Триптих откровения

Триптих откровения
Юрий Андреевич Бацуев

«Триптих откровения» – это три наиболее ярких новеллы исповедального характера из книги «Покаяние агнца». Знакомясь с ними, невольно задаёшься вопросом, а стоило ли открывать завесу в столь сокровенные и, казалось бы, не приемлемые для всеобщего обозрения, стороны жизни. Безусловно, «триптих» полемичен, и в этом его интригующее своеобразие.

Юрий Бацуев

Триптих откровения

САШКА «ПИРИНСКИЙ»

Сашка и я начинали работу в одной экспедиции. Мы оба попали туда по направлениям после окончания техникумов. Он учился в Старом Осколе, а я в Иркутске. В Казахстане разворачивались широкомасштабные геологические исследования недр, поэтому геологи направлялись туда со всего союза.

Экспедиция располагалась на берегу реки в 60-ти километрах от столицы в бойком рыболовецком посёлке. Два вокзала – речной и железнодорожный – собирали по вечерам в своих буфетах любителей бочкового жигулевского пива. С появлением геологов посёлок заметно повеселел. Особенное оживление было в конце каждого месяца, когда геологи съезжались с отчётами о проделанной работе. Тогда, освободившись от дел, молодёжь собиралась обычно в буфете железнодорожного вокзала, сдвигались столы, и начинался кутёж. Пиво пили на спор, кто больше опорожнит кружек. При этом все громко разговаривали и горланили под гитару песни.

Вообще-то Сашкина фамилия была Веприцкий. Возможно, его предки охотились за вепрями, дикими кабанами, а может, внешне чем-то смахивали на них, только к Сашке это не имело ни какого отношения. Здесь же коллеги-приятели называли его Пиринским из-за того, что курил он не папиросы «Беломор», как другие, а болгарские сигареты «Пирин». Сигареты только входили в моду и были без фильтра, а так как Сашка курил их очень много, пальцы рук его были покрыты налётом никотина. Что же касалось его внешности, то если топор-колун поставить на топорище, то профиль его будет напоминать силуэт Пиринского. Он был худощав, слегка сутулый, и голова его, немного сплюснутая с боков, заострялась к носу, напоминая колун. Оловянные глаза на фоне пергаментно-желтоватого лица сквозь светлые ресницы таили насмешку. Здешние парни, особенно длинноволосые, ходили без головных уборов, Сашка же стригся почти наголо под бокс и носил кепку, напоминающую опрокинутую лодку-плоскодонку. Мы с Сашкой сдружились и при встречах были предельно откровенны: рассказывали друг другу о прошлом и делились новыми впечатлениями. Поэтому, когда я вернулся из отпуска (я ездил к матушке в Чимкент), завидев меня, Сашка оказался рядом: – Привет, Юрец , – именно так он предпочёл меня называть,– как добирался: поездом или автобусом? – спросил он и тут же оговорился: – Впрочем, это потом. А сейчас, по сути: ты Гука видел? Он тебе ничего не говорил? – Да, мы пересекались, – ответил я, – но разговора не было.

Гук – это начальник экспедиции Гуков Дмитрий Николаевич. Личность весьма оригинальная. Будучи постоянно в тюбетейке и тёмной рубашке, с засученными рукавами, он смотрел на всех голубовато-стальным взглядом и производил странное впечатление. Во-первых, не поймёшь, какой он был национальности: похоже, дагестанец, хотя имя и фамилия русские. Женат был на казашке, у которой три дочери – все не его. Поговаривали, что он где-то на золотых приисках отбывал срок (правда, кто тогда из образованных людей не побывал в лагерях?). Во-вторых, на базе была отдельная пристройка к бане специально для него, так как он весь был в татуировках и скрывал это от любопытствующих взоров.

Я помню, как в первый раз после окончания техникума, зашёл к нему в кабинет с направлением в экспедицию. Он меня, ещё «зелёного салагу», встретил как министра: назвал по имени-отчеству, вывел из кабинета – показывает кухню, где мне надлежит питаться, поясняет, как пройти к общежитию, где буду жить. Да так помпезно и важно, наверное, посмеивался про себя.

Потом, когда я уже побывал в поле на буровой, вызывает и спрашивает: – А как там старший мастер пьёт или нет? – я опешил: – А вот это, говорю, не ко мне вопрос. А он: – ну, значит, пьёт!.. Так из меня «сделал» стукача. Старший мастер при встрече обиженно мне выговорил: – Ты зачем сказал про меня, что пью? Я возмутился: – Я вообще считаю ниже своего достоинства говорить про такие дела, это он на пушку вас взял. Интриган был Дмитрий Николаевич. Во всех отрядах у него были осведомители.

А когда я был у матушки в Чимкенте, то отправил на имя Сашки телеграмму: «Рубите лес, приеду через неделю». Гуков, видимо, всю почту просматривал. Вызывает Пиринского, протягивает телеграмму и спрашивает: – Какой лес рубить будете?.. А улица в посёлке называлась Казлесская, на ней и стояла наша экспедиция. Леса там никакого не было, и даже непонятно почему появилось такое название улицы. Кругом была степь, и лишь прибрежный кустарник окаймлял реку. Пиринский, прочитав телеграмму, расхохотался и говорит: – Это у нас поговорка такая – «Рубите лес, мы будем сплавлять его англичанам!». Гуков, пожав плечами, отпустил его.

– Странно, и Гук тебе ничего не сказал? – удивился Сашка, – что-то не похоже на него. – Да нет, ничего не сказал, – повторил я, – лишь как-то загадочно поглядел.

А вечером мы, как всегда, уже сидели в привокзальном буфете, и Сашка доверительно докладывал мне, что с ним произошло в моё отсутствие:

«Буквально в тот день, как ты уехал, – говорил он, дымя сигаретой, – было уже темно, когда все наши разошлись из кабака, остались только мы с Димкой Хышовым (ты его знаешь – сменный буровой мастер из Семипалатинского техникума), он тогда стал победителем – больше всех выпил пива. Рядом с нами за столом оказался какой-то незнакомый мужик. Мы были поддатые, но не настолько, чтобы сосредоточиться на том, каким образом расходиться по домам. Разговорились. Мужик, размахивая руками (он был высок и долговяз и потому руки его при движении шибко выделялись), говорил: – А приехал я сюда к женщине, которую мне рекомендовали знающие люди. Беда моя в том, что у меня половой орган не в меру большой. Не смейтесь – вам смех, а мне горе, – ни одна баба его не выдерживает, уходит. К счастью, здесь мне нашли как раз ту, какая необходима. К тому же, и пятки, говорят, у неё потресканы, и сама она крепка собой. – А причём здесь пятки? – удивились мы. – При том, что у таких женщин ..зда, как поётся в песне. «широка, и глубока». В общем, мне посоветовали приехать сюда. Дождусь утра, и пойду к ней, желанной и долгожданной.

– Ну, дядя, ты так говоришь, что прямо любопытно стало, – заинтересовались мы.

– Не верите? Могу и показать! – решительно отозвался он. – Хотите удостовериться, убедиться? Идёмте.

Мы поднялись из-за стола и направились за ним. Выйдя наружу, он подвёл нас к окнам вокзала, освящённым изнутри. Благо, вокзал наш небольшой и окна встроены низко над землёй.

Тут он расстегнул портки и вытащил своё сокровище. Мы не то чтобы очумели от размеров его причиндала, но сдержанно, чтоб не обидеть, проявили не очень бурное изумление.

– Это сейчас он такой, – заговорил, возбуждаясь, мужик, – а как встанет – это же Сила!

На слове «сила» он сделал особое ударение.

Собственно, на этом наши «смотрины» и общение с ним завершились. Мужик застегнул штаны и пошёл в здание вокзала дожидаться утра, чтобы «осчастливить» при встрече свою новую зазнобу, а заодно и устроить свою бесприютную жизнь.

Вслед за ним и Димка Хышов ушёл к поварихе Аньке, которая, как и он, приехала из бурового отряда на побудку…

Я остался один, в общагу идти не хотелось. Некоторое время находился в состоянии замешательства, что предпринять дальше. И тут на слабо освещённой привокзальной площади вырисовался движущийся силуэт сухопарой женщины. Не долго думая, находясь ещё под парами выпитого пива, я решительно направился в сторону незнакомки. – Простите, уважаемая, – обратился я к ней, – не могли бы вы познакомить меня с какой-нибудь девушкой, ведь вы местная, не так ли?.. – Что, сильно охота? – резко отозвалась женщина, а потом, уже более миролюбиво, добавила с усмешкой: – Приспичило, что ли?

– Это точно. Так оно и есть, – выдохнул я. Завязался диалог:

– Девушку подавай ему, а старуху не хочешь?

– Старуху? – насторожился я. – А ты что, старуха? И тоже не против?

– Да, – чуть слышно произнесла она.

– А где? – уцепился за идею я.

– Да хоть бы здесь, – указала она на уличный сортир.

– Нет, в туалете не годится! – решительно возразил я.

– Тогда иди за мной…

И я пошёл за ней через кусты в привокзальную темень.

– Здесь можно, – сказала она, уверенно скинула куртку и постелила прямо на землю пустыря в небольшом углублении. Дрожа от возбуждения, я быстро оголился и молча утолил своё утробное желание…

С утра следующего дня полевые геологи разъехались по отрядам. Я тоже отбыл на буровую вышку, где в обычном порядке замерил необходимые параметры проходки скважины, описал поднятую из недр породу, отобрал пробы воды и грунта и, заполнив журналы, привёл в порядок документацию.

…И вот я, освободившись от дел, уже лежу «на груди» у цветущей и благоухающей степи, сплошь покрытой алыми маками. Подо мной бархат нежной зелёной травки, а в безоблачном синем небе жаворонок. Он завис высоко надо мной, трепеща крылышками, и поёт, захлёбываясь собственной песней. Я замер, хотя сердце моё колотилось сильно. Кругом маки, палатки и я среди этой благодати, с задранной вверх головой. Большего ощущения счастья я ещё не испытывал…

Нахлынули воспоминания. Ведь я ещё вчера встречался с таинственной женщиной. И не только встречался, но и был близок с ней. Хотя, что я могу сказать о сухопарой старушке, явившейся в ночной полутьме? Будто ничего и не было, и это не я на привокзальном пустыре усладил свою страсть. Я даже не обнял её, не ощутил, какая стать, какое у неё тело, какие руки, не заглянул в глаза. Мне стало грустно, ведь я молод и жажду любви, а сам, вот, к примеру, сейчас, когда её нет уже рядом, не могу даже представить её. Всё так нелепо произошло…

И я твёрдо решил, ещё раз встретиться с ней, чтобы воскресить её в своём воображении, закрепить и оставить хотя бы в памяти образ её, как оставляли след в сознании моём другие девушки…

А недели через две меня совершенно неожиданно по рации вызвали из полевого отряда на базу экспедиции, и я был несказанно этому рад. Во-первых, дело было пустяковое – срочно понадобились образцы пород и пробы воды, накопившиеся на буровой, для отправки их в центральную лабораторию. А во-вторых, появилась возможность встретиться с теперь уже близкой мне незнакомкой.

С образцами и пробами по прибытии на базу я разделался быстро, передав их по описи должностному лицу из лаборатории, а, завершив дела, еле дотерпел до вечера, чтобы пойти на вокзал. Наконец, стемнело, и я направился к торговым рядам, расположенным вдоль железнодорожных путей, где местные жители в ожидании пассажиров с проходящих поездов торговали, чем могли: варёной кукурузой, ещё тёплыми мантами, приготовленными на пару, копчёным и вяленым лещом и всеми любимой маринкой, а также овощами и фруктами. Взгляд мой сразу выдернул её из общей массы торговок. Перед ней возвышалась небольшая пирамида арбузов. Сердцевина одного из них, вскрытая ножом, демонстрировала ярко-красное сочное содержимое плода. Я подошёл и тихо поздоровался. Её худощавое лицо со следами морщинок не выдало изумления, только в раскосых глазах мелькнула искорка. Она кивнула мне. «Долго ещё будешь здесь?» – чуть слышно спросил я. «Подожди в сторонке, я сейчас, только избавлюсь от этого».

Проходной поезд тронулся. Базар заканчивался, торговки стали расходиться, моя приятельница отвезла куда-то арбузы, подала мне знак следовать за ней, и я пошёл.

Как и две недели назад передо мной семенила сухопарая женщина, уводя меня за пределы вокзала. Верхняя одежда её, состоящая из длинной юбки, куртки и повязанного на голове платка, в ночном полумраке казалась одинаково тёмной. Вышли мы на тот самый пустырь, где были прежде. Как и тогда, женщина скинула куртку и постелила её на землю в знакомом нам углублении. Легла и, приподняв подол юбки, обнажилась до пояса. Затем подготовила доступ к своему таинству, предварительно поплевав на пальцы рук и разгладив ими, поросль волос, сгустившихся в интимном месте. Я не заставил себя долго ждать и, дрожа от нетерпения, вошёл в неё. Поспешно утолив страсть, я стал, было, подниматься, но вдруг вспомнил, как еще недавно в цветущей степи под трели жаворонка твёрдо решил при новой встрече познать свою незнакомку ближе, хотел почувствовать её трепет и запечатлеть подробнее в памяти нашу с ней близость. Я снова наклонился к ней, и мои руки вдруг ощутили… не полные энергии и страсти женские бёдра, очаровавшие меня тогда в моём воображении, а два упругих округлённых предмета, похожих на ветви гладкоствольного дерева. Эти тонкие теперь уже её бёдра в месте их смежения показались мне безжизненными и даже холодноватыми. А тут она промолвила: «Потыкай меня ещё маленько». Но я, содрогаясь и спешно натягивая штаны, только и смог смущённо пробормотать: «Нет, нет, прости меня, я пойду»…

На этом месте Пиринский сделал длительную паузу. Когда доставал из пачки сигарету, руки его заметно дрожали. Казалось даже, что он стесняется поднять на меня глаза. Я тоже в какой-то степени был ошеломлён, недоумевая, зачем он мне это рассказывает, ведь это такое всё личное, и люди обычно стараются таить в себе. Но, помолчав и справившись с волнением, он продолжил:

« Больше я не ходил на встречу с ней. И лишь однажды, находясь в буфете вокзала среди нашей компании рядом с известной тебе Валей Осипенко – выпускницей Казахского горного института, я увидел её, свою недавнюю незнакомку. Она вошла, и мы встретились взглядами. Она чуть заметно усмехнулась, а я отвёл глаза…

– Только знаешь, Юрец, прошу тебя, не требуй, чтобы я показал тебе её. Пусть моя исповедь останется между нами».

… А осенью того года Пиринского призвали в армию.

* * *

Прошло двадцать пять лет. Я приехал в Москву в учебный центр Министерства геологии. Перед этим я два года работал в Кызылкумах на одном из объектов грандиозного проекта по переброске части стока сибирских рек на юг страны. Аральское море катастрофически мелело и его намечалось спасти за счёт полноводных рек Сибири. Проектные исследования проводились по особой методике, которую ответственные исполнители (а я был одним из них) обязаны были освоить в институте повышения квалификации, чтобы по завершении работ можно было сделать объективный прогноз изменения природных условий.

Учебный центр находился в подмосковном посёлке, расположенном на окраине леса. Научные работники, проживая здесь, вдыхали чистый лесной воздух и в свободное время буквально в нескольких метрах от дома собирали грибы.

Стояла прекрасная сентябрьская погода. Багряные цветы осени – листья – яркими красками рассвечивали кроны деревьев, а те, что падали вниз, шуршали под ногами, умиротворяя тишину. Вот-вот начнутся заморозки, и тогда опавшие листья в полуденную оттепель будут назойливо липнуть к обуви, напоминая о неотвратном наступлении зимы. Именно в такое время, когда у геологов сворачиваются полевые работы, начинаются занятия в институте повышения квалификации.