Иль Фарг. Невестка Эмира (перед рассветом)

Ударил меня наотмашь по щеке.

– Заткнись! Это ты…ты строила ему глазки, и он захотел тебя!

Щека вспыхнула, запылала не так от удара, как от его мерзких слов, от них все внутри похолодело и помертвело.

– Я?

Мои глаза округлились, и я чуть не задохнулась от боли, от того, что разрывало мне грудную клетку.

– Он…он брал меня насильно… Это…

– МОЛЧИ! Я не хочу ничего знать! Молчиии! – закрыл уши руками. – ВСЕ! Ты его жена, а значит моя мачеха, и не приближайся ко мне! Если нас увидят вместе и что-то заподозрят, нас забьют камнями! Убирайся!

Он швырнул книгу и выскочил из сада в дом, побежал по коридору, а я прислонилась к стене и закрыла глаза. По щекам градом покатились слезы. Я словно истекала кровью от боли, от унижения, от отчаяния. Как в тумане вернулась в комнату, шатаясь и чувствуя, как подкашиваются ноги, как немеет затылок и нет больше сил, как же я ненавистна сама себе.

Рамиль…Рамиль считает, что я сама виновата. И нет ничего ужаснее его слов. Мне захотелось умереть, прямо сейчас. Прямо здесь. Умереть и больше никогда не открывать глаза.

Лихорадочно искала хоть что-то острое, хоть что-то, чем можно все это прекратить. Увидела десертный нож на подносе с фруктами, схватила его и приготовилась полоснуть себя по венам, как вдруг на мое запястье легла грубая рука, испещрённая шрамами. И я закричала от ужаса, когда он сдавил мое запястье с такой силой, что нож упал на пол и покатился к столу. Мой взгляд встретился с жуткими глазами эмира. Его челюсти сжаты, лицо чуть повернуто в сторону, и мне видна только жуткая обожженная его часть. К горлу подкатывает ком ужаса и отвращения вперемешку с ненавистью.

– Умрешь, когда я этого захочу. Умрешь так, как я этого захочу, и там, где я этого захочу.

– Умру…при первом же удобном случае!

– Я запру тебя в клетку, как животное. Ты будешь сидеть в ней на цепи голая, пока не успокоишься. Здесь нет непокорных. Не заставляй меня ломать тебя, будет не просто больно, а адски больно, и в конце концов ты покоришься…

Он говорил очень тихо и вкрадчиво, говорил жутким низким голосом. Он был одновременно красивым и именно этим и пугал. Такой голос не может быть у такого отвратительного чудовища.

– В этом доме везде камеры. Тебе не дадут умереть…Но, если ты еще раз попробуешь, я клянусь тебе – ты будешь жаждать смерти от того ада, что я тебе устрою.

– Я и так в аду! – закричала ему в лицо, и он поморщился от моего крика, дернул меня к себе.

– Ты и понятия не имеешь, что значит ад.

Какое жуткое у него лицо, сколько в нем ненависти и злобы. Никогда не видела в человеке столько ярости. Почему он так меня ненавидит…что я ему сделала.

– Я хочу, чтобы ты оделась и вышла к ужину.

– Я не хочу есть.

– Никого не волнует, чего ты хочешь. Всем на это насрать. Особенно мне. И если я сказал, что ты пойдешь со мной есть, значит ты пойдешь.

– А если нет? То, что?

Схватил за руку и выкрутил за спину.

– Заставлю. Позову своих людей, тебя поставят на колени. Один будет держать твой рот открытым, а второй засовывать в него ужин, и никто не станет ждать, пока ты проглотишь.

– Вы чудовище!

Отчаянно прошептала я.

– Именно. И тебе надо это запомнить – я чудовище, и если ты будешь меня злить, то с тобой произойдет очень много чудовищных вещей.

– Что может быть чудовищней того, что уже произошло…

– Ты не хочешь этого узнать…

Наконец-то его глаза впились в мои и как-то мерзко блеснули похотью, уже знакомым мне блеском, от которого по телу прошла волна адского ужаса. Как же ужасно ощущать его взгляд, как будто это его руки касаются моей кожи.

В них нет ничего прекрасного. Только адская похоть и презрение, почти ощутимое физически. Я не была уверена, что он вообще умеет улыбаться.

– Давай сними свое платье.

– Что? Нет…не надо!

От ужаса у меня замерло сердце.

– Нет? Ты посмела сказать мне нет?

Надвинулся на меня и грубо схватил за лицо.

– Еще одно гребаное нет, и я вырву тебе язык, чтоб ты не могла больше говорить. Запомни – моя псина отвечать нет не будет. Иначе плеть разукрасит твою спину рваными ранами.

Я опустила до смерти перепуганный взгляд, тяжело дыша, принялась расстёгивать пуговки на вороте платья и на груди.

– Скажи мне – да, мой Господин. Я сейчас разденусь для тебя! Говори!

Пальцы сильнее сжали скулы.

– Да, мой господин, я сейчас разденусь для тебя.

– Отлично. Раздевайся медленно и красиво.

– Я прошу…

– Что просишь? Давай, скажи, о чем ты меня просишь!

Схватил за волосы и притянул к себе.

– Скажи – вые*и меня, мой господин. И попроси – пожалуйста. Давай тем же умоляющим тоном.

О боже, нет! Только не это! Только не снова этот кошмар, я его не переживу!

– Говори! – дернул сильнее, наклоняя к себе.

– Вые*и меня, мой господин, пожалуйста!

Я никогда раньше не произносила таких ужасно грубых матерных слов, но они его явно возбудили, завели.