Прорыв

Давняя, мучительная, задавленная «обстоятельствами» нашего времени юность моя, согнутая и перекрученная, подала вдруг свой стенающий голос – и теперь рисовала привычные ей картины: больница, еще какие-нибудь страшные последствия, может быть даже тюрьма, «аморалка»… В лучшем случае – просто измена. Над ней особенно издевалась трезвая часть – и справедливо. Но сердце… Ах, Вася-Роберт, как я тебя понимаю…

И вечером Лена не появилась! И никто из троих. Если ее, не дай бог, отвозили в больницу, то давно уже успели бы вернуться. Нашли бы меня… Так что, скорее всего – очень просто…

Утром – то же. Никого! Это было странно и почему-то страшно. Любой вариант представлялся мне страшным. Ну нельзя же так…

Солнценесущая креолка моя, Лена со своим божественным телом, и я – тройственный наш союз из моего роскошного сна дал трещину. «Неужели все такое действительно нереально? Что же мешает нашей радости?» – задавал я себе все тот же вопрос. И отвечал: «Все просто, все очень и очень просто». И, честно говоря? чуть слезы не наворачивались.

«Разум – главный наш помощник, наш защитник он,

Муж разумный всем богатством мира наделен…

Если ты себя, как свиток, правильно прочтешь,

Будешь вечен. В духе – правда, остальное – ложь»…

Ах, мудрый Низами, ты и восемьсот лет назад думал о том же и, кажется, страдал от того же:

«В Эфиопии не ценят тюркской красоты,

Не для черных возрастил я лучшие цветы…

Понимание казенщик тонкий потерял,

Жемчуг он теперь от гальки отличать не стал…

Если золото и жемчуг смог он подменить,

Что бояться мне свободы и о чем тужить?

Мне не друг разбойник этот, буду жить один

И не стану прятать солнце от него в кувшин»…

Грустно мне было, что и говорить.

16

Днем я все же вновь направился по знакомому адресу.

Приблизившись к голубой калитке, тотчас увидел в глубине участка Лену. Не первую фрейлину, ее подругу. С улыбкой она подошла ко мне.

– А Лена дома? – спросил я.

– Да, – сказала подруга. – Она к соседям зашла. Пойдем, она сейчас должна выйти. Мы в баню собрались…

– Ты не знаешь, ей передали записку? – спросил я.

– Да, – ответила Лена. – Она сегодня собиралась к тебе зайти.

– А вчера… – начал я, но она не дала мне договорить.

– Мы уезжали. Ну, она тебе сама все расскажет. Мы все уезжали. Договорились раньше.

– В «Новый свет»? – догадался я.

– Да.

– Хорошо съездили?

– Хорошо.

Лишь только мы поравнялись с домом соседей, я увидел, что Лена спокойно идет от дома к калитке, навстречу нам. Как ни в чем не бывало.

– Как дела? – спросил я.

– Ничего. Все нормально, – сказала она и улыбнулась странно.

Это было привычное выражение ее – «все нормально», или еще проще: «нормально», я уже успел привыкнуть.

– Нормально? – сказал я. – Ну, что ж, слава богу. Это хорошо, что нормально. Прекрасно. Только что же ты о себе даже знать не дала? Ведь я беспокоился все-таки. Мы же с тобой как ни как… Породнились все-таки. Для тебя то, что произошло, ничего не значит? Ты спрашивала, как пишутся рассказы, да? Вот так они и пишутся. Именно так.

Глупые какие-то слова, но других пока не нашлось. В горле у меня стоял ком: как ни в чем не бывало!

Лена виновато молчала. Другая Лена стояла со страдающим видом, печальным. Только тут я обратил внимание: вид у обеих был какой-то изможденный: бледные, усталые, говорят тихо, из последних как будто бы сил. Только тут я это заметил. В чем дело? Меня вдруг обожгло чувство несправедливости, моей несправедливости. Зачем я так резко ее упрекал? Я еще ничего не понял, но неприятно стало.

– Мы в баню собрались, – сказала Лена тихо. – А у нас на турбазе горячей воды нет.

– Пойдемте к нам, в наш душ. Хотите? – предложил я.

– А можно? – робко спросила вторая Лена.

– Ну, конечно, можно!

– Я тогда после душа к тебе приду, – сказала моя Лена. – Ты где будешь?

Смотрела на меня печально и виновато.

– Я буду на набережной. Проведу вас в душ и на набережную пойду. Увидишь, там художник с камешками, вот около него. Я ему помочь обещал, – сказал я.

– Ладно, – сказала она и улыбнулась опять виновато.

Боже мой, Боже мой, думал я, сидя на набережной рядом с художником, который разложил свои камешки. Я смотрел то на камешки, то на проходящих мимо людей, отдыхающих, праздных. Некоторые подходили к нам, разглядывали внимательно камешки, приценялись, иногда покупали. На камешках было море, скалы, кораблики с парусами.

Боже мой, Боже мой. Ведь так все просто! Ведь так, казалось бы, просто! Великая Женственность, начало начал, тайна, присущая каждой женщине… Тело-цветок, данный природой в великодушной щедрости ее… Волшебное пенье мужчины и женщины друг для друга, единственный в жизни каждой женщины Первый Праздник… Но не ценим, не ценим. А окружающая нас природа великолепная, разнообразная, живая? Море, небо, скалы, корабли с парусами, травы, бабочки, цветы… Божественная музыка – Песня жизни! Все – во всем. Однако…

На камешках был образ тоже прорыва – свободное море, дикие скалы, кораблики – символы странствия. Можно смотреть, фантазировать… Но неужели, господи, неужели только это – только призрак, намек, фантазии? А действительность? Ведь так на самом деле просто, все на самом деле – рядом…

Кто-то подошел и дотронулся до меня сзади. Лена. С повязанной мокрой головой. Тихая, с жалобной и покорной улыбкой. А я уж, честно говоря, и ждать перестал. Почти уверен был, что, помывшись, она, усталая, побрела домой. Как обычно.