Когда запоют мертвецы

– Вроде всегда.

Откуда ей знать, всегда ли с ней была эта родинка? Она видела свое отражение только в ведре воды и не то, чтобы много разглядела. Даже не знала, красивая она или нет. Вот Кристин, та часто спрашивала у матушки: «А я красивая?» Хотя полагалось отвечать, что красота женщины в благочестии, матушка всегда говорила: «Да». Диса же не назвала бы сестру красивой. Уродиной та, впрочем, тоже не была, но мамино «да» все равно было враньем.

– Ну как, выбрали овцематку? – спросила Диса.

– Барана выбрали, – ответил отец и усмехнулся, но больше ничего не сказал.

* * *

Все равно забили почему-то овцу. Накануне рождественской ночи матушка вымела каждый уголок в доме, чтобы не осталось ни соринки. Арни, все еще слабенький и вялый, все-таки перестал кричать и наконец стал наедаться. Хельга увидела в этом добрый знак. Торговцы уехали с одеждой, которую вся семья вязала весь рождественский пост, а из оставшегося каждому досталось по обновке. Диса получила новые ботинки из рыбьей кожи и приятную телу кофту, так хорошо связанную, что в ней было уютно, как в одеяле.

– «Дети должны получить кусочек хлеба на Рождество», – напевала мама, метя пол, и ласково подмигивала Тоурдис.

Девочка уже знала, что их семья гораздо богаче остальных в деревне, поэтому по праздникам у них всегда бывал хлеб из ячменя, а на кухне в большом котле булькал наваристый мясной суп. Ароматный дым взлетал под крышу и утекал в узкий дымоход. Арендаторы и батраки будут довольствоваться куропаткой, а хозяевам достанется парная баранина. Старая кухарка ловко заплетала тесто в причудливые косы, обваливала их в миске с жиром и отправляла на раскаленный камень.

Когда Диса была маленькая, она любила готовить лиственный хлеб: тесто следовало раскатывать так тонко, чтобы сквозь него можно было рассмотреть огонек в очаге. Но это у девочки никогда не получалось: либо лепешка была чересчур толстой, либо рвалась. Взглянув на Дису из-под надвинутого на лоб платка, кухарка внезапно что-то вспомнила, обтерла руки о фартук и придвинула к девочке корзину.

– Вот, это надо снести пастору. Матушка твоя велела.

Диса упрямо спрятала руки за спину. Ничего она нести не собиралась! После того случая преподобный Свейнн ни разу не приходил к ним в дом, но, когда она спросила об этом у матушки, та неохотно ответила, что он занят подготовкой рождественской службы. Хранит ли он в душе обиду на тот случай, Дисе было неизвестно.

– Давай-давай, – поторопила кухарка, подталкивая к ней корзину. – Да его поди дома нет, там только Тоура. Ее-то ты не боишься? Нехорошо перед таким праздником со священником в ссоре быть!

Когда Диса набросила плащ и вышла за дверь, матушка даже не поинтересовалась, куда она направляется, как не осведомился об этом и Бьёрн, которого она встретила на туне. Преподобный Свейнн и его жена жили недалеко от церкви, чьи окна смотрели на море. День был ветреным, но снег почти растаял, так что ноги не скользили, а хлюпали. Обнажились черные прогалины, которые ночью будут выглядеть как бездонные колодцы.

Дом пастора был скромнее, чем их собственный, но нижнего этажа со скотиной в нем, конечно, не было. Как и предупреждала кухарка, дверь Дисе открыла Тоура с косами, заплетенными в кольца. Эта тучная женщина с неопределенным выражением лица говорила высоким девичьим голосом, что пугало только сильнее.

– О, Диса, проходи, проходи… Как хорошо, что ты пришла!

Внутри дом был чисто выметен. В углу, как и у них в бадстове, стоял вертикальный ткацкий станок с наполовину сотканной вадмелью. Из кухни тянуло едой. Жена пастора взяла у Дисы из рук корзинку и заглянула в нее. Диса уже знала, что там лежит: добрый кусок копченой баранины и теплые чулки.

– У меня для тебя тоже есть подарок, – проворковала Тоура, доставая что-то из сундука. – Мне не по душе, что вы повздорили с преподобным Свейнном. Приход должен жить одной жизнью, верно?

Она протянула девочке аккуратно связанные варежки с узором на ладонях. Диса скомканно поблагодарила женщину, но осталась в замешательстве. Подарки ей обычно дарили либо родственники, либо Гисли, и никогда – чужие люди. Тоура распрямилась и отряхнула платье, как будто успела запачкаться, пока сидела на корточках. Для такой крупной женщины двигалась она поразительно ловко и плавно. Ее мягкая ладонь легла Дисе на щеку, и девочка решила, что выворачиваться будет невежливо.

– Хочу, чтобы ты помирилась с преподобным Свейнном, милая, – мягко сказала женщина, и было в ее голосе что-то обволакивающее. – Он ведь неплохой человек, заботится о приходе… Осерчал на тебя, потому что испугался: если ты кому-нибудь еще сболтнешь о том, что видела, в деревню явятся законники. Разве нам это надо?

Ответа Тоура не ждала, а лишь мягко подтолкнула Дису в спину и шепнула на ухо: «Есть вещи, которые должна знать только ты». Тухлой рыбой от нее не пахло. У этой женщины словно вообще не было запаха.

* * *

Диса думала заглянуть к своему чудищу, но уже вечерело. Ярко светились окна церкви, ожидающей прихожан на полуночную службу. Этой ночью никто не будет спать – все задремлют уже под утро, пьяные и сытые, в надежде на то, что зима пощадит поселок, море будет спокойным, а овцы тучными. В самые скучные месяцы в году праздник служил крестьянам редким проблеском света в устрашающей зимней темноте.

В их собственном доме тоже было светло как днем. Хельга расставила по углам лампы и свечи, чтобы тьма не нашла себе дорогу. Этому обычаю ее научила мать, и Хельга никогда не отступала от него. Диса часто думала, что, когда вырастет и обзаведется семьей, точно так же будет освещать дом в праздник, а потом ночами сторожить сон домочадцев, чтобы ни один огонек в бадстове не погас. В этой таинственной вере было что-то пленяющее.

С тех пор, как Дисе исполнилось четыре года, в канун Рождества матушка брала ее за руку и выводила на улицу так, чтобы никто не обратил на них внимания. Женщина и девочка трижды обходили дом, приговаривая хором: «Кто хочет – придите, кто хочет – останьтесь, а кто хочет – уйдите, мне и моим без вреда». В этом обычае рождалось их единение, столь редкое в иные дни. Матушка никогда не брала в эти походы младшую дочь, а всегда только Тоурдис. Девочка каждый раз с надеждой ждала, что кто-нибудь действительно явится и уведет ее за собой в чудесное место, откуда можно будет не возвращаться в скучный рыбацкий поселок.

В домах арендаторов тоже светились окна, и лишь у Гисли было темно. Мамина рука, холодная и сухая, крепко сжимала пальцы Дисы. Земля у них под ногами была мягкая и паркая, как весной. Когда они вернулись в дом, вся семья уже расселась по кроватям и сундукам: отец с Бьёрном курили в углу рядом с ткацким станком, и плотный табачный дым быстро наполнял комнату, пряча мужчин в облачке тумана. Кристин болтала ногами в новых башмаках.

Как и полагалось, матушка заранее разделила еду на порции, и теперь каждому досталось по миске наваристого мясного супа с теплой ячменной лепешкой. Лепешку Диса макала в бульон, совала в рот и держала там до тех пор, пока та совсем не размякнет. От горячей еды, огня ламп и свечей, а еще от отцовской трубки в бадстове стало жарко и душно. Дисе хотелось, чтобы кто-нибудь приоткрыл дверь и впустил внутрь немного свежего воздуха. Пабби завел какую-то длинную сбивчивую песню, и девочка поняла, что он пьян – и Бьёрн, нестройно вторящий ему, тоже. Они спели еще две песни, одна хуже другой, а затем отец громко потребовал еще браги, и матушка постаралась его урезонить.

– Маркус, нам еще на полуночную мессу идти, придержи коней. – Голос ее звучал ласково, но твердо.

– Тебе-то что, Хельга! Не будет жена запрещать мне пить!

– В церкви все будут пьяными, матушка, – поддакнул Бьёрн. – Накачаются еще до полуночи, а потом продолжат после службы.

Представив, как пастор Свейнн отплясывает викиваки, Диса засмеялась.

– Будет тебе, Хельга, – смягчился Маркус, протягивая руки к кувшину. – Бьёрн прав. На мессе все уже хмельные будут. Дай облегчить сердце.

Диса радовалась, когда они наконец двинулись в путь. Ночь была безветренной. Только на Рождество можно было увидеть столько народу вместе. Настроение у всех было радостным и спокойным. Подвыпившие люди громко переговаривались и смеялись.

В поселке любили рождественскую мессу. Это был тот редкий момент чистого и незамутненного счастья, который объединял всех. Церковь была ярко освещена, и пастор Свейнн как-то терялся в этом свете, словно таял. Среди множества людей он уже не казался внушительным. Голос у него был хриплый и простуженный.

Пабби оказался прав: многие мужчины уже пошатывались, как матросы на корабле. Семья Дисы заняла первый ряд деревянных скамеек перед алтарем, а в нескольких рядах позади стоял Гисли. Лицо у него было серым и хмурым, как будто он состарился на десять лет за те несколько дней, что девочка его не видела.

Во время нестройного пения гимнов в голове Дисы шумело море. Как там ее чудище? Кристин попыталась откинуться на спинку скамейки и задремать, так что Дисе пришлось устроить голову сестры у себя на коленях и прикрыть плащом ее тощие ноги. Служба тянулась и тянулась. Диса и сама впала в сонное оцепенение, погрузившись в свои мысли. Она слышала сиплое дыхание Тоуры слева от себя, но не могла разглядеть женщину из-за фигуры пабби. Только Сольвейг один раз обернулась и посмотрела Дисе прямо в глаза, словно чего-то ждала от нее.

Диса думала о скельяскримсли и его покрытом мелкими раковинами теле. Почему он так долго не появлялся? Быть может, зверь залечил те раны, которые толкали его на мелководье, и теперь вернулся к жизни на морском дне? Девочка спрятала в кармане юбки несколько жирных кусочков баранины, выловленных из мясного супа. Теперь они остыли, а ткань над ними стала противно мокрой.

Когда месса закончилась, Диса с трудом растолкала сестру и первая выскочила за дверь. Она знала, что матушка будет ругаться, но у нее сейчас хватало забот: пьяные отец и Бьёрн, маленький Арни на руках и сонная Кристин. Тоурдис различила, как ругается пабби, выронив свою глиняную трубку и рассыпав весь табак по дощатому полу церкви. Прихожане стали споро сдвигать лавки к стенам, чтобы освободить место для танцев. Одни раскладывали еду, другие расставляли кувшины с домашним пивом и брагой…

Диса проскользнула между людьми, как маленькая рыбка. Снаружи было свежо и тихо, а еще так темно, что она не могла рассмотреть даже свои вытянутые руки. Ни кусочка луны небо не подарило ей в эту ночь. К счастью, дорогу до нужного места она сумела бы найти и с завязанными глазами.

Как Диса и ожидала, никто не обратил внимания на ее побег. Рокот морских волн вел ее вперед. Возле воды стало резко холоднее, так что Диса плотнее завернулась в свою шаль. Глаза, разнеженные от яркого церковного освещения, неохотно приспосабливались к безлунному миру. Девочка осторожно шла вдоль берега, стараясь не споткнуться. Еще не хватало растянуться на холодных камнях и порвать платье! По звуку она угадала, что пришла к нужному месту: успела хорошо запомнить бульканье и шорох, с которыми вода баловалась в бухточке. Можно было найти путь по звездам, как учил ее Гисли, но под ноги сейчас смотреть было безопаснее, чем бродить, задрав голову.

Из-за валуна не слышалось пощелкивания ракушек и не доносилась вонь чудовища, пахло только солью и водорослями. Привычным движением подоткнув юбку, Тоудис вскарабкалась на камень. Сделать это оказалось труднее, чем при свете, но пальцы помнили каждую выбоину. Она не рассчитывала встретить по другую сторону своего зверя. Ей просто хотелось оказаться поближе к звездам. Зимой у тебя не так много возможностей остаться одной: день короток, а вечер загоняет всех в одну бадстову.

Диса сидела и слушала море, мечтая о том, как однажды к берегу причалит пиратский корабль и она прокрадется на него тайком, чтобы уплыть как можно дальше от поселка. Ей не хотелось оставаться здесь, чтобы вырасти и выйти замуж, как все прочие девушки. Кристин в свои девять лет мечтала о замужестве, но Дисе семейная жизнь казалась ужасной. Когда у тебя на груди висит ребенок, а еще несколько носятся вокруг, и нужно следить за хозяйством, времени ни на что по-настоящему интересное уже не остается.

Она просидела на камне до тех пор, пока колени не онемели, и уже готовилась спуститься, как вдруг услышала грубый мужской голос. По воде звуки разносятся иначе, чем по суше, так что вначале Дисе показалось, что говоривший стоит от нее буквально в нескольких шагах. Из-за того, что мужчина был пьян, слова звучали неразборчиво – ясно только, что он с кем-то ругался и временами срывался на крик, похожий на утробный рык тюленя. Только когда собеседник ответил ему: «Маркус, иди домой, ты набрался», Диса поняла, кто перед ней.

Она знала, что даже если мужчины посмотрят в ее сторону, им не удастся различить в темноте ее силуэт, но все равно легла на живот и вжалась в камень. Собственное дыхание казалось очень громким. Изо всех сил напрягая глаза, Диса вглядывалась в две темные фигуры шагах в десяти: одна грузная и высокая, другая – ниже и коренастее. Отец стоял по щиколотку в ледяной воде, но был так пьян и зол, что не замечал этого. Гисли замер в локте от того места, где заканчивалась волна, оставляя на песке белый след. Диса легко могла представить пабби в гневе: наверняка кожа его покраснела, а вены на шее вздулись, как у быка.

– Ты не будешь говорить мне, куда идти! – крикнул Маркус. – Ты всегда был паршивым человеком, Гисли Пьетурссон, гнилой ты сукин сын!

Гисли молчал. Выражение его лица Диса не могла себе представить.

– Мало тебе было трахать моих овец, так ты решил залезть под юбку моей жене?!

– Маркус, следи за языком! – Голос у Гисли был ниже, чем у отца, как будто выныривал откуда-то из живота.

В ответ отец расхохотался, так сильно отклонившись назад, что Диса испугалась, как бы он не упал в воду. Он действительно сделал несколько неуклюжих шагов, наклонился и заметил, что стоит в воде уже по колено.

– Тебе надо было лучше следить за своим хреном! Что дальше, Гисли? Ты будешь делать мне детей, а я – выставлять себя на посмешище всему поселку? Или нам с Хельгой развестись, чтобы ты мог на ней жениться?

На последний вопрос Гисли ничего не ответил, хотя Дисе больше всего хотелось услышать, что он скажет. Она не знала, что матушка может просто уйти от отца. Останется ли она после этого дома? Вряд ли. Хотя какая-то земля у нее есть, они с Гисли могли бы уехать туда…