Черные вороны 11. Ураган

Пленника снова схватили, и пока я выбирал инструменты для последующего разговора, стражи оперативно распяли его, не обращая внимания на дикие крики и проклятья пленника, вбив огромные гвозди в руки и ноги.

Наконец, он заткнулся, и я повернулся к нему. Лицо бледное, глаза бегают из стороны в сторону, затравленно оглядывая окружающую обстановку. Заметил, как я взял огромные ножницы и нервно сглотнул. Я подошёл к нему:

– Итак, у тебя есть право выбора: или ты рассказываешь нам всё о своих махинациях с дурью и организацией «порно спектаклей» с несовершеннолетними, или я медленно лишаю тебя сначала пальцев на руках, потом на ногах, после – носа, потом яиц и твоего стручка.

Закованный гордо вздёрнул подбородок вверх. Я провёл металлом по кисти руки, и он заорал от страшной боли.

– Как ты понимаешь, ты навсегда лишишься своих пальцев. – дотронулся до его носа. – И носа, ушей. Я превращу тебя в обрубок и брошу подыхать где-нибудь на улице. А ты сможешь выжить, потому что тебе умело наденут жгут и обработают раны. Без рук и ног, без ушей, без глаз. Кем ты станешь, ты, пугало, которое трахало четырнадцатилетних девочек?

Молчание в ответ. Что ж, это было его решение. Раз – и большой палец левой руки полетел вниз. Истошный крик, и он уже лишён второго пальца. А потом, третьего и четвёртого. Придурок не говорил ничего по делу, а только истошно орал, глядя распахнутыми от ужаса и дикой боли глазами то на свои обрубки на полу, то на кисти, истекающие кровью

Когда закончил обрабатывать ноги актёра, дал ему успокоиться и выразительно посмотрел на нос.

– Прошу вас, – слёзно начал умолять ублюдок, и я поморщился. Значит, не подействовало. – Отпустите меня. Я..я ни в чём не виноват…Я…я ничего…

Кивнул одному из псов, и тот схватил парня за голову. Одно движение – и вот уже безносый пленник заливается кровавыми слезами, отчаянно моля прекратить пытки.

– Я прекращу. Только ты должен рассказать мне всё о своих каналах поставок, назвать имена лиц, сотрудничающих с тобой, и контакты, по которым ты связывался с ними.

Он обессиленно покачал головой и еле слышно прохрипел:

– Но я, и правда, ничего не…

И уже через секунду орал, как резаный, когда я отсёк его член.

Отошёл к столу, выжидая, пока этот идиот будет в состоянии говорить, а не булькать, захлёбываясь своей же кровью. Взял в руки набор стрел, больше напоминающих собой длинные иглы. Развернулся лицом к пленнику;

– Это мой набор для игры в дартс. Слышал о такой?

Недоумок заткнулся, видимо смутно осознавая, о какой «игре» я веду речь.

– Какого глаза тебе меньше жаль? Левого или правого?

Он, как рыба, ловил воздух ртом, по инерции закрыв глаза. Будто это могло их спасти.

Я потерпел минуту, давая ему ещё одну возможность добровольно всё рассказать. Но он промолчал, тем самым определив собственную судьбу.

Прицелился и попал точно в яблоко. Глазное. Ещё один душераздирающий крик, и вот он начинает сдавать всех своих подельников. Одного за другим. Периодически замолкая на долгие-долгие минуты, так как говорить у него почти не остаётся сил.

По окончании допроса прихватил бутылку ледяной воды. Я больше не пил. Никогда. Только вода. Только трезвая голова и много боли. Я пьянел от нее.

Поднялся к себе, почему-то обдумывая слова Лиса. Его предложение о переселении в отдельный дом. Нет, я не собирался даже рассматривать возможность согласия. Но ощущение, что неспроста он заговорил об интернете и телевидении, не покидала. Хотя откуда ему было знать? Откуда вообще кто-то мог догадаться о том, что я намеренно старался даже не заходить в то крыло комплекса, где стоял огромный домашний кинотеатр?

Сейчас не старался. А ещё полгода назад, как чёртов наркоман, я ходил за дозой информации о внешнем мире. О той жизни, что больше никогда не будет моей. Особенно тяжело было в первые месяцы. Тоска по семье, по Дарине сводила с ума, лишая разума, заставляя кататься по полу с закусанной рукой во рту, чтобы никто не услышал и не узнал, что у меня есть чувства. И что они заставляют бежать каждую свободную минуту к огромным мониторам, чтобы хотя бы издалека любоваться любимыми лицами детей, слышать спокойный голос Андрея, рассуждающего о той или иной проблеме в стране и бизнесе…

И наблюдать, как моя женщина идёт в обнимку с тем, кого я ненавидел больше жизни, позволяя прикасаться к себе, обхватить за талию, улыбаясь ему. И не опровергая слухи о связи с ним. На всех каналах, в любых поисковых системах Дарина Воронова всегда запечатлена рядом с Денисом Ветровым. Счастливая пара, улыбающаяся со всех экранов.

Чёрт побери, как же это было больно. Наблюдать за ними, находясь здесь. Осознавать, что та, которую ты любишь, теперь уже с другим. Она не вышла за него замуж, но это не имело значения. Она была рядом с ним. И не только она. Почему-то, когда я уходил, труднее всего было свыкнуться с мыслью, что в жизни Дарины рано или поздно появится другой мужчина. Что он будет делить с ней радости и беды, наслаждаться её телом, и ему она подарит свою душу. Но вот что чувствует отец, когда видит совершенно постороннего мужчину рядом со своими детьми, я тогда не представлял. Эту бешеную потребность вцепиться в горло урода, посмевшего прикоснуться к моей дочери или взять на руки моего сына.

Это уничтожающее чувство, что тебя предали те, кому ты доверял безоговорочно. Только здесь, среди скал, я понял, что единственные, кому я доверял, были мои дети. Только в их любви я никогда не сомневался ни на грамм.

И после этого видеть, как они нашли замену мне, было самым настоящим адом. Адом, в котором я горел каждый день, увлекая за собой пленников и стражей на тренировках. Тогда-то и вырывался Зверь, чтобы отыграться на них за все те страдания, что исполосовали его чёрную душу на тоненькие кусочки. Душа умерла. Я действительно Мертвый. Какое меткое определение.

Снова наручники и метания по полу в попытках успокоиться, доказывая самому себе, что так будет лучше. Что им нужен мужчина рядом. Чтобы оберегал и защищал.

«Ты сам ушёл, Мертвый. Ты не должен никого в этом винить!» Да, я не имел права никого обвинять. Понимал, что во всём виноват сам. Но боль от этого не становилась слабее, и холод всё не покидал тело, которое даже сейчас, по истечении полугода, не могло никак отогреться. И каждый день я тщетно мечтал о том, чтобы сдохнуть и избавиться от этой непрекращающейся агонии, ломающей изнутри, выкручивающей кишки и тугими пальцами продолжавшей сжимать горло.

Единственное, что я знал наверняка, – когда-нибудь именно так и будет. Когда-нибудь я избавлюсь от боли навсегда…когда сам превращусь в тлен.

Глава 4

Последний раз я ехала сюда полгода назад… ночью, в снегопад. Но я бы нашла эту дорогу с закрытыми глазами. Чем ближе подъезжала к особняку, тем быстрее билось сердце. Оказывается, это не просто – приехать к своему прошлому, к тому самому, от которого бежала, сломя голову. Я бы не возвращалась в это место, если бы не вещи, которые привезли из дома у гор. Его я тоже продала. Стефан сказал, что там есть важные документы, расчетные листы, договора. Что нужно перебрать бумаги, а он сейчас не может этим заняться. Конечно, не может, он занимается совсем другими делами…намного важнее для меня, чем какие-то бумажки…Стефан заботится обо всех путях к отступлению после того чудовищного преступления, которое мы собрались совершить. Скрытие всех следов и улик, а если сказать словами самого Радича, «прикрытием вашей задницы». Да, за эти месяцы мы сблизились. Даже подружились. Как бы странно это не звучало. Если учитывать, что этот тип каждый день «убивал» меня раз …надцать всеми различными способами, а я ругалась на него похлеще сапожника и ненавидела каждый раз, когда он говорил «вы убиты, Дарина…вы – красивый, обворожительный труп, лежащий на коврике в спальне Зарецкого… кстати, вы помните, что он не гнушается мертвецами?»

В этот момент мне хотелось выцарапать эти серые глаза. Но Стефан давал мне знания. Очень ценные, глубокие, интересные. Он провел много лет в Азии. Его слабость – это холодное оружие. Он ловко владел любым видом ножей, мечей, кинжалов. Эти знания Ищейка отдавал мне и, я бы сказала, отдавал очень профессионально. Мне казалось, что на этом свете нет ничего, чего не знал бы этот тип. Теперь я понимала, почему люди из охраны моего мужа, находящиеся у него в подчинении, самые лучшие – он выбирал их сам. Что ж, мой бывший муж не держал бы возле себя бесполезного помощника, а Стефан пробыл с Максимом бок о бок несколько лет.

Прошло столько месяцев, а я все еще не могу думать о НЕМ спокойно. Сколько времени нужно, чтобы забыть? Говорят, что время лечит, стирает память, притупляет боль.

Нет, время не лечит, оно просто бежит вперед, а ты остаешься в прошлом. Какая-то часть сердца и души остается там навечно. Но есть мгновения, когда все оживает, возвращается с такой остротой, словно это произошло вчера. И эти воспоминания лучше не трогать. Сейчас я не просто их трогала, я в них вернулась и окунулась все в ту же обжигающую серную кислоту боли. Каждый километр, приближающий меня домой, заставлял сердце биться в висках, задыхаться. Готова ли я к встрече с прошлым? Нет. Не готова. Никогда не готова. Наверное, через столетие я не смогу спокойно произносить его имя, чувствовать запах его одеколона или слышать голос на видео. Я успокаивала себя, что это в последний раз. Точнее, что это последняя ниточка, которая все еще нас связывала – вот этот дом, который мы выбирали вместе, в котором родился Марк и прошли самые счастливые годы нашей совместной жизни.

Я свернула на узкую дорожку и сбросила скорость. Впереди виднелись ворота особняка и темные окна. Только на первом этаже, в крыле прислуги, горел свет. Сегодня я всем им дам расчет. Кто–то переедет со мной в новый дом, а кто-то получит увольнительные и будет искать другую работу. Рекомендательные письма все получили.

Я припарковала машину и вышла. Вдохнула горячий летний воздух полной грудью и вошла в дом.

Как странно, но дома хранят свой особенный запах, свою ауру. Иногда можно закрыть глаза, но безошибочно определить, что ты дома, лишь по запаху. Я поставила сумочку на стол и медленно поднялась на второй этаж, в кабинет Максима, толкнула дверь, включила свет. На столе стояла большая картонная коробка с надписью «документы».

Из того дома…из того проклятого места, где он меня запер.

Я тяжело вздохнула и сделала несколько шагов по кабинету. Как будто и не прошло столько времени. Все так, как и было при нем. Беспорядок на столе, приоткрытая дверца бара, в котором красуется графин с виски и два бокала. Рядом коробка с кубинскими сигарами. Я подошла к шкафчику. Протянула руку, открыла коробку и поднесла сигару к лицу. Закрыла глаза, вдыхая запах табака:

«Я говорил тебе, что ты мой наркотик? Мой личный антидепрессант»

Я даже вздрогнула и дотронулась до щеки так же, как и он тогда, когда произносил эти же слова в этом самом кабинете. Все тело скрутило от дикой ломки. Внезапно. Быстро и безжалостно. Ничего не изменилось. Совершенно ничего. Я все так же им одержима. Мне все так же больно. Мне дико и плохо без него.

Я научилась жить одна, но я не разучилась его любить. Иногда мне до боли хочется его увидеть. Просто издалека…или услышать его голос. Ненавижу себя за это. Ненавижу каждую мысль о нем и не могу с этим справиться. Мое сердце разодрано оно не зажило, оно все так же кровоточит, оно болит, саднит, ноет, рвется на части снова и снова. За все месяцы Максим ни разу не дал знать о себе. Он забыл меня, вычеркнул из своей жизни. Я даже «видела» его мысленно в каком-то ночном клубе с неизменной сигарой в зубах, блеском в порочных синих глазах, высматривающего очередную жертву…а, возможно, он счастлив с другой женщиной…Вспоминает ли он обо мне? О нас?

Ответ очевиден, как то, что я живу – нет. Когда Максиму кто-то или что-то нужно, он достанет это из-под земли. А, значит, я ему не нужна, если так легко смог забыть и жить где-то вдалеке, не вспоминая ни обо мне, ни о детях, а я, глупая и жалкая, воспоминаниями рву душу в клочья.

Положила сигару обратно и, судорожно вздохнув, села за стол, раскрыла коробку. Все аккуратно сложено в папки. Я доставала их и перекладывала на стол, листая документы.

На глаза попалась папка «Личное». Открыла. Совершенно пустая. Только запечатанный конверт. Взяла его в руки увидела написанное от его руки «Дарине».

Осторожно вскрыла конверт, и он выпал у меня из рук, подняла с пола и достала письмо. От первых же слов перед глазами все поплыло. Зажмурилась, пытаясь взять себя в руки…

«Здравствуй, Даша! Знаю, сейчас ты не просто удивлена, ты буквально ошарашена, получив это письмо. Но, поверь, твои удивление и растерянность ничто по сравнению с тем, что сейчас чувствую я. Сам не знаю, зачем пишу сейчас его. Может быть, оно так и останется в ящике моего стола; может, я сожгу его сразу после написания или на следующий день…А, может, мне всё-таки хватит смелости, или, скорее, наглости отправить его тебе. И тогда ты сможешь прочитать, если, конечно, захочешь после всего, что произошло, в чём я теперь начал сомневаться.

Я скучаю, малыш. Прошло всего два дня с тех пор, как я приехал домой после встречи с тобой, а я уже безумно соскучился. Домой…Хотя теперь чёрта с два я могу называть это огромное холодное здание своим домом. Скорее, временное пристанище. Такое чуждое без тебя, унылое, глядящее в темноту пустыми глазницами окон. Оказывается, дом – это не архитектурное здание, а живой организм. Он дышит тогда, когда наполнен уютом и любовью. Ты знала это, Даша? Конечно, знала. Такая маленькая и такая мудрая. Я же понял это только теперь. Теперь, когда остался один на один с этим огромным умирающим домом. Он так же, как и я сейчас, прозябает в одиночестве. Два зверя в ожидании. Чего мы ждём, любимая? Хотелось бы думать, что дождёмся того, что сможем снова дышать с облегчением, а не загнёмся с ним на пару в агонии безысходности.

Всё-таки я добился своего, маленькая моя. Теперь ты ненавидишь меня. "Ненавижу"… Оказывается, чертовски больно слышать такое от самого дорогого существа на свете. И самое страшное – я понимаю, что это не пустые слова, брошенные в надежде уколоть побольнее. Нет. Теперь это именно то чувство, которое я у тебя вызываю. И это то, что я заслуживаю. Каждое твоё обвинение, каждый твой упрёк. Заслужил. За те десять лет, что причинял тебе страдания и боль.