произведено уничтожение испанского города Герника…» (АП РФ, оп. 1, д. 454, л. 106–108).

Далее в донесении говорилось, что Волошин (глава автономного правительства Карпатской Украины, существовавшего с октября 1938 года по март 1939 года) и Реваи (министр автономного правительства Карпатской Украины) «сговорятся, чтобы в рамках венгерского государства учредить для Карпатской Украины автономию широкого размера… и пошлют на Польскую Украину оружие, снаряжение, а также хорошо организованные формирования сечевиков».

Понятно, что СССР и Германия были в курсе подготовки украинского националистического восстания в Польше в момент удара Гитлера. И под конец донесения в противовес сказанному высказывалось мнение, что «Военные акции против Польши непосредственно не противостоят…»

Сталин написал на шифровке, что она «противоречива и маловероятна…». В чем маловероятная – в подготовке националистического восстания в Польше, чтобы дать повод СССР «пойти освобождать угнетенных братьев-украинцев», или противоречивая в желании и одновременной неторопливости Германии при планировании нападения на Польшу? Ясно было одно: немцы не промедлят с разгромом Польши, как только заручатся нейтралитетом СССР. И Сталин это прекрасно понимал, просто не мог не понимать. На заключение пакта он шел не только с предвидением катастрофических последствий, но и со своими видами на судьбы Речи Посполитой.

Настал момент процитировать второй пункт «Секретного дополнительного протокола», подписанного в дополнение к пакту 23 августа 1939 года: «В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского Государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана. Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского Государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития». А дальнейшее развитие событий 28 сентября 1939 года показало, что Польша, как независимое государство, по решению Сталина и Гитлера, прекратила существование на 6 долгих лет. Если бы большевики и фашисты не столкнулись на полях сражений, то не известно, когда бы вообще возродилась Польша: германо-большевистское нашествие на нее могло оказаться губительнее татаро-монгольского.

Августовские документы 1939 года, хранившиеся столько лет в секрете, завершаются пространной записью германского посла Шуленбурга, в конце которой значится: «В заключение министр иностранных дел Германии подчеркнул твердую решимость фюрера в короткий срок так или иначе разрешить польский вопрос. Германская армия выступила в поход». Эту фразу можно расценивать как официальное уведомление о начале Второй мировой войны. Этот документ 29 августа 1939 года был вручен в Берлине советскому поверенному в делах. В Москве в изложении его получили 30 августа в 2 часа 30 минут. Но фраза «Германская армия выступила в поход» в изложении отсутствует. Однако для Сталина факт нападения на Польшу не был ошеломляющим и поразительным, что следует из второго пункта «Секретного дополнительного протокола», где судьба Польши уже была предрешена…

Помимо других спорных моментов, долгие годы скрывавшихся неосталинистами, апологеты КПСС заверяли, что Сталин единолично не принимал важнейших решений, а всегда обсуждал их на заседании Политбюро. Этим самым со Сталина снимается если не вся, что часть ответственности за многие его преступные решения против советского народа и международного права.

Судя по протоколам, в период политического кризиса августа 1939 года Политбюро собиралось всего дважды: 11 и 16 августа. Но в записях доверенных секретарей Сталина (Исторический архив, 1995,? 5–6, с. 48) отмечено, что члены Политбюро были у вождя 10 августа, 11-го его посетили для беседы только Ворошилов и Молотов, 16-го – Молотов, Берия, Деканозов, 19-го – Молотов, Микоян, Горкин, в тот же день – Молотов и Шкварцев. Визиты завнаркома иностранных дел Деканозова и будущего полпреда в Германии Шкварцева говорят о том, что Сталин с ними говорил об отношениях с гитлеровским правительством. Не забудем, что в записях секретарей не фиксировались встречи Сталина с доверенным окружением на его Кунцевской даче. Иными словами, большинство членов Политбюро не были посвящены в тайные замыслы Сталина заключить пакт с Германией. Есть даже свидетельства, что многие члены Политбюро о подписании пакта узнали на следующий день – 24 августа. Значит, фактами подтверждается, что диктатор вершил свою политику в окружении строго доверенных лиц. Важнейшие документы пакта обрабатывались и правились только Молотовым и Сталиным: на проектах и черновиках остались их пометки.

Практическую реализацию пункта пакта по захвату и разделу Польши начал Гитлер 1 сентября 1939 года. Сталин рассчитывал, что война будет затяжной, что поляки проявят стойкость и ослабят Германию. Да, поляки держались героически, но уже то, что 80 % их артиллерии имело конную тягу, говорит о многократном техническом превосходстве немцев.

2 сентября состоялось последнее заседание сейма II Речи Посполитой, на котором председатель Украинского народно-демократического объединения (УНДО), вице-маршал сейма, посол В. Мудрый и посол С. Скрыпник обнародовали заявление, в котором «заверили польский парламент, что украинский народ выполнит свой гражданский долг в отношении Польши». Тогда патриоты Польши еще верили в возможность спасения страны. Но они знали и о дружественном пакте между большевиками и немцами…

7 сентября 1939 года Сталин в беседе с генсеком исполкома Коминтерна Г. Димитровым дал свое видение войны и заявил, что «война идет между двумя группами капиталистических стран (между бедными и богатыми сырьем) за передел мира, за господство над миром». Но Польша с 1933 года, когда в Германии начал укрепляться фашизм, меньше всего думала о мировом или европейском господстве. Сталин сказал Димитрову, имея в виду столкновение Германии с Польшей: «Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии было бы расшатано положение богатейших капиталистических стран, в особенности Англии. Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расшатывает, подрывает капиталистическую систему».

В этой же беседе Сталин охарактеризовал Польшу, как фашистское государство и намекнул на возможность расширения СССР за счет польской территории: «Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы – одним буржуазным фашистским государством меньше! Что плохого было бы, если бы в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую систему на новые территории и население?»

Сталин не мог забыть и простить полякам их многолетнюю подрывную деятельность против западных областей CCCР, помнил о военной организации ПОВ, давшей повод для многочисленных репрессий среди военных Украины и Белоруссии. Помнил о неудачной польской кампании 1920 года. Об этом вскользь он, намеком сказал Ворошилову, когда Польша была разгромлена Гитлером: «Вот и решили польский вопрос, за который брались в 20 м году».

В соответствии с советско-германскими договоренностями Красная Армия 17 сентября вторглась в Польшу и начала занимать восточные части страны – Западную Украину и Западную Белоруссию. В тот же день польскому послу в Москве была вручена нота Советского правительства, в которой отмечались самые благие намерения – совсем не те, о которых Сталин доверительно говорил Димитрову 10 дней назад: «Советское правительство не может безразлично относиться к тому, что единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошены на произвол судьбы, остались беззащитными. Советское правительство считает своим священным долгом подать руку помощи своим братьям-украинцам, братьям-белорусам».

Эти во многом фарисейские строки в устах коммунистических правителей на долгие годы стали программными для идеологов, рассуждающих о гуманизме Советской власти и о ее жертвенной готовности помочь братским народам. Совсем иначе бы эти слова звучали в устах самих воссоединяющихся братьев. Отметим, что тогда украинцы на обоих берегах реки Збруч, украинская эмиграция в своем большинстве встретили акт Советского правительства как справедливый, в интересах украинского и белорусского народов. Бедное крестьянство и трудящиеся – особенно Галичины – действительно встретили советских солдат и офицеров хлебом-солью, поскольку верили, что с приходом Советской власти начнется для них лучшая жизнь.

Женщины на демонстрации в честь присоединения Западной Белоруссии к СССР

Однако не все разделяли эти надежды – особенно интеллигенция, знакомая со своими коллегами, которые в конце 1920-х – начале 1930-х годов уехали на Большую Украину и сгинули во время репрессий как «шпионы, националисты, враги народа». Репрессированные тоже уезжали с надеждой «строить новую жизнь».

Нота Советского правительства польскому послу взбесила Риббентропа и Гитлера. По заявлению СССР выходило, что большевики, введя войска в Польшу, выполнили миротворческую миссию, а вовсе не были агрессорами. Когда красноармейские батальоны перешли польскую границу, рухнули надежды украинских националистов (в частности, Андрея Мельника, ставшего лидером ОУН после убийства чекистами в Роттердаме Евгения Коновальца) на создание в Западной Украине если не независимого государства, то, по крайней мере, под протекторатом Германии. А ведь Мельник настолько поверил 15 сентября в Вене заверениям адмирала Канариса, что начал составлять список лидеров будущего украинского националистического правительства. Но рокот советских военных грузовиков в долинах Закарпатья развеял иллюзии Мельника и других. Большевистская реальность вскоре оказалась намного страшнее, чем предполагали националисты,

«Братья, мы объединились, чтобы вместе страдать под большевистским террором и духовным сопротивлением приближать час нашего освобождения», – говорилось в одной антисоветской листовке, написанной в довольно мягких тонах и разбросанной во Львове в начале октября 1939 года.

Советское правительство объяснило свою миротворческую ноту тем, что с 1932 года между Польшей и СССР существовал договор о ненападении, который в 1939 году был продлен до 1945 года. Так что у СССР не было дипломатического выхода и пришлось в прессе открыто осудить германскую агрессию против Польши и объяснить ввод советских войск миротворческими мотивами, стремлением подальше отодвинуть государственную границу СССР, чтобы обезопаситься от Германии. Но чтобы не обострять отношений с Гитлером, Кремль через несколько дней приказал советской прессе «прекратить бичевать фашистских захватчиков» и по возможности обходить эту тему стороной.

Тем не менее, по международным законам вышло, что СССР все же нарушил договор с Польшей и оказал немцам помощь, хотя вводил войска для защиты украинцев и белорусов. Вводил-то он их без ведома правительства и сейма Польши.

Важно вспомнить, как в статистическом исчислении происходило советское «вторжение-освобождение» – как его потом иронически назвали западные украинцы, поняв, что заблуждались в гуманизме кремлевских властей.

Польская армия была деморализована и на востоке страны не укомплектована, поскольку там проводилась мобилизация. Против ослабленных, почти небоеспособных сил под руководством командарма 1го ранга С. Тимошенко было выдвинуто 67 стрелковых и кавалерийских дивизий, 18 танковых бригад, 11 артполков. На обоих фронтах – Украинском и Белорусском – были задействованы более 600 тысяч советских солдат и офицеров, около 4 тысяч танков, более 5,5 тысячи пушек и 2 тысячи самолетов. Некоторые украинские современные историки не без оснований считают, что такое массированное вторжение можно считать необъявленной войной, вероломством. «С формальной точки зрения, – подчеркивает историк П. Брицкий, – это была война, где были бои, убитые и военнопленные».

Польские войска при всей их слабосильности оказали сопротивление столь «неожиданному освобождению», поскольку расценили его как вторжение. Однако сопротивление поляков не было единодушным, не все части вступили в бой с Советами. Было много пленных. О военных действиях недвусмысленно говорилось и в докладе Молотова 31 октября 1939 года на сессии Верховного Совета: «…Оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны немецкой армии, а потом Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора». Молотов также признал, что «наши воинские части кое-где имели серьезные столкновения с польским войском». По словам Молотова, потери Красной Армии в этом «освободительном походе» составили 737 убитых и 1962 раненых. По армейским донесениям, в плен были взяты 230 тысяч польских военных. Примечательно, что рядовые и унтер-офицеры, а также украинцы и белорусы, служившие в Войске Польском, были освобождены. Но более 25 тысяч польских офицеров были отправлены в концлагеря и расстреляны в 1940 году. Об этой трагедии будет рассказано в отдельной главе.

Немецкие и советские войска встретились до капитуляции Варшавы. По достоверным источникам, в знак совместной дружбы завоеватели Польши устроили парады войск в Бресте, Гродно, Пинске, Перемышле.

После захвата польской территории до оговоренных с Германией рубежей коммунисты первым делом занялись идеологической обработкой населения, не знавшего, что такое Советская власть. Достаточно почитать первые номера открытой львовской газеты «Вiльна Украина», чтобы понять пропагандистский настрой новой власти. Идеологи, всячески используя весь арсенал советской прессы, стремились показать положительные изменения на «освобожденной» территории. Заголовки «Безработные получили работу», «Рабочие железнодорожных мастерских осуществляют контроль над производством», «Хлеб для трудящихся Львова», «Установлена телефонная связь» – говорят сами за себя. Заметим, что и при поляках настоящие труженики Львовщины не сидели без хлеба, и телефон в городе давно был.

На западноукраинские земли потянулись работать интеллигенты из Надднепрянской Украины, поскольку своих кадров на новых территориях не хватало. Это была в своей основе украинская интеллигенция, многие выходцы из которой имели родственные корни в этих землях. Если до 1939 года здесь было 139 украиноязычных школ, то в 1940 году уже более 6 тысяч. И это было действительно одним из положительных явлений объединения двух Украин. Жаль, что временным явлением: после войны началась постепенная негласная русификация этих областей. Активное проявление украинских традиций представлялось как национализм, враждебный Советской власти.

Но это будет потом, а пока, в предвоенные годы, на присоединенных землях хватало других бед и горя. В частности, историк Орест Субтельный справедливо подчеркивает, что «поведение многочисленных советских чиновников, которые потоком плыли в Западную Украину, мало что сделало для обеливания образа нового режима. Привыкшие к «пролетарским методам» работы, они часто шокировали западников примитивностью и грубостью, которые были не к лицу носителям «передового социалистического строя». Хамовитые чиновники-деспоты мало заботились о том, как они выглядят в глазах западно-украинцев, поскольку вскоре после воссоединения земель были распущены все украинские политические партии, прекращена деятельность «Просвiти», а потом начались и массовые аресты с депортациями. Это происходило одновременно с улучшением медицинского обслуживания в сельских районах, с открытием украинских театров – под контролем коммунистических цензоров.

Народу вскоре пришлось распрощаться с мечтой о самоуправлении, о выдвижении на крупные руководящие посты своих земляков.

Новая власть на руководство «сажала проверенных партийцев» – в основном русскоязычных, что задевало национальные чувства и гордость истинных украинцев. Еще жестче дело обстояло с укомплектованием органов НКВД новообразованных областей (а их было шесть) и уездов,

6 ноября 1939 года вышли приказы НКВД СССР об организации органов Западной Украины, а также территориальной и железнодорожной милиции. Только в течение первой декады ноября 1939 года были присланы 400 человек – выпускников Ленинградского, Саратовского, Смоленского, Рязанского, Новочеркасского и других училищ НКВД. Эти кадры не знали языка и местных традиций, не имели практического опыта, что привело к нарушению даже советских жестких законов того времени и самоуправству. Так коренное население стало воспринимать Советы как колониальную власть и звать «москалями» и «совитами» не только чиновников, но и незначительную часть русскоязычного населения.

«Освоение Советами» западноукраинских земель явилось повторением событий, которые пережила Надднепрянская Украина в конце 20-х годов. Уже в начале 1940 года были организованы первые коллективные хозяйства (колхозы) в селах Сороцкое. Глещава, Ивановка, Застиночье и других. «Околхознивание» происходило насильно, что тоже не способствовало упрочению позиций коммунистов. Население относилось к власти с недоверием, в народе росли ропот и недовольство. У людей отбирали не только землю, полученную ими год назад, но и прародительскую, наследственную.

Для крестьян Западной Украины собственность на землю была традиционной особенностью их бытия. И тут вдруг рушили весь их уклад жизни. Органы НКВД насаждали среди запуганных доносительские настроения, чувство продажности, угодничества, что породило в народе мнение о саморазделении на «продавшихся москалям» и на «истинных украинцев». Это негласное деление по взглядам на власть привело в годы гитлеровской оккупации к росту отрядов ОУН и УПА, к переходу на сторону немцев тысяч оскорбленных и униженных Советской властью людей.

В период «околхознивания», с 10 февраля 1940 года начались массовые депортации из западных областей в северные регионы европейской части CCCР в Сибирь и Казахстан. До 10 апреля были вывезены 220 тысяч человек. Но людей высылали и раньше. Так, на 13 февраля в общем из западных областей Украины были депортированы 17206 семей (89062 человека, из них из Львовской области – 20966 человек, Волынской – 8858, Дрогобычской – 10593, Тернопольской – 31640, Ривненской ~ 7922, Станиславской – 9083), оставлены временно из-за болезней – 1457 человек, отсутствовали при проведении выселения – 2152, переехали в другие районы до начала выселения – 690, спрятались – 690, убежали – 34.

Второй кошмарный этап депортации начался 13 апреля 1940 года. Он охватил 320 тысяч человек. Некоторые отчаявшиеся отцы семейств уходили в леса: началось вооруженное сопротивление установлению Советской власти и методам ее правления. Это использовали ультранационалисты, работавшие на германскую разведку. В связи с этим с 13 мая в западных областях Украины и Белоруссии начали создаваться отделы по борьбе с бандитизмом.

23—30 июня Красная Армия вступила в Бессарабию и Северную Буковину. И сразу же начался третий этап депортаций, охвативший 240 тысяч человек. А еще ранее, для подавления недовольства, в декабре 1939 года на западноукраинской территории было создано 19 общих тюрем и одна внутренняя тюрьма. Прошло совсем немного времени, и народ в полуобезлюдевших селах пожалел, что 22 октября 1939 года голосовал за блок коммунистов и беспартийных (93 % голосов), созданный по заранее подготовленным спискам из верных коммунистов и чиновников Советской власти.

И все же объединение Украины в 1939 году имело при всех бедах положительное значение.