Лиат. Сожженная льдом

Я тоже разговаривала с ним, только беззвучно. Я тоже обещала. Но не ему, а себе. Обещала забыть, каково это – чувствовать космос над головой, когда звезды не убивают своим жестоким светом, а взрываются на мириады молекул от наслаждения. Я обещала забыть каждое сказанное им слово, чтобы не заходиться в агонии от того, как они превращались в труху у меня на глазах. Все его слова. Одно за другим. Сколько дней, сколько лет я ещё буду вспоминать их и чувствовать, как отрывается каждое из них из самого моего сердца? Из памяти, в которую въелось ржавыми крюками тех картин, которые мы рисовали вместе.

«– Он прекрасен…как ты достал его? Где?

Я осторожно дотрагивалась до нежных голубых лепестков самого чудесного цветка, что я видела когда-либо в своей жизни. Коснулась и замерла в восхищении, когда тонкие округлые лепестки сомкнулись вокруг моего пальца. Успела заметить, как напрягся и сразу же расслабился Арис, глядя на меня.

– Он признает в тебе свою хозяйку.

Демон улыбался, а я вдруг поняла, что не могу оторвать взгляда от этой его безмятежной улыбки. Не могу перестать смотреть на него, кажется, стоит отвернуться и весь мир потухнет без этого света, которым горели сейчас его глаза.

– Ты так и не сказал, где его нашел?

– Разве это имеет значение? – Арис пожал плечами, склоняясь ко мне, только протянул руку к моему пальцу, чтобы погладить цветок…как тут же выругался и убрал ладонь, – Вот же тварь…

Засмеялась, смотря на то, как он хмурится, разглядывая проколотый острыми шипами палец.

– Поцелуй смерти. Самые прекрасные и самые жестокие цветы в Мендемае. Они отравляют каждого, кто посмеет дотронутся до них, а самых отчаянных и наглых могут парализовать тем ядом, что таится в каждой клетке растения, начиная от корня и заканчивая лепестками. Демоооон…как ты умудрился сорвать его? Точнее, как ты умудрился вернуться с ним на своих двоих?

– Ерунда, – он снова приближается ко мне, чтоб провести ужаленным пальцем по моим скулам…и я понимаю, насколько ему больно, если оставшийся на пальце яд успевает обжечь мою кожу, прежде чем испарится окончательно, – я уже сорвал самый опасный, самый жестокий из поцелуев смерти…эти цветы? Они жалкая пародия на твои поцелуи, моя принцесса.

Глава 1.2

И я невольно зажмуриваюсь, подставляя свои губы его губам, растворяясь в его словах, плавясь в них словно под действием самого сладкого яда.

– Они признают за свою короткую жизнь всего одного хозяина. С того момента, как их сорвали, как разлучили с землей, они живут всего лишь день, отравляя всё вокруг опасным ядом, от которого скудеет почва и высыхают любые другие растения. Они избавляются от этого яда, от своей власти, не желая делиться ею, награждать ею любое другое живое существо. Легенда Тартароса гласит, что стоит смазать им всего лишь три стрелы. И с помощью этих трёх стрел можно будет завоевать весь Мендемай. Ты знала это, Лиат?

Я качаю головой, готовая слушать его голос вечность…и думая о том, что он ассоциируется у меня именно с ней – с вечностью.

– Но, признав хозяина, они позволяют ему использовать свой яд безнаказанно. Они отдают ему его добровольно, наделяя властью, которой нет и не может быть ни у кого в Нижнем мире. Он признал тебя. А знаешь, что самое интересное, моя принцесса? Увидев его, я подумал, что он должен принадлежать тебе. Как я.

– Он как ты? Такой же опасный и смертоносный?

Серые глаза темнеют, и Арис медленно качает головой.

– Признавший тебя своей хозяйкой.

Уже шёпотом…и это признание, которое, как я думала, раскрывало всего его для меня…даже не наш полёт…не десятки сказанных слов до или после этого разговора. А именно оно. Когда он, глядя в мои глаза, произносил фразы, которые снились мне потом каждую ночь. Которые и оказались теми самыми крюками, что вонзились под кожу, в самую плоть, чтобы держать намертво. На привязи у его ног.

– Хозяйкой, которая принадлежит тебе. Помнишь?

И серьезное выражение его лица сменяется ухмылкой, а после каким-то злым оскалом. Притянул меня к себе таким рывком, что я вскрикнула, успев лишь убрать цветок за спину, чтобы тот не обжег моего демона снова.

– Главное – ты не забывай, Кареглазая. Иначе этот яд выжжет чужую землю, на которую ступит твоя нога. И тебя вместе с ней.

Я не смогла оставить умирать это растение в одной из ваз. Я не хотела травить его ароматом каждого, кто рискнет войти в мои покои, и мы посадили его в самой пустыне. В месте, которое было предназначено для этого дьявольского существа. В месте, в которое привел меня Арис, и я думала о том, насколько хорошо он успел узнать меня, если не повредил даже корня цветка, зная, что я не решусь обречь его на смерть.

– Оно ведь не засохнет здесь? –утрамбовывая твердую сухую почву вокруг толстого зеленого стебля с синими венами.

– Нет, – демон улыбается, а у меня сердце срывается от восторга, какой же он красивый и родной…невероятно, невыносимо родной в такие моменты. В моменты, когда смотрит на меня вот так, и я понимаю, что весь остальной мир, он – там. В его блестящих глазах и в хитрой улыбке, – ему не нужна вода. Оно питается чужими жизнями. Насекомых, животных, людей и других рас, растениями. Это поцелуй смерти. Он убивает, сеет погибель всему живому и в то же время продолжает собственную жизнь.»

***

Я смотрела на него издалека, боясь приблизиться и в то же время чувствуя, как скручивает от потребности сделать хотя бы первый шаг к нему. Один. Затем второй. Третий. Шестой. Под покровом ночи через снег, в котором утопали ноги. Завтра его уже не будет здесь. Завтра алчная почва Мендемая поглотит всю влагу, чтобы продержаться до следующей ночи, чтобы не засохнуть, не пойти трещинами, из которых шли смрадные испарения. А сейчас всё это скрывал снег. Белый. Цвета невинности. Цвета чистоты. Словно насмешка в нашей ситуации. Я не помню, успела ли обуть хоть что-нибудь на ноги, прежде чем кинулась к нему. Кинулась, потому что поняла: он не выдержит этой ночи. Нет, он не сдастся. Предпочтёт умереть, но не признает своей слабости. А я чувствовала его боль. Чувствовала, как она вытравляет жизнь из его тела, как поселилась в нём ледяной лавой. Такая не застывает. Она клокочет в его венах, а мне кажется, стоит закрыть глаза…стоит впустить её в себя, и меня разорвёт на части от неё. А он терпит. Кусает губы в кровь…в мясо и терпит, то теряя сознание на долгие часы, то резко вскидывая голову кверху и ища кого-то взглядом. Мама…разве можно ощущать чью-то боль вот так, на расстоянии? Не отпустив инстинкты, не вбирая её в себя? Ощущать, просто потому это ЕГО боль?

Соединиться с ним в последний раз. Прикрыв глаза, чтобы открыться навстречу той агонии, что сжирала его сейчас тысячами острых клыков. Они вгрызаются в мою плоть. Они рвут её на части, и я сгибаюсь пополам, не в силах приглушить её. Только тянуть эту тёмную энергию из истощённого, исхудавшего мужского тела. Смотреть, как перестают кровоточить его раны, превратившиеся в язвы, и сильнее стискивать собственные пальцы. До хруста. Он сам сейчас – сплошная рана. И я до дрожи в пальцах хочу прикоснуться, хочу унять страдания, обработать и скрыть под плотной повязкой её. Исцелить. Но понимаю, что тогда эта рана убьёт меня.

Глава 2.1

Он увидел меня…но не запомнит. Не поймёт, что это я. Спишет на свое воображение. На сон. Или, точнее, ночной кошмар. Мы стали друг для друга ночным кошмаром, демон. И его слова…да, он прав. Я мёртвая. Я такая мёртвая для него. Мёртвая из-за него.

Но перед этим было чудо. Перед этим случилось самое настоящее волшебство. Смешно. Смех с послевкусием собственной крови во рту. Почему именно тогда? Нет, я не спрашивала, почему именно с ним…но почему тогда? Когда он убил меня? Крылья. Гордость высших высокородных демонов. Крылья. Всё детство я смотрела на крылья отца и представляла, как появятся они у меня. Я так мечтала взлететь к самому небу. Сначала – рядом с отцом, а затем…все последние дни – взлететь в объятиях Ариса. Отец говорил мне, что это произойдёт в самую счастливую минуту в моей жизни. Награда от самих небес, говорил мой отец. Что ж, моя, видимо, оказалась посмертной.

Он смотрит на меня расширившимися удивлёнными глазами, и через секунду этот взгляд сменяет ухмылка. Он решил, что я обманула его. Решил, что узнал ещё об одном моём предательстве, а я не стала говорить, что с готовностью бы отдала эти чёртовы крылья за возможность отмотать время назад. В тот день, когда темноволосый гладиатор впервые поднял на меня взгляд серых глаз. Отмотать и никогда больше не посмотреть в эту серую бездну, чтобы никогда не разбиться в ней.

Он забудет. Я сделаю так, что он решит, что я была лишь сном. Сейчас, эти жалкие минуты, что мы парили под небом, пока его боль вплеталась в мою собственную, чтобы срастись с ней в единое целое. И тогда. Он забудет обо мне. Барат обещал мне его жизнь взамен на его свободу. А пока позволить себе быть жадной. Напоследок. Позволить себе дотрагиваться до него, обманывая себя, что это всего лишь способ облегчить его положение. А на самом деле запоминать наши прощальные касания, чтобы потом вспоминать их и сходить с ума от тоски по ним. Завернуться в этот саван из боли и предательства и чувствовать, как в моём гробу становится тепло. Наконец.

***

– Моя госпожа, – Эйнстрем озирается по сторонам и, только убедившись, что в шатре никого нет, подходит достаточно близко, чтобы прошептать, – Повелитель, скорее всего, не будет присутствовать на вашей свадьбе. Более того, я думаю, он не знает о ней.

Я нахмурилась, глядя на то, как забегали его глаза:

– Почему? Разве не получили мои родители известие о заключении договора с эльфами ещё две ночи назад?

Да, я сообщила о соглашении с Баратом отцу через гонца. Сообщила в самый последний момент, зная, что, несмотря ни на что, Аш Абигор мог выступить против него. Каким бы выгодным он ни считал этот брак, мой отец после нападения на Цитадель не одобрил бы его.

– Госпожа…

И я срываюсь. Цежу сквозь зубы, приблизившись к нему так близко, что вижу, как выступила испарина над верхней губой:

– Прекрати ходить вокруг да около, Эйнстрем! Что произошло? Почему на моё письмо маме и папе мне не пришло ни одного ответа?

– Нам не удалось связаться с ними.

–Что?

– Ваши родители, они пропали.

– Как пропали?

И Эйнстрем шипит, сжимая мои плечи, давая понять, чтобы я замолчала, не привлекала внимания своим криком.

– Отпусти меня! Что значит, они пропали?

– Госпожа исчезла в поисках…в поисках, а Господин, судя по всему, отправился за ней.

– Эйнстрем, что ты несешь?! Ты сам себя слышишь? Кого или что искала моя мать?

Мне кажется, я слышу, как отдаётся глухим гулом стук сердца в ушах. Это бред. Всё происходящее сейчас – это сон. Тот самый кошмарный сон, который никак не закончится, не позволит вынырнуть в реальный мир, проснуться окончательно. Всё происходящее сейчас – оно не может быть на самом деле! Словно меня кидают из одного кипящего котла в другой, и я чувствую, как слезает кожа, плоть, как обнажаются кости. Страх. Вот теперь мне стало страшно.