Поиски Афродиты

Да, вот так и стала четвертой женщиной в моей жизни не Лена, увы, а – Галя.

Галя…

Тоже была вечеринка – у моего друга Славки, в подвале, – тоже легкая общая выпивка в компании и тоже танго. И тоже весьма симпатичная девушка восемнадцати лет: высокая, с длинными русыми волосами и большими задумчивыми серо-голубыми глазами. И тоже подруга одного из приятелей, хотя заявления в загс они пока что, слава Тебе, Господи, не подавали.

Наконец-то я весело обнаглел и после второго, кажется, танго пригласил Галю подняться наверх ко мне – не помню уже, какую придумал причину. Но наверняка уважительную.

Мы поднялись, вошли, и как-то все произошло почти мгновенно – Галя как будто только этого и ждала. Я лишь подвел ее к тахте, помню, и она тотчас же сама начала раздеваться. Разумеется, мне это очень понравилось – ни торговли, ни препирательств не было никаких…

Но было, увы, другое. Одежду сверху ни я, ни она, даже снять не успели – она так и осталась в кофточке и бюстгальтере, а я едва успел стянуть с себя вниз брюки вместе с трусами, – тотчас она крепко обняла меня и опрокинула на себя. Это хорошо, это бы даже очень похвально, однако так сразу я еще не успел почувствовать что-то впечатляющее, соответственное и собраться… Я внутренне только еще собирался настраиваться, а она вдруг начала мелко, но очень мощно дрожать. «Как генератор,» – пронеслось у меня в голове. Я даже слегка растерялся. Собрав свою волю в кулак и напрягшись, я все же сумел проникнуть в ее разгоряченное тело, в горячую и скользкую бездну, – и тотчас дрожь ее стала настолько могучей, размашистой и волнообразной, что я чуть не скатился с нее прямо на пол. «Как старый компрессор на заводском дворе, рядом с нашим цехом,» – тотчас пронеслось у меня в мозгу, и я чуть не рассмеялся, одновременно злясь на себя. Еще почему-то стало ужасно жалко ее – она не нарочно ведь! – я принялся гладить ее нежно и успокаивать. А орган мой в недоумении и даже какой-то панике испуганно сжался, завял. Хотя перед этим наскоро выполнил свой священный долг – разрядился. Вот так фокус!…

Делать было нечего, мы привели себя в порядок, спустились вниз. Хотя предварительно я все же взял ее телефон.

Как бы то ни было, но Рубикон был перейден, и мы стали встречаться. В дальнейшем получалось лучше, чем в первый раз, но не на много. Для меня было совершенно непереносимым, что едва соединившись со мной и начав вибрировать, ее тело, а вместе с ним, конечно же, и душа тотчас же теряли со мной обратную связь – я абсолютно явственно ощущал: пыл ее относится к чему-то постороннему, отвлеченному, а никак не ко мне! Хотя она и старалась изо всех сил прижать меня к себе – так, что иной раз я едва мог вздохнуть. Но каждый раз я четко понимал, что это она не меня прижимает, а нечто вообще, нечто абстрактное. На моем месте мог быть кто угодно, без разницы! Ну не могло же меня такое устраивать, правда ведь? «Не отбойный же я молоток, не поршень и не паровой молот!» – в сердцах и с обидой думал я каждый раз, когда мои отчаянные попытки успокоить ее нежными поцелуями, ласками не имели ровно никакого успеха. Она тоже чувствовала себя со мной некомфортно.

– Я только начинаю заводиться, а ты уже… – говорила она с грустью, глядя куда-то в сторону.

– Что делать, так уж получается, – вздыхал я и с мистическим каким-то почтением и с тревогой думал о том, что было бы, если бы она завелась по-настоящему…

Тем не менее, она относилась ко мне хорошо, встречалась с готовностью, какого-либо неуважения ко мне я в ней не чувствовал – человеческие отношения были у нас вполне на высоте. В одну из встреч она рассказала, что в детстве ее у родителей украли цыгане, воспитывали в таборе, потом она из табора убежала, но мать свою найти так и не смогла – жила у какой-то знакомой. Приятель, у которого я ее увел, добавил к этому, что точно знает: однажды Галю изнасиловали восемь парней, держали всю ночь, и, похоже, после этого она слегка сдвинулась. Ненависть к подонкам, жалость к Гале меня просто душили.

– Сволочи, гады, расстрелял бы таких, рука бы не дрогнула, – сказал я.

– Да, я тебя понимаю, но неизвестно еще, по чьей это было вине. По чьему желанию, – возразил приятель. – Насколько я знаю, она была даже довольна. Встречалась потом то с одним, то с другим, то с несколькими не раз…

– Не может быть! – воскликнул я искренне.

– Может. И даже очень, – усмехнулся приятель. – Ты, наверное, многого еще не знаешь.

Запомнилось еще, что груди у Гали были большие, но мягкие и совершенно плоские, как бы сплющенные. Как ни ругал я себя за идиотское сравнение, но они напоминали мне почему-то оладьи. Жалел я ее действительно искренне, от всей души, но для любви было этого, разумеется, мало.

Зина

Итак, с четырьмя женщинами у меня уже состоялось. Формально.

Но говорить о победах было бы, конечно, смешно. Те блестки, что все же вспыхивали с каждой их них, радовали, конечно, – постепенно я преодолевал унылую родовую карму, выныривал из бездны неполноценности… Но считать, что я познал великое счастье, данное человеку Природой, было бы несерьезно. Я понимал, что фактически к нему даже не прикоснулся.

Окружающая действительность, мягко говоря, не способствовала. Скорее, наоборот. Лучших я неизменно терял. Лишь косвенно, словно бы контрабандой, познав, как это может быть – разве что только с Раей, да и то с последствиями… – теперь даже от одной мысли о том, как это могло быть, например, с Аллой Румянцевой, у меня перехватывало дыхание. Да и с Раей на сеновале тогда, в счастливое давнее лето. Тогда она была еще чистая девочка…

Я пытался фантазировать, но даже фантазии мои натыкались на реальную действительность, как на гранитный барьер. Что бы мы делали с Аллой, если бы наша любовь состоялась? Разве могло бы у нас хоть как-то продолжиться? С Университетом, к которому я почувствовал отторжение почти сразу же… С моим беспомощным материальным положением… С ее наверняка тотчас же проявившимся желанием «нормальной семьи, детей»… Какое уж тут «возвращение», какое Рыбинское море…

То же и с Раей. Уже тогда она жила вдвоем с бабушкой в бараке, училась в техникуме, а после него…

Мое наивное представление о свободе, мои мечты о прекрасной жизни, преклонение перед естеством женским и собственным – иллюзия? Обманывали детские мечты и надежды? «Для веселия планета наша мало оборудована…» – как писал Маяковский?

Но если так, то зачем все? Вкалывать, теряя себя, постепенно превращаясь в бесчувственный механизм, служа непонятно чему и кому, переводя пищу в «удобрение», уничтожая окружающую природу, плодя детей, которых ждет та же участь?

Эти мысли не давали покоя. Я метался в поисках смысла, заполнял страницы дневника нервным почерком. Зачем? Во имя чего?Ради чего все? Неужели врали писатели и художники, рисовавшие «неземную любовь», и земную красоту женщин? Волшебство «Нимфы» Ставассера, скульптур Кановы, Родена, знаменитые стихотворения («Я помню чудное мгновение…», «…Дыша духами и туманами…», «Свеча горела на столе…»). Что это – ложь? Попытки уйти от реальной действительности в надушенные, идеализированные фантазии?

Вздохи, любовные письма, ожидаемые «алые паруса» и «белые кони», неизвестно откуда и почему появившиеся, – это, конечно, хорошо и красиво. А то, в результате чего мы с вами появились на свет Божий, – восторженные, головокружительные соития, «сплетенье рук, сплетенье ног», нежность, таинственные глубины женского естества, стоны и вздохи, вспышки неземного блаженства, явленные как раз через «земное», естественное?… В любимой нам нравится, конечно, лицо – иногда особенно какая-то его часть, например, глаза, губы, волосы… Но почему такая дискриминация в отношении той части тела, которая неудержимо и таинственно привлекает и благодаря которой происходит самый глубокий контакт? И в которой – и вовсе самое главное! – рождается общий ребенок? В которой зачат каждый из нас… Почему столько запретов, нареканий, проклятий связано именно с этой, воистину святой частью женского тела – цветком, дающим жизнь?

Какая же махровая, постыдная, явная ложь сопровождает нас всю жизнь! Разве стыдно любить то, что воистину достойно любви? По-настоящему стыдно лгать. Лгать от трусости, от неуверенности, от незнания.

Потому и считал я, что просто необходимо учиться. «Этому» как и всему другому. Чтобы знать и не бояться.

С Зиной мы познакомились в заводской столовой. Темненькая, невысокая, очень складненькая – по-моему, татарочка. И очень милая. Я пригласил ее к себе в гости, она, не ломаясь, пришла и как-то легко, естественно, в первый же вечер все у нас получилось. Очаровательная девчонка, думал я с радостью. Значит, может быть так – просто, естественно, без лжи, трусости и расчета? Что же касается «нежеланных последствий», то она знала, как их избежать.

Всего один раз встретились мы еще, и тут она честно призналась, что хочет замуж.

– Ты мне вообще-то нравишься, – просто сказала она. – Но так встречаться я не могу, извини. Мне двадцать уже, замуж пора. Ты знаешь, как я живу? В общежитии, нас три девушки в комнате, я приехала из другого города. Если я тебе правда нравлюсь, давай запишемся. А так я не буду.

Грустно. Хотя и понятно. Я искренне был благодарен ей, хотя мы и расстались. Она сказала, что тоже мне благодарна.

– Ты порядочный. И женщин уважаешь. За это спасибо. Жаль, что ты не можешь жениться.

Не могу забыть женский ее цветок – он был уникальнейший, удивительный: узенький, аккуратненький, чистенький, гладко выбритый – ну просто как у маленькой девочки. Прелесть! Ясно, что она за ним старательно и с любовью ухаживала. Я еще не настолько созрел тогда, чтобы посмотреть, – все, как обычно, происходило под одеялом, – но вспоминал впоследствии не раз. И словно вижу его в своем воображении. И в высшей степени уважаю.

Искренне тогда я пожелал ей успеха и до сих пор храню самую горячую благодарность Зине. Думаю даже, что судьба благосклонна прислала ее мне, чтобы не забывал. Чтобы хранил верность своим убеждениям и мечтам.

Ни с Галей, ни с Зиной дело до фотографии по-настоящему так и не дошло… Галю, правда сфотографировал несколько раз, но получилось плохо…

Да, Зина была мне утешительным, добрым подарком перед очередным нелегким испытанием, которое не заставило себя долго ждать.

Лора

Мой друг Антон обещал прийти с тремя девушками часам к семи, а я к тому времени должен был навести у себя в комнате относительный порядок. Но около шести случайно посмотрел в окно и увидел: они уже идут по двору! А я даже не успел переодеться!…

Лихорадочно выхвачена из шкафа вешалка с «выходным» костюмом, ныряю в брюки, натягиваю по-быстрому белую рубашку. И вот два звонка в коридоре – ко мне. Кто-то открывает дверь квартиры за меня.

Торопясь, завязываю зачем-то галстук (я ведь галстуки терпеть не могу!) и слышу топот в коридоре, потом стук в дверь. Высовываюсь, впускаю в комнату Антона одного, прося остальных подождать пока оденусь – «Вы же раньше пришли, извините!…» Антон по своему обыкновению хохочет, оправдывается за слишком ранний приход – «Нас отпустили пораньше, зато времени больше будет!» – а я сосредоточенно и лихорадочно продолжаю одеваться. Наконец, верхняя пуговица под галстуком застегнута, надет пиджак, распахиваю дверь и широким жестом прошу всех входить.

В комнате тотчас становится весело, шумно, Антон знакомит меня со всеми поочереди, я, разумеется, не запоминаю имен, потому что нужно говорить свое, улыбаться, проявлять гостеприимство. Одна из девушек мне с первого взгляда нравится – голубые глаза, темные волосы, ухоженное красивое лицо, живая улыбка… Помогаю снимать пальто, принимаю шарфики, шапки – на дворе март. Девушек трое, они осматриваются и тотчас подходят к зеркалу старинного бабушкиного «туалета». Чувствуют себя свободно, щебечут наперебой, Антон отпускает веселые шуточки, а Костя, его приятель-сослуживец (я вижу его впервые), с умным видом говорит какие-то пошлости – он мне не нравится. Но ничего не поделаешь, потерпим.

Антон громогласно – по своему обыкновению – заявляет:

– Слушай, мы не успели в магазин заскочить. Развлеки девчонок пока, а мы с Костей мигом, тут магазин у вас близко есть, я знаю!

И они с Костей немедленно исчезают. Я остаюсь с девушками один.

Одно имя мне запомнилось: Лора. Потому, пожалуй, что она сказала именно «Лора», а не Лариса – что-то испанское или венесуэльское, что ли, – а к тому же так зовут именно ту, которая мне понравилась.

– У тебя есть стакан, Юр? – запросто говорит вдруг она. – Воды принеси пожалуйста из-под крана.

И достает из сумочки маленький букетик подснежников – нежные беленькие цветочки, стиснутые жесткими листьями ландышей. И она бережно развязывает, распеленывает этот букетик, когда я приношу стакан с водой, убирает листья, набирает в рот воды, брызгает на нежные цветочки, осторожно, бережно опускает их в стакан, ставит в центре стола. И смотрит на меня весело.

– Это мне парень на улице подарил, незнакомый, – говорит радостно. И смеется.

Прохаживаюсь по комнате, думаю, чем же их всех развлечь, даю ручной силомер, они живо хватают его, с визгами поочереди сжимают в своих ладошках, потом просят меня. Я выжимаю много, стараясь не показать своей гордости – как ни странно, я выжимал тогда больше Антона, хотя он был на полголовы выше меня и значительно тяжелее.