Дар речи

– Сколько раз мы с тобой спали вместе? – спросила она. – Ты же считаешь, я знаю…

– Одиннадцать.

– Двенадцать – что-то ведь значит? Двенадцать апостолов…

– Двенадцать врат Небесного Иерусалима, двенадцать колен Израилевых, двенадцать рыцарей Круглого стола, двенадцать фракийцев, убитых Диомедом…

– Значит, двенадцать – символ преодоления хаоса, символ космоса и спасения?

В прихожей мы снова поцеловались.

– Надо выпить, – сказала Шаша. – Что-то происходит, а что – не пойму…

Мы вышли на балкон, устроились за столиком со стеклянной столешницей, выпили, закурили.

Отсюда были видны освещенные окна отеля «Аквинкум», фонари вдоль железной дороги, отражающиеся в лоснящемся черном Дунае. По мосту Арпада с протяжным шелестом проносились редкие машины.

– Le presbyt?re n’a rien perdu de son charme, – прошептала Шаша, не сводя взгляда со светящегося золотого креста церкви Петра и Павла, стоявшей на другом берегу Дуная, между мостом и «Аквинкумом», – ni le jardin de son еclat…

В ресторане за завтраком Алена первым делом сообщила, что Юг сначала вымыл ее под душем с мылом, а потом постирал ее трусы, джинсы и колготки.

– А утром сказал: «Viens ? moi»[11 - Иди ко мне. (фр.)], и у меня был такой секс, какого давным-давно не было. Но на каком французском он говорит, божечки мой боже!

– Выучил в Африке, – сказал Юг с невозмутимым видом. – Там пишут diable, а произносят «джап». Дьявол у них – джап. Одна женщина сказала мне: «Дже ву тва дан ля реф, ту этэ джап».

– То есть – je t’ai vu dans mes r?ves, – сказала Шаша, – tu еtais le diable?[12 - Я видела тебя в своих снах; ты был дьяволом. (фр.)]

Юг кивнул.

– Был. Был дьяволом.

– А что ты делал в Африке? – спросил я. – И каким дьяволом ты там работал? Lеgion еtrang?re?[13 - Иностранный легион. (фр.)]

– Вроде того, но нет. Служил.

– И это оттуда? – Шаша коснулась своей шеи в том месте, где у Юга была татуировка.

– Голова, отрубленная по третьему позвонку, обычно весит не более десяти фунтов. Но это избыточное знание, не имеющее сегодня никакой ценности…

– К счастью? – спросила Алена.

– Надеюсь.

– Юг, – сказала Алена, – ты знаешь какой-нибудь магазин, где можно купить куртку или пальто?

– Это, конечно, не Москва, но у Восточного вокзала неплохой торговый центр… а лучше на проспект Андраши – это и ближе, в двух шагах от святого Стефана, и магазины там приличные… потом можем пообедать в «Калласе» возле Оперы – или в каком-нибудь ресторанчике у базилики…

– Приказывай, о мужчина, постиравший мои трусы!

– Иногда лучше держать свой юмор во аде, а не на кончике языка.

– Да ты совсем не прост, mon cher colonel![14 - Мой дорогой полковник. (фр.)]

Они ушли, держась за руки.

– А мы? – спросила Шаша. – Куда мы отправимся, держась за руки?

– Сегодня я проснулся и долго не решался открыть глаза – боялся, что тебя нет рядом, исчезла, растаяла, как всегда, как одиннадцать раз до того…

– Не бойся, – сказала Шаша, – больше не надо бояться. Двенадцать – число спасения.

Мы прогулялись под мелким дождем до моста Маргит, сели в трамвай и покатили по улице Балашши в сторону парламента. И когда трамвай, обогнув здание парламента, вышел на набережную Сечени, из-под серого полога облаков, нависавших над Будайской крепостью, ударило солнце. На Центральном рынке мы выпили палинки, съели по бутерброду. В «Маленьком Мельбурне» выпили кофе. По улице Ваци, отмахиваясь от продавцов сувениров, дошли до площади Вёрёшмарти, но Шаше не захотелось в «Жербо»: «На сегодня свою норму кофе я исчерпала». На площади Эржебет устроились на скамейке, чтобы глотнуть из фляжки и покурить. Обошли кругом базилику святого Стефана, но внутрь заходить не стали. На площади Свободы у бронзового Рейгана, который шагал в сторону памятника павшим советским солдатам, посидели на лавочке рука в руку, по-стариковски. По улице Вечеи вышли к парламенту, через мост Маргит доехали на такси до Будайской крепости, в кафе с видом на президентский дворец заказали мороженое.

– Сто лет не видел Алену, – сказал я.

– Так она сто лет живет то в Италии, то в каком-нибудь индийском ашраме, – сказала Шаша. – В Москве бывает редко, наездами.

– Болеет?

– Не в общепринятом смысле.

– И эта шапочка, с которой она не расстается…

– Просверлила себе череп, чтобы установить прямую связь с космосом. Впрочем, иногда звонит…

– Мне тоже раза два звонила по ночам…

– Вредные гейтрогены и полезное кьянти?

– Бароло. А еще – шестнадцатилетний любовник… По совету диетолога ест и пьет голышом перед зеркалом, чтоб было стыдно, но стыда как не было, так и нет…

Шаша вздохнула.

Яркая, манкая, умная, впервые Алена вышла замуж, когда ей еще не было и семнадцати. Потом было еще несколько мужей, множество мимолетных мальчиков и девочек, диссертация о русском барокко, книга об Иване Адольском, работа в крупном аукционном доме, проблемы с наркотиками, неудачные беременности, гормональные проблемы.

Объездила весь мир, пока не перебралась в Италию, в Сан-Джиминьяно. Мужчины, женщины, вино, отели, отели, отели. Стала вдруг спасительницей подруг-эмигранток, которые, не в силах выдержать одиночества, пытались покончить с собой. Мчалась по первому звонку в Амстердам, Париж, Прагу или Нюрнберг, чтобы утешить отчаявшихся, а иных и вытащить из петли. А потом возвращалась в Тоскану, бродила по музеям, вечером в ресторане знакомилась с каким-нибудь мальчиком или девочкой, чтобы не коротать ночь в одиночестве. Но теперь ей приходилось платить за чужое тело.

«Я всё чаще вспоминаю того человека из “Мертвого дома”, который содержался не в остроге, а во внутренней тюрьме острога, – сказала она как-то мне. – За какое-то жуткое преступление его приковали к стене цепью, и сидеть ему на цепи предстояло лет пять или даже десять. Через десять лет цепь с него должны были снять и выпустить в острог, откуда он не мог выйти до самой смерти. Этот человек с упоением мечтал о том дне, когда его выпустят из одной тюрьмы в другую, из тюрьмы страшной в тюрьму чуть менее страшную, и, если б не эта мечта, он, наверное, не выдержал бы, сошел с ума. Это, конечно, про всех нас, но среди этих всех я – первая. Все мои мечты сбылись, и это самое ужасное. Самое-самое. Только теперь я понимаю: если хочешь пожелать злейшему врагу злейшего зла, пожелай ему сбычи мечт. Чтоб у него всё сбылось, как у меня. Сейчас у меня осталось только Il passato maledetto[15 - Проклятое прошлое. (итал.)]…»

И цитировала Бродского:

…и разница между зеркалом, в которое вы глядитесь,
и теми, кто вас не помнит, тоже невелика.

Она ненавидела всех, кому причинила зло: «Когда-то меня все называли талантливой, считая, что это высшее счастье. Но для настоящего счастья талант вовсе не нужен, талант – это счастье обслуживающего персонала. Боги бесталанны, но счастливы и могущественны. А мы всё просим прощения то за то, то за это… Наш школьный учитель литературы как-то сказал, что генеральная линия русской культуры вполне исчерпывается фразой “Пошел просить прощения и убил”. Вот поэтому я и не прошу прощения».

Поздно вечером мы вернулись в отель на острове.