Всё, чего я не помню

Он произнес это хриплым голосом. Потом откашлялся.

– Когда она меня не узнает, я надеваю старую меховую шапку деда. Тогда она становится сговорчивее. Но нужно держаться на небольшом расстоянии, потому что иногда она лезет целоваться.

Пока мы разговаривали, он встал и стал бродить по коридорам, два раза я слышала, как он спрашивал, где находится автомат с кофе, потом какая-то медсестра сказала, что можно взять кофе «вон там», и Самуэль пошел и налил себе чашку кофе. Когда я спросила, как дела у Вандада, он несколько секунд молчал, а потом ответил.

– У Вандада все хорошо. Наверное.

– В смысле? Что-то случилось?

– Не, ничего такого. У него все хорошо. У меня все хорошо. У всех все хорошо.

– О’кей.

В тот раз Самуэль врал так же плохо, как и всегда. Все, что требовалось для выяснения правды, – это сидеть молча (подносит ладонь к уху, как бы прислушиваясь).

– Ну, мы не общались некоторое время.

Короткая пауза.

– И мы больше не живем в одной квартире.

Пауза.

– Я опять снимаю. Рядом с метро Гулльмарсплан.

Длинная пауза.

– Все нормально, правда, я доволен. Подумываю в ближайшее время купить собственное жилье.

Я точно не знаю, что произошло между Самуэлем и Вандадом. А ты знаешь? Это как-то связано с Лайде? Это из-за бабушкиного дома? Придется тебе спросить Лайде, если встретишься с ней, потому что я не имею ни малейшего понятия.

* * *

Как только Пантера вошла в бар, Самуэль как будто преобразился. Я подумал, что рядом с ней Самуэль переставал быть собой, потому что не говорил, а кивал, смотрел на Пантеру как на кумира и задавал встречные вопросы, но толку от них не было, их будто задавала теннисная пушка. Пантера тараторила с бешеной скоростью. Рассказывала о каких-то одноклассниках, которые замутили проект о «расширенном найме на работу», и я так и не понял, считала она это хорошей идеей или нет, потому что сначала она разобрала проект по косточкам, обосрала всех его участников, а потом сказала:

– Но все равно хорошо, что такие вещи делаются, потому что художки – наша в том числе – жутко сегрегированы. Не то что в Берлине.

Потом она сообщила, как удачно затоварилась в специализированном книжном, который вот-вот обанкротится и закроется.

– Вышло реально дешево – прямо берлинские цены.

Затем рассказала о норвежском кураторе выставок, который названивал ей день и ночь и хотел организовать ее выставку в Осло.

– Супер круто, – сказала она. – Хотя до Берлина Осло далеко.

Я чувствовал, что надо что-то сказать, я слишком долго молчал, пришел мой черед.

– Мутно это все, – произнес я.

– Что?

– С чего куратору хотеть делать выставку?

– Может, потому что это его работа?

Мы взглянули друг на друга. На ее лице промелькнула быстрая улыбка. Я что-то не так понял. Но не догонял, что именно. Приготовился к издевкам и сиплым смешкам, ждал, что меня обзовут идиотом. Перед глазами уже стояла картина, как Самуэль и Пантера дают друг другу пять, щиплют меня за бок и называют «мистером куратором» весь остаток вечера. Но ничего такого не случилось. Вместо этого Самуэль спросил, какова тема выставки, о которой идет речь, Time pieces[10 - «Осколки времени» (англ.).] или Notre Dame, а Пантера, казалось, была благодарна за то, что все внимание наконец вернулось к ней. Тем вечером я больше почти ничего не говорил. И Самуэль тоже. Но помню, что я думал об этом после, что Самуэль перед подругой, которую знал больше десяти лет, занял мою сторону. Вместо того чтобы насмехаться и унижать, он все сгладил и поддержал меня. Это был признак того, что наши отношения. Вычеркни это. Признак того, что наша дружба была настоящей.

Потом мы пошли в клуб, и один из нас порвал танцпол (Самуэль), другая купила кокаин (Пантера), а третий сидел в углу и сторожил бокалы (я). По дороге домой, когда мы попрощались с Пантерой и остались в такси вдвоем с Самуэлем, я рассказал такое, чего раньше никому не говорил. О ночных кошмарах, какой была подушка, когда я просыпался, о звуке крика, который будто все еще висел в комнате по утрам, словно с молекулами воздуха что-то происходило и они продолжали вибрировать, когда я открывал глаза. Все это я рассказал в такси несмотря на то, что впереди сидел водитель, и я даже не волновался, что Самуэль засмеется и использует это против меня. Вместо этого он сказал:

– Мне знакомо это чувство.

И хотя он больше ничего не объяснил и хотя у него не было мертвого брата, я поверил его словам.

* * *

Пантера говорит, что в конце они немного поболтали о ней. Самуэль задал несколько вопросов, я ответила. Коротко рассказала, что произошло за последнее время, но поскольку случилось много всего, рассказ вышел довольно долгим. Мне важно, чтобы было ясно: наш последний разговор не сводился к обсуждению меня. Нас прервала медсестра. Женский голос на заднем фоне что-то сказал.

– Хорошо, – ответил Самуэль. – Она закончила. Мне надо идти.

Мы попрощались. Наш последний разговор подошел к концу. Он продолжался сорок пять минут. Было почти двенадцать. Я подумала, что время пролетело быстро. Слишком быстро. Прости, вот начинается снова, не знаю, что с этим делать, сколько слез помещается в человеческом теле? Сейчас мне даже не особо грустно, сам видишь, это просто физическая реакция (тянется за салфетками).

* * *

Мы общались уже несколько месяцев, когда Самуэль рассказал, что Пантера переезжает в Берлин.

– И когда же? – спросил я и почувствовал, что обрадовался.

– Через несколько недель. Она просто свалит. Бросит меня здесь.

Несколько секунд мы молчали. Я не очень понимал, почему ему так грустно. Он осушил бокал, знаком дал понять, чтобы принесли следующий, и спросил, хочу ли я продолжить вечер.

– У нее в художке сегодня прощальная вечеринка. Я собирался пойти. Хочешь присоединиться?

Я сомневался, мне было комфортнее в «Спайси Хаузе».

– Давай же! Будет круто. Не забывай о Банке впечатлений!

– О чем?

– Как бы там ни было скучно, мы запомним этот вечер. А значит, оно того стоит, правда?

Через час мы стояли перед старым домом, похожим на лодочную фабрику. Охранники сверяли имена со списком, Самуэль сказал, что с ним «плюс один». Но охранники были необычные. Они здоровались с улыбкой, и вместо черных бронежилетов и наушников они были одеты во фланелевые ползунки, ну, как у детей, только взрослого размера, и у одного из них в переднем кармане лежал гигантский леденец.

– Это что за хрень была? – прошептал я Самуэлю по дороге внутрь.

– Забей, это наверняка часть перформанса.

Но уверен он не был, да и я тоже, потому что искусством на этой вечеринке могло быть что угодно. Мы переходили из одного зала в другой, и Самуэль кивал парням, выглядевшим как девушки, и девушкам, похожим на маленьких мальчиков. Все были одеты или во что-то очень яркое или в черное. Некоторые косо смотрели на меня, они заметили, что я сюда не вписываюсь: кожа недостаточно светлая, мускулы слишком накачанные, кожаная куртка слишком черная, и от меня пахнет туалетной водой, а не потом и табаком для самокруток.